Виолончелистка - Михаэль Крюгер

— Чьи вы? — как-то поинтересовался я у этих детей, которые в полураздетом виде шныряли по квартире, убедившись, что Мария меня не слышит.

— Оставь детей в покое, — прошипела Юдит, — какое тебе дело до них, тебе всюду свой нос надо сунуть.

Может, об этих детях просто забыли? Дядюшка с Яношем, у которых я пытался установить принадлежность детей, также не могли сказать ничего определенного. Отца их звали Миклошем, мать Магдой, но о том, где в настоящий момент находятся их родители, ни брат, ни сестра сказать не могли.

Мария отправилась за покупками. У Марии назначен визит к парикмахеру. Марии делали маску — убрать эти противные морщины, оставшиеся после праздничных треволнений. Мария вела со всем миром продолжительные телефонные разговоры на разных языках. Но главным занятием Марии с тех пор, как она очутилась у меня, были долгие беседы с Юдит, из которых я, разумеется, был исключен. До меня доносился громкий хохот, злобное шипение, всхлипывания, успокаивающие внушения — словом, все регистры, доступные певице, были опробованы. Да, но для чего понадобилось задействовать все упомянутые регистры?

Когда на второй день после торжества у меня пропал аппетит, я уговорился с Гюнтером, рассчитывая, что откровенный разговор на немецком языке без свидетелей поможет мне вновь обрести почву под ногами. Я уже стоял у двери, взявшись за ручку, за которой лежала свобода, когда Юдит, промчавшись через полутемную переднюю, набросилась на меня.

— Куда это ты собрался? — выкрикнула она.

— Мы договорились с Гюнтером поужинать вместе, — ответил я, и это было чистейшей правдой, но легкость, с которой я выпалил ей ответ, заставила меня усомниться в правдивости сказанного.

— Выходит, по-твоему, твои гости должны подыхать с голоду?

Не успела она еще докончить фразу, как я заметил, что дверь комнаты, в которой они только что обсуждали насущные проблемы, чуть приоткрылась, и на паркет упала полоска света.

— То, что ты, вместо того чтобы заниматься нами с Марией, бежишь куда-то, еще можно объяснить. Но то, что обрекаешь на полуголодное существование дядю Шандора, Яноша и детей, такого я от тебя никак не ожидала.

— В столовой полно еды, она осталась от праздника, — вяло аргументировал я.

— Выходит, твои родственники должны копаться в объедках! — возопила она, да так, что точь-в-точь, как в дурацкой комедии, двери одна за другой стали открываться, и все проживавшие на моей жилплощади венгры уставились на диковинного мужчину, который стоял в прихожей, ухватившись за дверную ручку.

— Ладно, давайте пойдем все вместе, — уступил я, и мы отправились в ресторанчик к Марио значительно возросшей компанией: дядя Шандор, Янош, оба отпрыска и я.

Мария и Юдит предпочли остаться. Хозяин тут же заверил дядюшку Юдит, что в свое время был по уши влюблен в одну венгерку, которой по части искушенности в эротике не было равных.

Из всего из этого получился наиотвратительнейший вечер встречи представителей искусства. Гюнтер принялся разыгрывать из себя известного, но до сих пор не снискавшего должного признания литератора, дядюшка, как обычно, курил, Янош безмолвствовал, а я, как цивилизованный человек, пытался вкусить спагетти, что, согласитесь, не совсем удобно, если к тебе с обеих сторон притулились дети, которых сморил сон.

Около одиннадцати мы вернулись домой. Гюнтер вызвался проводить нас, неся на руках малыша, поскольку уже никто из земляков ребенка не был способен на такого рода физические усилия. Я же нес на руках девочку, которая негромко бормотала про себя, иногда дрожащим голосом напевая. Странная ноша. В моей квартире обрели кров три поколения венгров, причем сам я был основательно урезан в правах, равно как и в жилой площади.

Едва мы переступили порог, как я понял: дома что-то не так. Квартира лежала погруженная во тьму. Так как я при всем желании не мог с девочкой на руках шарить по стенам в поисках выключателя, а по неосмотрительности Гюнтера мальчик ударился головой о перила, потому что дядюшка Шандор испытывал патологический страх перед неосвещенными помещениями и, тяжело дыша, сидел на лестнице, зажечь свет было поручено Яношу, что после неоднократных неудачных попыток ему все же удалось.

Ни матери, ни дочери в квартире не было. Не могу сказать, что это сильно опечалило меня, напротив, стоило нам, уложив подрастающее поколение спать, усесться вчетвером за круглым столом в кухне, как в квартиру словно вернулся прежний уют. Можно было спокойно обсудить отсутствующих. В особенности постарался Гюнтер, которому, оставаясь и восторженным, и вместе с тем задиристым, удалось вытянуть из моих венгерских приятелей столько неведомых мне деталей касательно Марии и ее жизни, что за эту ночь монументальная эпопея любви, в которой Марии и мне до сих пор отводилась роль главных действующих лиц, укоротилась до скромной новеллы с еще не наступившими кульминацией и развязкой.

Мария, об этом я слышал впервые, была членом партии, причем уже к моменту нашей первой с ней встречи. Иными словами, наш роман с самого начала стал достоянием спецслужбы, что, разумеется, вело к легкоугадываемым последствиям. Янош, знавший и понимавший все и охотно сейчас на эту тему распространявшийся, и Шандор, тоже немало знавший, но предпочитавший помалкивать, разгоряченные первоклассной граппой, за бешеную цену навязанной нам на дорожку владельцем заведения Марио, теперь старались перещеголять друг друга по части объяснения, как же все-таки в жизни Марии любовь к музыке трансформировалась в любовь к идеологии. Так что Гюнтер к началу третьего, когда мы без помех имели возможность продолжать эту вивисекцию, пьяно поблескивая глазами, задал главный вопрос: не я ли, если учесть все изложенные обстоятельства, в таком случае отец Юдит? После того как это было произнесено вслух, за столом повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием трубки дядюшки Шандора.

До сей поры жизнь моя протекала вполне беззаботно. Я представлял собой тип дурака, но дурака тихого, не лишенного кое-какого таланта, не обремененного ни завистью, ни великим тщеславием. Я в той или иной мере продолжал хранить верность своей эгоцентричной привязанности идеалам социализма, только нынче уже сделал выбор в пользу одной из наших партий социал-демократической направленности: богатые должны богатеть еще больше, чтобы бедные не нищали. Из всего континуума бытия я урвал для себя микрочастицу, где мог жить, иногда слушать музыку или пролистать одну-две книги.

Все мною достигнутое приумножалось незаметно, в полном соответствии со сложившимися в западной части Германии традициями. Я никогда не рвался к чему-либо, попирая всех и вся, — точнее, не ощущал необходимости рваться к чему-либо. Пресловутая потребность в самовыражении была мне чужда, всякого рода приступов витальности я тоже старался избегать. Вероятно, мой обманчиво-безобидный психогабитус был лишь внешне признаком глупости. Вероятно, по примеру Гюнтера мне следовало почаще появляться на всякого рода престижных сборищах — будь то новогодний прием у премьер-министра Баварии, ежемесячная встреча у канцлера, «круглый стол» по социальным проблемам при премьер-министре страны, заседания союза литераторов, членство в совете Института Гёте, общества Гумбольдта, комитета по делам культуры профсоюзов, фонда культуры фирм «Сименс» или «Мерседес».