Если очень долго падать, можно выбраться наверх - Ричард Фаринья

— Хорошо, старик, что дальше?

— Смотря что ты имеешь в виду, Папс?

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Вся эта дерьмовая канцелярия, персональная палата, ты совершенно здоров, при этом весь чертов кампус уверен, что вот-вот помрешь от гепатита или чего там еще.

— Ты ко мне несправедлив, Папс. Я, как уже сказал, in extremis. У меня триппер. Это очень неприятно. Кап-кап-кап.

— Для триппера есть пенициллин. Я хочу знать, что дальше.

— На афинский триппер пенициллин не действует. Нужно пробовать один из мицинов.

— Так попробуй. Зачем тебе столько телефонов?

— Доктора предлагают ауреомицин, но вдруг он меня вылечит, а этого мы себе позволить не можем. Слишком большой риск. Я здесь в безопасности, Гноссос. Мы все здесь в безопасности. Хочешь выпить? «Метакса», лед, долька лимона, чуточку «ангостуры»? — Овус перевернул бубновый туз, наклонился к интеркому и щелкнул выключателем:

— Двойную «метаксу» a la grecque[24]; мне как обычно. И побыстрее, пожалуйста. — Он снова посмотрел на Гноссоса, улыбнулся и по одной карте перекинул колоду из ладони в ладонь — расстояние не меньше девяти дюймов. — Тебя ведь не особенно удивит, Папс, если без всякого риска, лишь в обмен на некоторое сотрудничество ты получишь Исключительный Статус в размерах, вполне достаточных, чтобы сохранить твой Иммунитет, Защиту и Неионизированность, скажем, до следующего поколения?

Карты полетели в обратном направлении, как меха сжимающейся концертины. Гноссос не успел ответить — дверь открылась, и по комнате прогарцевала сестра Фасс с бокалом «метаксы», полупинтой «пинья-колады» и ведерком льда. Оранжевые шпильки шикарно утопали в мягкой ткани керманского ковра. Полосатый халат сидел на ней в обтяжку.

— Это мистер Паппадопулис, сестра Фасс, — продолжал Овус, внимательно глядя на обоих и выискивая признаки давнего знакомства. — Не этот ли человек наградил вас тем самым триппером, который вы потом передали мне? Отвечайте честно.

Сестра Фасс довольно цинично окинула Гноссоса взглядом — от бейсбольной кепки до чужих военных сапог.

— Нет, сэр, — ответила она.

— Очень хорошо. Проследите, чтобы нас никто не беспокоил за исключением хунты.

— Хунты? — переспросил Гноссос. Сестра прошлась по ковру и закрыла за собой дверь. На ногах у нее были ажурные чулки.

— Сядь, — сказал Овус. — Давай поговорим en famille [25].

Гноссос опустился в свободное кожаное кресло у кровати. Что ж, поиграем — и посмотрим, что получится. В комнате не было окон, только дверь. У него крутило живот, но это могли быть похмельные травмы кишечника, результат бурного вчерашнего испражнения. Он глотнул «метаксы» и выдавил из себя самое умное, что пришло в голову:

— Рискни.

— Ancient regime[26] скоро падет, Гноссос.

— Ну да?

— Beau monde[27] готов опрокинуться.

Гноссос кивнул.

— Грядет coup d'e tat [28]. B te noire[29] обречен.

— B te noire?

— Президент Карбон.

— А-а.

— Всего лишь «а-а»?

— Я про это уже слышал.

— Янгблад?

— Меня это не интересует, — вставая и отыскивая глазами свободную поверхность, куда можно поставить стакан. — Я вне политики, сечешь?

Овус — терпеливо и сверхдоверительно:

— Гноссос?

— Что?

— Хочешь «Форд»?

— Чего?

— Грант. Десять тонн. Личный секретарь, офис для исследований?

— Не заводи меня.

— Гуггенхайм в Париже, Флоренции, в любом балдежном месте, например, в Танжере?

— В Танжере?

— Хочешь Нобелевскую премию Мира?

— Чего?

— Я готов платить. Ты помогаешь мне, я помогаю тебе.

— Овус, старик, у меня есть только голая реальность, а она тебе нафиг не нужна.

— Au contraire, дружище, au contraire[30]. — Овус отодвинул шторку, свисавшую, словно над окном, у него над кроватью. На стене болталась карта Афины, утыканная миниатюрными бумажными флажками разных цветов. — Ты принесешь мне Кавернвилль, — сказал он.

— Кавернвилль?

— Entre nous, Гноссос, на случай, если ты не в курсе, знай, что в Кавернвилле тебя считают jeunesse dorйe[31]. Фигурой. Антигероем.

— Херня, старик. К этому говну у меня иммунитет.

— Снова entre nous [32], Гноссос, у тебя и близко нет иммунитета к этому говну. Сознательно или нет, но ты их притягиваешь.

— Послушай, старик, я Исключение, и этим сказано все. Сам по себе. Я не люблю, когда люди подходят ко мне слишком близко. Особенно психи, которым позарез понадобилась моя жопа. Выкладывай поскорее, что там у тебя еще, мне некогда.

— Да, я знаю. Кстати говоря, как идет учеба? Уверен, что хорошо.

— Почему это?

— Тебе ведь не часто приходится заглядывать в деканат, да? Они всегда хороши, Гноссос, я имею в виду оценки. И что интересно, для всех это полная неожиданность. Ты как-то внушаешь людям мысль, что никогда не занимаешься, тебе не кажется? Похоже на твой же сиротский синдром.

— Что-то я не въезжаю, старик, скажи прямо.

— Навар, который ты снимаешь со своей безотцовщины. Кому придет в голову ассоциировать тебя с Бруклином?

Гноссос опустил стакан — в последних словах он почувствовал хитро замаскированную угрозу самой своей сути.

— Знаешь что, Овус, мой старый приятель? Янгблад, черт бы его побрал, позвонил среди ночи, только для того, чтобы вытащить меня к тебе. — Делая шаг к двери. — Однако ситуация начинает меня напрягать, слишком отдает средним классом для моего…

— Дверь заперта, Гноссос, снаружи. И ты не вполне в себе.

— Я ее вышибу, детка.

— Ты можешь вести себя логично или алогично — как тебе больше нравится, но слушай внимательно. Ты хочешь остаться в Афине. Но так, чтобы вмертвую не зависать на учебе, верно? Ты хочешь Иммунитета. Я это устрою. Ты хочешь Исключительности — я и это устрою. Посмотри на карту.

— Я смотрю. Я в любом случае Исключение, имей это в виду.

— Только субъективно. На деле ты беззащитен, пойми. Самые важные флажки, конечно, красные. В душе я традиционалист. Ex post facto [33], они должны смениться синими.

— Ex post какого еще facto?

— После coup d'etat. Как ты, возможно, успел заметить, районы женских общежитий, особенно группа Сирен, отмечены светло-розовым. То же и Кавернвилль. Преподавательские корпуса, мужские общежития, квартиры в центре, большинство землячеств — за исключением Южных братств — от ярко-красного до киновари. Однако моей непосредственной заботой остается Кавернвилль. Он требует обращения.

Гноссос натянул оранжевый козырек бейсбольной кепки на глаза и с отсутствующим видом провел рукой по фотостату.

— Брось, Овус, в самом деле. Я? — Он закинул рюкзак за плечо, словно собрался уходить. — Ты в своем уме?

— Независимые Кавернвилля питают к тебе большое уважение. Ты в состоянии повлиять на их неспособность к коллективному мышлению.

— Потому они и независимые, старик, потому и не лезут в идиотские землячества. Немножко анархии никому пока не вредило. И главное — какому идиоту придет в голову представить меня в полит-авангарде? А теперь без балды, скажи, кто там тебя пасет, чтобы открыли дверь, или я захерачу в нее твоей «Ай-би-эм»-овской пишмашинкой.

— Подумай о мисс Клее.

Суть прояснилась: чувства по-прежнему обострены из-за того, что каждый вечер нужно в спешке провожать Кристин, и даже за сам приход ее могут отчислить. Но есть же другие методы.

— Не впутывай ее сюда.

— К тому же — Карбон. Он non compos mentis [34], Папс. Он собрался сносить Холл Овидия.

— Что?

— Холл Овидия — эстетически тестикулярное продолжение Часовой башни. Оба эти здания связаны неразрывно. Нельзя потворствовать кастрационной политике. Разумеется, Президент не имеет права этого делать без одобрения Комитета Архитектурного Надзора, но, как тебе известно, Карбон отказался продлить его полномочия.

— Я читал в «Светиле».

— Колонка Янгблада, да, я знаю. Я сам набрасывал ему тезисы. Архитектурный корпус, если ты обратишься к карте, представлен ярко-красным флажком.

Гноссос взглянул на карту, допил «метаксу», ничего не сказал. Овус давил:

— Карбон слишком amour-propre[35]. Едва ли тебе известно, к примеру, что он может занять один из министерских постов в Вашингтоне.

— Перестань.

— Государственного секретаря, Гноссос, прикуси язык.

— Государственного секретаря?

— Очередной Даллес. А теперь готовься. Готов? Сьюзан Б. Панкхерст — Дочь Американской Революции.

— Ну да?

— Прямой потомок Джона Адамса.

— Не может быть.

— И всего, что мы знаем о Джоне Адамсе.