Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966 - Лидия Чуковская

– А вы понимаете строчку «Черных ангелов крылья остры»? Это ангелы на зданиях Сената и Синода[101].

Я как-то никогда не задумывалась над черными ангелами. Ангелы и ангелы97. А они, оказывается, не на небе, а попросту на земле, в нашем городе, и сколько раз я мимо них проходила – не взглянув, не увидя! Ну да, возвращаешься из Института домой, весна, решаешь идти не к трамваю, а пешком, по набережной – забираешь мимо Исаакия, левее, левее, мимо Галерной, мимо этих вот ангелов, мимо Медного Всадника. Всё это свое, ежедневное, домашнее, привычное. И – неотъемлемое. Не стоит лишний раз и глаза поднимать.

А теперь? Конечно, я их еще когда-нибудь увижу, но буду уж теперь смотреть и смотреть. Мы – разлученные. В Ленинграде мне более не жить. Проездом – можно[102].

31 января 64 Говорит о своих стихах нечто, совсем для меня неожиданное:

– «Высокие своды костела»? Нет. Не дадим. Не потому, что религия, всё равно запретят. Просто плохие стихи[103].

– «Морозное солнце. С парада / Идут и идут войска»? «Снег летит, как вишневый цвет». Ни за что! Терпеть не могу. Очень плохие стихи[104].

Зато о стихотворении:

И мнится – голос человекаЗдесь никогда не прозвучит… —

сказала:

– Вот это непременно. Это одно из моих центральных[105].

Ей, конечно, виднее. Но у меня отношение к перечисленным стихам иное. К первому я равнодушна. Для Ахматовой слишком подробный рассказ. Без ее многоговорящих пауз. Второе люблю, помню, повторяю со школьных лет. Оно из тех ахматовских, которые ощущаешь, как свои – то ли это я сама сочинила, то ли Ахматова про меня. Третье же – по ее определению «одно из центральных» – совсем не берет, не трогает, никакой власти надо мной не имеет, хотя это безусловно «очень хорошая Ахматова».

А для нее почему стихотворение представляет особую ценность – понять, пожалуй, легко.

И мнится мне, что уцелелаПод этим небом я одна, —

заветная мысль Ахматовой о судьбе уничтоженного поколения и о ее собственной, совсем отдельной, «страшной судьбе», «дивной судьбе». Недаром ведь и в «Поэме» сказано:

Только как же могло случиться,Что одна я из них жива?

О том же «Все ушли, и никто не вернулся». Или «De profundis…»[106].

Погибаю от вычитки экземпляров. Я хочу непременно четыре: два, как положено, в издательство, один мне, один – Анне Андреевне. К счастью, благородно предложил мне свою помощь Оскар Адольфович98. Иначе я просто погибла бы. Он проводит над экземплярами по шесть, по восемь часов в сутки. Я читаю первый и второй, он переносит исправления на третий и четвертый. Их я просто не вижу, да и второй с трудом. Работа идет споро, и спорилась бы еще быстрее, если бы не многоуважаемый товарищ автор. Дело в том – смешно записывать азбучные истины! – что у меня работа механическая, а у автора – какое открытие! – творческая. То есть над ней не должен тяготеть срок. Механическому труду творческий всегда помеха. Не оттого ли вечная распря между типографией и автором, между типографией и редакцией (если только редакция тоже не упала до уровня механизма и работает не как придаток к типографии, а как сообщество единомышленников в искусстве). Конечно, у меня хватает ума Анну Андреевну не торопить и ей на нее не жаловаться.

Но, надо признаться, задерживает она работу. Внезапно, когда какие-нибудь стихи уже переписаны на отдельных страницах, Анне Андреевне приходит на ум сотворить из отдельных стихотворений цикл. Так, например, внезапно осенила ее идея составить цикл, посвященный В. К. Шилейко – «Черный сон» – она позвонила мне тогда, когда у нас все эти стихи были уже перепечатаны, строка за строкою проверены, страница за страницей пронумерованы и вложены в папки. Значит, снова ехать к машинистке, снова вычитывать и снова нумеровать… Что ж! Не жалуюсь, потому что цикл удался на славу. Стихи от объединения выиграли.

С трудом вымаливаю у нее эпиграфы. Как без них перепечатывать? И посвящения она всё обещает обозначить. Сегодня, когда я по телефону стала их уж очень выпрашивать, она сердито ответила: «Пишу новое, мне не до старых посвящений».

3 февраля 64 Сегодня Анна Андреевна провела у меня чуть ли не весь день. Я разложила перед нею на столе всё, нами уже вычитанное и рассортированное по книгам – сборники «Вечер», «Четки», «Белая Стая», «Подорожник», «Anno Domini», «Тростник»… И в особой папке одна из поэм – «Поэма без героя».

Анна Андреевна надела очки и принялась читать. Страницу за страницей читала весьма сосредоточенно. Собственною рукою не исправляла ничего, но мне иногда диктовала поправки и даты. С датами беда: то продиктует не только год, но и месяц и число, и даже час суток, а один раз – число, но ни года, ни месяца. Не обошлось и без внезапных приступов гнева: она так иногда сердится на строки, ею самою созданные, будто это не она сочинила, а кто-то другой, очень глупый.

– «Что делать мне? Они тебя сожгли»! Какая глупость! Какая глупая строка! «Что делать?» Когда город сожгли, тогда уже нечего делать… И вообще я не пожарный!

Я ей предъявляю сборник 61 года, где напечатано «Что делать мне? Они тебя сожгли…» Это нисколько не умеряет гнев. Спрашиваю: не вернуться ли к первому варианту: «Мой городок игрушечный сожгли».

– Нет. «О, горе мне! Они тебя сожгли». Только так[107].

Подчиняюсь. Исправляю.

Следующий взрыв:

– «Смуглый отрок бродил по аллеям / У озерных глухих берегов». Какое невежество! Глупость какая! Откуда взяться глухим берегам возле резиденции царя?

Снова предъявляю сборник 61 года.

– Но раньше, до 61 года, уже печаталось однажды «грустил»! – и отталкивает от себя последний сборник. – А не это дурацкое «глухих»!

Правда, печаталось. В книжечке 58 года стоит «У озерных грустил берегов». Но сборник 61-го – последний.

– Брать надо не последний вариант, а лучший. Мало ли какую глупость в каком году напечатали. В сборнике 61 года я просто не досмотрела.

– Анна Андреевна, но «глухих берегов» – сильнее! И в Царском, если отойти от дворца подальше, и глухие места возможны! У вас там упомянуты пни. Не у самого же они дворца торчали – эти пни!

– У меня пни, а у вас просто привычка к прежнему. Так бывает с читателями. Исправьте: грустил[108].

Исправляю, хотя и уверена: это хуже. Не нужен во второй строке еще один глагол? Не пойму. А может быть, «смуглый» и «глухих» пленяло совпадением согласных? Не знаю.

Оказывается, Сурков просил вставить в новую книгу непременно что-нибудь из цикла «Слава миру». «Не о Сталине, конечно, Анна Андреевна, но чтобы не было с вашей стороны демонстративного отказа от этого цикла». Так! Однако и без Сталина весь цикл плох: я, когда впервые читала его, подумала, помнится, – что же такое «мастерство»? Уж Ахматова ли не мастер! А вот решила написать – чтобы спасти Леву – стихи в честь Сталина, решила, постаралась – и – и – любой ремесленник исполнил бы свою задачу лучше.