Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966 - Лидия Чуковская

С плеч струится горностаевая мантия! Снова героиня торжествует… Смерть Александра Блока? Горе? Потоки торжества: «А Смоленская нынче именинница…» «А кладбище – роща соловьиная, / От сиянья солнечного замерло…».

– Вы напишете об этом когда-нибудь? – спросила Анна Андреевна неожиданно жалобным голосом.

Я была польщена.

И сборник она согласилась открыть стихами «Молюсь оконному лучу». Ай да я!

Потом Анна Андреевна сказала, что хочет продиктовать мне одно стихотворение. Насколько ей известно, оно не печаталось до сих пор нигде. Я открыла блокнот.

О, знала ль я, когда в одежде белойВходила Муза в тесный мой приют,Что клире, навсегда окаменелой,Мои живые руки припадут.

О, знала ль я, когда неслась, играя,Моей любви последняя гроза,Что лучшему из юношей, рыдая,Закрою я орлиные глаза.

О, знала ль я, когда, томясь успехом,Я искушала дивную судьбу,Что скоро люди беспощадным смехомОтветят на предсмертную мольбу[87].

– Вставим в «Anno Domini», – сказала она. – Стихотворение, увы! плохое, но мы его все-таки вставим… Год 1925…

И пояснила:

– Оно плохое потому, что симметричное. В искусстве должна торжествовать асимметрия. Симметрия скучна.

Нина Леонтьевна пригласила нас чай пить. Я как-то не разглядела ее. Несколько минут мы все трое молчали. Наконец, возник неизбежный разговор о Мосгазе. Раз встретились три человека – значит, разговор об Ионесяне. Иначе теперь не бывает[88].

– Ходят слухи, – рассказала Нина Леонтьевна, – что милиция зашевелилась после визита Хрущева в Прокуратуру. В начале января он будто бы специально заехал в Главному Прокурору республики и дал ему срок десять дней: «не найдете этого «Мосгаза» – всю прокуратуру разгоню».

Ах, так вот почему недели две назад на Минском шоссе нашу машину остановила милиция; у меня потребовали паспорт и лазили в багажник – обыскивать. И вот почему нашу квартиру в городе удостоил посещением участковый! Сидели мы с Фридой у меня в столовой – стук в дверь. Отворяю. Щелканье каблуками, козырянье. «Разрешите к вам взойти?» Огромный, плечистый, и не голос, а зык и рык. «Пожалуйста». Мы сели втроем в столовой. Если бы не Фридочка тут же, я бы его боялась. Детина прорычал, что в столице нашей родины совершаются «дёрзкие преступления», и он, участковый, обходит свой район, чтобы «пробудить актуальность граждан». «На звонок в дверь, спрашивайте «кто?», и открывайте только вашим лично знакомым. Если услышите – «Мосгаз» – не веруйте. То – представители городского хозяйства, а то – уголовный элемент». «В случае вашей подозрительности – вступайте в актуальное сотрудничество с милицией». Он протянул мне листок с телефоном, зашаркал, затопал: «Я извиняюсь, конечно», – козырнул и вышел.

– Личный приезд Хрущева в Прокуратуру, если он состоялся, – это опасное дело, – сказала Анна Андреевна. – Опасно, когда назначен срок розыска. Малый поставленный срок мог пробудить в следственных органах такую «актуальность», что они обнаружили преступника даже досрочно. Квалифицированных следователей-криминалистов у нас нет. Они могли схватить кого попало и заставить взять на себя «дёрзкие преступления». Будем надеяться, что этого не случилось.

После чая мы снова занялись книгой. Анна Андреевна сказала, что некоторые стихи она хочет на этот раз дать не по отдельности, а в виде циклов. Наверное, «Венок мертвым» и затевать не стоит, все равно в таком виде ни за что не пропустят, лучше уж мы сами распределим стихи по другим отделам, а вот, например, стихи к Пастернаку, или цикл «Черный сон» (не сказала, к кому) и еще многие, многие, даже и без заглавий, проставляет так: I, II, III. «Построю циклы по внутренней связи. И «Элегии» пора скомпоновать и еще кое-что. Я позабочусь о циклах», – повторила она.

Я поняла: с высоты своего теперешнего возраста, она смотрит назад, и ей становятся видны, зримы пути ее жизни, чужих жизней, «концы и начала»…

Потом:

– Вы заметили? Чуть только мы перестаем говорить о стихах – начинаем об убийствах, чуть только перестаем об убийствах – начинаем о стихах.

Пожалуй, так.

Я предложила Анне Андреевне, раз уж она собирается выстраивать стихи в циклы – не создать ли цепочку четверостиший? Я думаю, собранные одно к другому, нанизанные зернышко к зернышку, они зазвучат сильнее, чем если разбросать их по всей книге вразброд. Ведь их много: «Что войны, что чума…», «О своем я уже не заплачу…», «За такую скоморошину…»[89]

– Я и сама думала об этом, – сказала Анна Андреевна. – Даже знаю уже, какими строками начать[90].

Потом, помолчав:

– Вот вы тут упомянули стихотворение «Все души милых на высоких звездах». Угадываете ли год? Тот же, что «Пятым действием драмы»? Я не ради хронологии спрашиваю, а потому, что год кричит из них. Слышите ли?

Я задумалась. Когда-то в Ленинграде Анна Андреевна уже читала эти стихи, одно рядом с другим, но о годе не говорила. Теперь, спасибо ей, ждала моего ответа терпеливо. Я, молча, про себя, прочитала оба.

– Тысяча девятьсот двадцать первый? После казни?

– Браво!

– Мы так и поставим? 1921?

– Ни в ко-ем слу-ча-е… Не забывайте, пожалуйста, Лидия Корнеевна, где вы живете.

Я шла домой и думала: а позволят ли, позволят ли:

За такую скоморошину,Откровенно говоря,Мне б свинцовую горошинуОт того секретаря.

Намереваясь вставить эти четыре строки – не забывает ли Анна Андреевна, где она живет? В самом ли деле со Сталиным кончено?

25 января 64 С утра у нее. Задаю свои нудные вопросы о вариантах, отделах, циклах, заголовках и датах. Она отвечает небрежно и вяло, у нее, по-видимому, что-то другое или кто-то другой на уме. Новые стихи? Дело Бродского? Однако, во время разговора о книге, она воодушевляется. Сегодня повторила опять:

– Я не собираюсь губить свою книгу хронологией. Хронологией изгажен и загублен даже Пушкин.

Я тоже враг хронологического расположения стихов в сборнике, обращенном к широкому кругу читателей. Хронология – дело академического, «научного» издания. Но, как бы там ни было, замысел необходим: так или иначе страницы книги должны передавать течение времени, делать наглядными новые этапы, новые периоды творческой жизни автора. Циклы? Да, конечно, циклы, но, на беду, Анна Андреевна не торопится их составлять. Понимаю: оглядываясь назад, улавливать «начала и концы» отношений, разрывы и возвраты, сбывшиеся и несбывшиеся предчувствия и пророчества – нелегкое дело. Анна Андреевна совершает его не спеша, чем отчаянно тормозит работу машинистки: ведь стихотворение вне циклов перепечатывается каждое само по себе, каждое на отдельной странице, а выстроенные в цикл – 1,2,3 – располагаются на странице подряд. Значит, пока Анна Андреевна еще не построила цикл – у меня и у машинистки прогул, простой.