Блаженные шуты - Харрис Джоан

Все это я прочла в том последнем взгляде, который она бросила, на миг взглянув мне прямо в глаза.

— Ты лжешь! Подлая ведьма! Да, да, ведьма! Ты пособница Дьявола, и я это докажу!

Я попыталась было вставить слово.

— Не желаю ничего слушать! — выкрикнула она, но даже в этот момент мне было жаль ее; такую юную, хрупкую, такую ужасно одинокую... — Хватит! Ты сразу меня возненавидела. Вижу, с каким презрением ты вечно смотришь на меня. Оцениваешь! — Она яростно всхлипнула. — Но нет, меня не обманешь! Я знаю, куда ты клонишь, и я не стану... Не стану!

И умчалась в темноту.

Часть третья Изабелла

1 августа, 1610

Несколько дней прошло в вязком ощущении кошмара. После той встречи у колодца Мать Изабелла заговаривает со мной редко, ни разу не помянув, что между нами произошло. Но я чувствую ее неприязнь и недобрый взгляд. Обвинений и угроз, обрушившихся тогда на меня, больше я от нее не слышу, ни прилюдно, ни наедине. Я бы сказала, ее отношение ко мне вполне терпимо, и это так на нее непохоже. Но выглядит она скверно: все лицо в алых прыщах, глаза красные, веки набухшие.

Лемерль уже дважды зазывал меня в свой домик. Намекает о милостях, которые надо заслужить, но меня путает то, что именно на этот раз ему вздумается запросить взамен. К этому дню призрак, явившийся Маргерите, уже замечен в разных местах монастыря, каждый случай обрастает новыми подробностями, теперь являющуюся монахиню расписывают, как настоящее чудовище: красные глаза и прочие страсти из популярных небылиц.

Неудивительно, что ее видала также и Альфонсина; она описывает призрак гораздо обстоятельней. Любопытно, насколько обогатился первоначальный образ благодаря соперничеству рассказчиц. Альфонсина, которая с каждым днем становится все бледней и истеричней, клянется, что она узнала под дьявольским чепцом лицо Матушки Марии, только искаженное злобой и сатанинским ликованием. Думаю, Маргерита не заставит себя долго ждать, придумает о видении что-нибудь похлеще, чем снова затмит триумф Альфонсины; а пока она все свободное время проводит в уборке и молениях, да и ее соперница тоже постоянно молится и постится, и с каждым днем кашель у нее во время исповеди все сильнее и сильнее.

Что с нами сталось? Только и бубним, что о крови да о призраках. Нормальные отношения разладились. Епитимьи теперь чудовищны по своей жестокости: сестре Мари-Мадлен, например, было назначено двойное всенощное бдение только за то, что она осмелилась усомниться в россказнях одной из послушниц. Наша пища теперь только ржаной хлеб да жиденький суп. Мать Изабелла объявила, что сытная пища разжигает пагубные наклонности. Припечатала это так свирепо, что фривольные шутки, которые прежде, при Матушке Марии могли вызвать подобные слова, застряли в горле.

Нас, как на дрожжах, разносит от страсти к сплетням и к скандалам. Клемент с завидным рвением во время исповеди выкладывает все и обо всех. Стоит сестре Антуане куснуть хлеб, не дослушав «Отче Наш», Клемент тотчас подметит. Подмечает и то, что Томасина во время всенощной клюет носом, что Пиетэ огрызается, когда ей мешают молиться, что Жермена пренебрежительно отзывается о видениях... Последний донос — крайне жесток. Поведанное с глазу на глаз было пересказано вслух вкрадчиво и с самодовольной улыбкой. Мать Изабелла хвалит Клемент за проявленное чувство долга. Лемерль будто ничего не замечает.

Жермена приняла епитимью с холодным равнодушием. Словно окаменела: на безобразном лице застыл суровый, тяжелый взгляд, как у Мари-де-ля-Мер, святой, не существующей в природе. Все же нам, в нашем монастыре, открытом суровым западным ветрам, привычней верить в эту Богиню Моря, бдящую, грозную богиню с впадинами вместо глаз. Более близкая нам, чем Богоматерь, эта Дева и сейчас не перестает быть для нас матерью-защитницей.

Третьего дня в телеге с материка привезли роскошную мраморную статую Святой Девы взамен отнятой у нас. Как сказала Мать Изабелла, — это дар ее любимого дядюшки, которому в благодарность за его щедрость нам предстоит сорок раз отслужить мессу. Новая Мария с ног до головы белая, нежная и гладкая, как очищенная картофелина. Она восседает у входа в часовню на месте прежней Марии, губы изогнуты в легкой, бессмысленной улыбке, рука воздета в вялом благословении.

Однако на следующее утро после прибытия новая Мария была обнаружена с облупленным лицом, а поперек черным жирным карандашом для грима были выведены непристойности. Жермена, отбывавшая в ночь происшествия в церкви покаянное бдение, утверждала, что во время бдения ничего такого не видела, хотя при этом рот у нее кривился в усмешке. Может, дерзко сказала она, это дело рук той таинственной монахини, или проделки китайской обезьянки, или веление Святого Духа. И засмеялась, вначале тихонько. Мы смотрели на нее, изумленные, обескураженные. Красные пятна мраморным узором выступили у нее на щеках. На миг она с мольбой повернулась к Клемент своим изуродованным лицом. И вдруг, хватаясь руками за воздух, повалилась навзничь, прямо на каменные плиты.

После этого Жермену отправили в лечебницу. Сестра Виржини объявила, что у Жермены закупорка крови, гнусаво предположив, что выздоровление возможно, однако с глазу на глаз качала головой и, понизив голос, говорила, что больная едва ли протянет месяц. Здоровье Розамонды также вызывало опасения. За последнюю неделю она удручающе сдала; теперь лежит целыми днями почти без движения, отказывается от пищи. Конечно, она уже очень старая, — почти как Матушка Мария, — но до того, как забрали нашу святую, была еще бодра и крепка телом, если не умом, и с завидной непосредственностью наслаждалась малыми радостями, что были ей доступны.

Странно, я чувствую себя в ответе за нее, я готова вмешаться, помочь ей, но знаю, ни к чему это не приведет. Ведь Мать Изабелла скорее всего изобразит сострадание к Розамонде, и окажется, что я просто не понимаю, до чего она немощна.

Уверена, это часть его разбойного замысла. С каждым днем яма, которую я себе рою, становится все глубже. Лемерль это знает; можно не сомневаться, он к этому вел. Ему претит моя преданность сестрам, но одновременно он понимает, что я не покину их, пока Флер в безопасности, а они нет. Теперь я тюремщица самой себе, и хотя все во мне с новой силой твердит, что надо бежать, меня страшит то, что здесь может произойти, если я утрачу бдительность. Каждую ночь я раскидываю карты, но они показывают только то, что мне уже известно: Башня, объятая пламенем, и с самого верха вниз с раскинутыми руками падает женщина; Отшельник в плаще с капюшоном; грозная Шестерка Мечей. Беда, нависшая над нами, словно готовая рухнуть скала, и я ничего не могу поделать, чтобы предотвратить ее крушение.

1 августа, 1610

Наконец-то ответ на мои письма. Видно, монсеньор не торопится или не видит причин выразить благодарность мне за мой тяжкий труд. Мне, якобы, оказана честь — посвятить жизнь достойной династии Арно. Хотя, его щедрый дар, мраморная статуя, сопроводившая письмо, негласно есть выражение его благосклонности. Монсеньор крайне удовлетворен известием о проводимых его племянницей реформах. Еще бы он не был — уж как я ему расписал юную аббатису: непорочный свет, неземная красота; монахини боготворят; птицы слетаются на ее голос. Намекнул на чудеса; потоки розовых лепестков; мгновенные исцеления. Сестра Альфонсина порадовалась бы, услыхав, что восстановила свое здоровье после неизлечимого недуга. И сестра Розамонда также будто бы обрела прежнюю силу в высохшей руке. Не должно слишком спешить в отношении чудесных исцелений. Но надеяться необходимо всегда, и если Господу будет угодно...

Наживка подброшена. Почти уверен, что он клюнет. Я предложил в качестве приемлемой даты пятнадцатое августа. Чтобы отпраздновать возрождение монастыря — вполне подходящий день, праздник во славу Пресвятой Девы.

Между тем мне следует трудиться денно и нощно, чтобы вовремя поспеть. К счастью, у меня есть помощницы: мощная Антуана — неторопливая и нетребовательная; придумщица и распространительница слухов Альфонсина; подстрекательница Маргерита. Не забудем про Пиетэ, которая у меня на посылках, маленькую сестру Анну, а также Клемент...

Хотя, пожалуй, тут я несколько просчитался. Несмотря на кроткий вид, она много требовательней прочих моих учениц, и мне весьма нелегко управлять ее переменчивым нравом. Нынче мурлычет, как котенок, завтра отталкивающе холодна; она словно получает удовольствие, побуждая меня поднимать на нее руку, и тотчас после этого пускается в заверения неземной любви и покаяние. Похоже, считает, мне это должно нравиться. Уверен, любителей найдется немало. Но я уже не семнадцатилетний юнец, чтоб попасть в сети дешевой жеманнице со смазливым личиком. К тому же у меня просто нет на нее времени. Часы мои столь же растянуты и изнурительны, как и у монашек. Ночь моя наводнена тайными занятиями, день заполнен благословениями, изгнанием нечистой силы, публичными исповедями и прочей повседневной дребеденью. Вслед за первым явлением Нечестивой Монахини случилось в дальнейшем еще несколько происшествий, которые могут иметь сатанинское происхождение, а могут и не иметь: срывание по ночам крестов с монашеского облачения; появление непристойных надписей в часовне на статуях святых; красные пятна на купели и на могильных плитах перед алтарем. Отец Коломбэн, однако, не дрогнул перед лицом этих новых возмутительных осквернений, и каждый день многие часы проводит в молитвах; время от времени выпадающий мне краткий сон спасает меня от крайнего переутомления, сестра Антуана заботится о том, чтоб я не страдал от голода.