Загадка золотого кинжала (сборник) - Фергюс Хьюм

– Да, все могло обернуться и так, Кролик. Я рисковал головой, поставив на карту все, что имел. Но дело действительно выгорело, и однажды я даже расскажу, как именно.

– Не то чтобы я сгораю от желания узнать подробности. Мне достаточно видеть тебя здесь. Не хочу знать, как и зачем ты дошел до жизни такой, но боюсь, что твое состояние действительно плачевно. И ни слова не говори, пока я не осмотрю тебя как следует!

Я отдернул одну из штор, сел на кровати и самым тщательным образом осмотрел своего пациента. Наверняка определить его состояние я не смог, но убедился, что мой дорогой Раффлс совсем не похож на себя прежнего, и, вероятно, прежним ему уже не бывать. Он состарился на пару десятков лет и выглядел сейчас по меньшей мере на полтинник. Волосы его поседели, безо всякого маскарада, и лицо заливала бледность. В уголках глаз и губ залегло больше морщинок. Сами же глаза – серые, внимательные, напоминающие блеск отточенной стали – напротив, смотрели ясно и живо, как и всегда. И рот его, как и прежде, с зажатой в зубах сигаретой, принадлежал старому доброму Раффлсу – сильному духом и без капли совести. Только физическая сила покинула его, но и этого хватило, чтобы мое сердце облилось кровью при виде старого пройдохи, которого я ценил более чем кого бы то ни было в своей жизни.

– Как думаешь, я постарел? – спросил он наконец.

– Есть немного, – признался я. – Но это из-за волос, по большей части.

– И это тоже долгая и трудная история, которую тебе как-нибудь предстоит выслушать. Хотя я частенько думал о том, что начало ей было положено в том долгом заплыве. Но Эльба, должен признать, все-таки чудное место. А Неаполь и того чуднее!

– Так ты все-таки направился туда?

– А то! Этот рай в самом сердце Европы и был создан для таких, как мы. Но ничто на свете не заменит этих прохладных лондонских уголков. Здесь от жары не страдают; а если и случается, то эти страдальцы сами и виноваты. Это как в крикете – не оценишь, пока не увидишь со стороны. Так что вот он я, и я был здесь последние шесть недель. И намереваюсь немного встряхнуться.

– Но, старый мой друг, ты уже не в той форме, что раньше, разве не так?

– Форме? Дорогой мой Кролик, я умер, я покоюсь на дне морском, и не вздумай забыть об этом хоть на секунду.

– Так ты здоров или все-таки болен?

– Скажем так, я отравлен лечением Теобальда и этими вонючими сигаретами, и от долгого лежания в постели ослаб, как котенок.

– Тогда какого черта ты все еще лежишь, Раффлс?

– Потому что в постели всяко лучше, чем за решеткой, что тебе, боюсь, доподлинно известно. Говорю же тебе, я мертв, и самое страшное, что может со мной случиться, – нечаянное возвращение в мир живых. Разве сам не видишь? Я даже нос не смею высунуть наружу, по крайней мере днем. Ты и понятия не имеешь, сколько прекрасных невинных шалостей недоступны мертвецу. Я даже «Салливанс» не могу закурить, потому что во всем мире никто не был привязан к ним сильнее меня. Никогда не знаешь, на чем срежешься.

– Что привело тебя в этот особняк?

– Мне нужно было жилье, и один человек на корабле посоветовал мне этот адрес. Славный парень он был, Кролик, я назвал его своим рекомендателем, когда подписывал бумаги. Видишь ли, на берег меня снесли на носилках. Весьма плачевное зрелище: престарелый австралиец без единого друга у себя на родине, без единой надежды, даже целебные энгадинские воды не помогли, и что делать, куда податься сентиментальному старику? Он пожелал умереть в Лондоне. Такова история мистера Мэтьюрина. Если она не тронула твое сердце, ты просто бесчувственный чурбан. Но, конечно, гораздо сильнее она тронула сердце Теобальда, моего друга. Он неплохо на мне нажился. Я полагаю, он был бы рад скрепить наши отношения официально.

– Разве он ни о чем не догадывается?

– Разумеется, догадывается, господь с тобой! Но он понятия не имеет, что я вижу его насквозь. За все время, что я был в его власти, он пролечил меня ото всех болячек, которые нашлись в медицинском словаре. Справедливости ради я полагаю, что он считает меня прожженным ипохондриком. Но этот юноша далеко пойдет, если будет продолжать в том же духе. Он сидел со мной каждую вторую ночь, и за каждую получал гинею.

– Немало, должно быть, гиней у тебя завалялось!

– Немало, верно. Не могу сказать тебе всего, но, думаю, переводиться они не будут и впредь.

Я не собирался расспрашивать его о том, откуда взялись деньги. Как будто мне было до этого дело! Но зато я спросил, каким чудом ему удалось напасть на мой след, и в ответ получил улыбку – с такими улыбками пожилые джентльмены потирают руки, а пожилые дамы клюют носом. Прежде чем ответить, Раффлс выдохнул кольцо сизого дыма идеальной формы.

– Я ждал этого вопроса, Кролик. Прошло немало времени с тех пор, как я вытворял подобное, и имею право гордиться собой. Разумеется, прежде всего я вычислил тебя по этим твоим «тюремным» статьям. Авторство не было указано, но явно чувствовалась рука моего Кролика!

– Но кто выдал тебе мой адрес?

– Я вытянул эту информацию из твоего редактора, чудесного человека. Заявился к нему среди ночи, как и подобает приличному привидению, и пять минут спустя он со слезами выдал все. Я представился твоим единственным родичем, заявил, что ты скрываешься под чужим именем, и я назвал бы ему свое, попроси он об этом. Но он не попросил, так что, Кролик, я спустился по лестнице в самом отличном расположении духа с твоим адресом в кармане.

– Это было прошлой ночью?

– Нет, неделю назад.

– Так выходит, объявление тоже подал ты, и телеграмму отправил тоже!

Конечно же, я совсем об этом забыл, охваченный восторгом воссоединения, – иначе не стал бы озвучивать свое удивительное открытие с таким апломбом. Раффлс посмотрел на меня так, как, бывало, смотрел в прежние времена, остро и беспощадно из-под прикрытых век.

– К чему все эти ухищрения? – с возмущением воскликнул я. – Почему ты просто не взял кэб и не приехал ко мне?

Раффлс не сказал, что я безнадежен; и старым добрым Кроликом он меня тоже не назвал.

Какое-то время он хранил молчание, а затем заговорил, и его тон заставил меня устыдиться.

– Видишь ли, Кролик, я теперь существую в нескольких ипостасях. Один я покоится на дне Средиземного моря, другой же, старый австралиец, мечтает умереть на родине своих предков, но прямо сейчас ни в какую могилу не собирается. Старый австралиец не знает в этом городе никого – ему нужно крепко стоять на ногах, если он хочет на них устоять. Сиделка Теобальд – его единственный друг и видел слишком многое, просто запудрить ему мозги не выйдет. Ну как, проясняется дело? Поймать тебя на крючок – уже задание непростое, но заставить Теобальда сделать это – вот высший пилотаж! Начать с того, что он был категорически против того, чтобы я завел себе кого-то еще. Хотел заграбастать себе всего меня, безусловно. На что не пойдешь, чтобы сохранить курицу, несущую золотые яйца! Так что он будет получать пять фунтов в неделю за то, что я все еще жив, а в следующем месяце он женится. В каком-то смысле это грустно, в каком-то прекрасно – ему понадобится больше денег, чем он думает, и в крайнем случае мы всегда сможем его использовать. Он полностью в моей власти.

Я не мог не восхититься вслух содержанием телеграммы; весь мой знаменитый родич был в этой десятке тщательно подобранных слов. Заодно я пожаловался на то, как старый мерзавец со мной обращался. Раффлс не удивился: в былые времена мы вместе обедали у этой личности и произвели тщательную профессиональную оценку наличия и древности имеющихся в доме семейных реликвий.

Теперь-то я знал, что телеграмма с указанием времени отправки была брошена в ближайший ящик на Вир-стрит вечером накануне того дня, когда в «Дейли мейл» появилось это объявление. Все это также было тщательнейшим образом продумано, и Раффлс боялся одного – что объявление все-таки задержат, несмотря на точные инструкции. В таком случае мне бы пришлось отправиться прямо к доктору за разъяснениями по поводу телеграммы. Но все неблагоприятные факторы удалось нейтрализовать, сократив риск до неизбежного минимума.

По мнению Раффлса, больше всего он рисковал в собственном доме. Прикованному к постели инвалиду, которого он изображал, было бы крайне неудобно ночью столкнуться с Теобальдом в коридоре. Но Раффлс и эту проблему решил своими методами, простым смертным недоступными. Таких ночных приключений, в целом вполне невинных, он припомнил немало; а в то время как он говорил, я подметил еще кое-что. Его комната была первой по коридору, и внутренняя перегородка отделяла ее как от этого коридора, так и от всех прочих помещений. Таким образом Раффлс, лежа в постели, мог слышать каждый шаг на голых каменных ступенях и успевал принять соответствующее положение до того, как гость переступал порог комнаты.