Булатный перстень - Дарья Плещеева

Маневры получились длительные — пока суда перемещались, наступило обеденное время. Следующий сигнал с флагмана был: «Командам обедать, но с поспешностью». И флагман первым принялся бить склянки — три троекратных удара означали полдень. Боцманы Угрюмов и Елманов засвистали в свои дудки.

— Пока сойдемся, и поужинать, поди, успеем, — сказал Хомутов. — Что, молодцы, водку пить будем? Я — так нет.

— И я — нет, — решил Михайлов. — И без нее тошно.

Ему принесли миску с густой овсяной кашей, сверху лежали два порядочных куска жирной свинины — еще не так далеко ушли от порта, чтобы закладывать в котел солонину. Он попробовал — и понял, что душа не принимает. Жар напрочь отбил аппетит.

Водочная порция была невелика — четырежды в неделю небольшая чарка, в месяц — примерно полтора штофа на моряцкую душу. Но сейчас и эту чарку матросы сочли излишней. Поев на свежем воздухе, стали поочередно спускаться в кубрик, менять рубахи на чистые. Для того, кто в авангарде, это необходимая процедура.

В третьем часу пополудни все шведские вымпелы уже можно было хорошо разглядеть. Неприятельский флот повернул «все вдруг» на правый галс и стал выстраивать линию на северо-запад. Теперь стало ясно, где быть бою — к западу от Гогланда, между островком Стеншхер и мелью Калбодегрунд.

С флагмана пришел следующий приказ авангарду: поворотить через фордевинд, спускаться на неприятеля. Выговорные пушки «Ростислава» повторили команду.

— Есть спускаться, — сам себе сказал Хомутов. — Угрюмов, командуй: обрасопить реи!

Боцман, который и без рупора имел зверскую глотку, поднес к губам жестяной раструб и рявкнул.

Несколько минут спустя реи обратились вдоль фрегата, передние паруса заполоскались с отданными шкотами, и бизань распахнулась, чтобы поймать ветер, которому надлежало поворотить «Мстиславца» боком.

Затем тот же сигнал с флагмана был повторен всему флоту.

— Что за нелепица? — воскликнул Михайлов. — Зачем это?

Три корабля, «Болеслав», «Мечеслав» и «Владислав», стали спускаться по первому сигналу и невольно присоединились к маленькой эскадре фон Дезина.

— А это зачем? — вопросом же ответил Хомутов. — Какого черта? Они спятили?

Мало того — три судна, словно не поняв сигнала, совершали вместо поворота через фордевинд поворот оверштаг. Это были «Иоанн Богослов», «Память Евстафия» и «Дерись». Ошибка означала, что они отстанут от прочих и останутся за линией. Объяснить ее было невозможно — да и желания ломать над ней голову не было.

Бой начинался с явным преимуществом шведов, которые ошибок пока не допустили.

Родька не любопытствовал насчет своих кораблей — он жадно глядел на вражеские. Ему казалось, что сближение идет чересчур медленно. Меж тем и крышки орудийных портов стали откидывать и рассыпать возле пушек светлый и мелкий речной песок — чтобы при нужде впитывал кровь и не давал поскользнуться.

Родька мечтал об абордаже. Он уже советовался с бывалыми матросами, как себя вести, и получил краткие указания: лишь привалим к неприятельскому борту, скачи через сетку, сбивай с ног встречного и поперечного, забивай люки, коли упорных, вяжи покорных. Сам Грейг не высказался бы лаконичнее.

Теперь следовало ставить «Мстиславца» на шпринг[12], чтобы не болтался, а четко занимал свое место в линии. Михайлов был отправлен на корму руководить заведением дополнительного конца, идущего к якорю, штатный заводился с носа. Родьку кликнул с собой — пока вся Грейгова эскадра поставит суда на шпринг, у него есть время поучиться сей процедуре.

Пока выбирали кормовой конец, пока его потом, перекликаясь с матросами на баке, стравливали, стараясь придать судну правильное и удобное для стрельбы положение, с «Ростислава» настойчиво подавали сигнал арьергарду, требуя от тройки заблудших занять назначенное место. Выговорные пушки этот приказ повторяли. Но ни «Иоанн Богослов», ни «Память Евстафия», ни «Дерись» парусов не прибавляли и повиноваться не спешили.

Меж тем шведский флот был уже на расстоянии пушечного выстрела.

Первым сблизился с неприятелем флагман Козлянинова, семидесятичетырехпушечный «Всеслав». При маневрах он оказался впереди и тут же этим воспользовался. Подойдя к противнику на два кабельтовых, он открыл огонь. Три корабля его эскадры также вступили в бой с передовыми судами шведов, подав пример четырем кораблям кордебаталии. Шведский строй был нарушен.

«Ростислав» подошел на то же расстояние, но бить по врагу не спешил.

Флагман Грейга был желанной целью — по нему палили из всех орудий, но он двигался вперед мощно, неотвратимо. Наконец Грейг отдал приказ — и вдоль борта понеслось подхваченное многими голосами:

— Обдуй фитиль! Пли!

Пушки взревели, дымно-огненные облака вылетели из портов. Но не ядра — картечь понеслась, не причиняя большого вреда судам, зато сметая с палуб матросов.

— Ну что же, Господи благослови! — крикнул Хомутов. — Вот и наш черед! Пали, молодцы!

Михайлов, едва не проваливаясь в небытие от жара и черного дыма, стоял на юте, передавая команды боцманам. Странные дела творились с рангоутом — шведские ядра не паруса рвали, а с загадочной меткостью портили стеньги и реи.

— Да они же парными ядрами лупят! — заорал, догадавшись, Елманов. — Сволочи, сукины дети! Мы, значит, их картечью за ушком чешем, а они нас — парными?!

«Мстиславец» бил по врагу ядрами, хотя и не скованными меж собой цепью, как шведские, но не нужно быть флотским ветераном, чтобы понять: «Ростислав» поливает врага картечью.

— На абордаж он, что ли, собрался? — крикнул боцману в ухо Михайлов. — Для того и палубы чистит?!

— На абордаж, ура! — воскликнул Родька, которому было велено торчать при Михайлове с сигнальной книгой, чтобы, вовремя ловя сигналы с флагмана и расшифровывая их, подсказывать Михайлову следующий маневр.

— Я те дам «ура!» — одернул Михайлов свое «ни то ни се». — В трюме запру до самого Кронштадта! Егоров, Ладынин, Крутиков, пошел на брасы, на топенанты! Ходом, бегом! Драй, драй, бакштаги в струну вытягивай!

— Господин капитан, глядите, глядите!

Михайлов повернулся и охнул. На «Ростиславе» загорелись паруса.

— Черт, черт! Они бьют зажигательными!

— Но как же? — изумился Родька. — Нам же Грейг запретил! Ради человеколюбия!

— Вот те и человеколюбие!

Внезапно сверху рухнул порядочный кусок перешибленного рея и пришелся Родьке разом по голове и плечу, мичман рухнул на палубу без чувств.

Михайлов огляделся, кому бы поручить доставку Колокольцева в кубрик, к лекарю. Но все, способные действовать, были на снастях, иные — с топорами, чтобы рубить поврежденный или горящий рангоут. Делать нечего — Михайлов, нагнувшись, подхватил Родьку под мышки и кое-как поволок меж пылающих обломков к трапу. Нога, на которую приходилось ступать, болела невыносимо, от жара перед глазами все плыло и туманилось. Рядом упал огненный шар, что горело — Михайлов не понял. Пушечный гром заполнил голову, соображение пропало, осталась одна мысль — убрать с палубы мальчишку.