Обречённые. Том 1 - Павел Буркин

Ну, и что с того? Шлёпнули, значит, было за что. Не будь любопытным сверх меры. А Мырышка вдобавок дурой была, выделывалась. Вот и перед ними выделываться стала — думала, как с нашими мужиками, выйдет. Нее, шалишь, нужна ты туристам, дура! Вот и шлёпнули, а что утащили, так тоже правильно: не пропадать же мясу, а ей всё равно уже. Обычное дело, чего там!

Нюрка Шнобелястая проснулась задолго до рассвета. Она не могла сказать, откуда появилась эта смутная тревога. Но ощущение было слишком сильным. Всё-таки пересилила себя и решила улечься обратно. Но чувство не проходило: оно было неотступным и пугающим, такого не случалось ещё никогда.

— Мам! — принялась тормошить мать Нюрка. Накачавшаяся пойла, та спала беспробудно, только храпела, причмокивала и пускала слюни. Потеряв терпение, Нюрка долбанула в жирное плечо клювом. Клюв у неё был что надо: длинный, сантиметров тридцать, чёрный, острый. Разок полез к ней хулиган Кашма с приятелями — побить хотели и крысу пойманную отнять. Пришлось пару раз тяпнуть их клювом, так у Кашмы кровища фонтаном потекла, жуть даже. Остальные-то разбежались, а Кашма, дуралей, прижмурился вечером…

Вот и Мамашка Чуча взвыла обиженным чудовищем, вскочила, повела очумелым взглядом трёх пьяных глаз. В могильной тьме все три были бесполезны, но нос учуял запах никогда не мытого, покрытого бородавками тела дочери. А острые, как у кошки, и такие же мохнатые уши уловили её встревоженный голос.

— Спи…, а то как…! — пробурчала Мамашка, снова погружаясь в пьяный полусон-полубред. Совсем, выходит, пьяная, раз даже подзатыльник не дала. Бесполезно!

Мамашка не заморачивалась насчёт любви и прочей глупости, вдобавок страдала забывчивостью. Обычно назавтра она уже не помнила, с кем спала, а с кем ещё нет, и от кого, соответственно, очередной отпрыск. Вот этот вроде трёхрогий, значит, от Хряка Помкина. Или от Хоря? У того вроде тоже рога есть, но не такие, ветвистые, как у оленя. А эта толстая сонная дура с костяными, как свиные копыта, пятками — от Ежа Зелёного? А то, которое ни то, ни сё, она даже не назвала его никак, потому что, не ясно — «он», «она» или «оно» выползло из брюха, пока Мамашка лежала в отключке под краником? Да плевать. Главное, бухать не мешают.

Двенадцать разномастных отпрысков Мамашки Чучи мирно посапывали рядом. Они ни о чём не догадывались. А может, думали, что до них никому нет дела. Значит, почудилось и ей. Можно спать дальше. Нюрка уже растянулась на лежаке и честно попыталась заснуть — но тут-то было. Теперь стало ясно, отчего она проснулась: пришла пора прогуляться до ветру. Ну, это понятно и привычно, не из-за чего тревожиться. Нюрка поднялась и, едва не чертя клювом по земле, поползла к выходу. Вставать ночью небезопасно: их потолка торчали изогнутые, ржавые прутья арматуры. Воткнётся такой в глаз — мало не покажется. Как и у Мамашки, глаз было три, но всё равно приятного мало.

Вот и выход. Пятно чуть менее чёрного на фоне абсолютной черноты. Как ни темно на улице, в подвале темнее. После подвала глаз уверенно видит метра на полтора. Здесь можно не бояться напороться на арматурину, всегда готовая поиздеваться малышня спит. Раздолье! Осторожно, стараясь не оступиться на битом кирпиче и качающихся плитах, Нюрка отползла от хижины метров на пять.

Сделав свои дела, она уже собиралась ползти обратно, когда в небе возник и стал быстро нарастать свист. Свист властно заполнил всё вокруг, он начал переходить в рёв. Испуганная и изумлённая, Нюрка задрала клюв к чёрному небу. Свист нарастал, казалось, он заполонил всё мироздание, он терзал уши, будто раскалённый железный обруч сдавливал голову. Терпеть стало невыносимо, Нюрка упала наземь, когтястые пальцы заскребли бетонное крошево, из глотки вырвался полный боли и ужаса стон. В следующий миг стон оборвался: её стало неудержимо рвать. Судя по тому, что из хижин выбежали остальные, и некоторые катались в грязи, зажимая уши, пострадали все.

Рёв достиг высшей точки — и оборвался, осталась только сжимающая голову и словно выдавливающая глаза боль. Нюрка почувствовала во рту как будто медный, противный такой привкус. Ничего не видя и не соображая от боли, она поползла, сама не зная куда, пока не натолкнулась на стену. Подняться сил не было. Какая-то влага скапливалась в ушах, пропитывала шерсть, холодный ветер тут же начинал их леденить. Наверное, как и во рту — кровь.

Казалось, сейчас непонятная сила раздавит её, погасит едва теплящуюся свечу разума. Но рёв стих, и вместе с тишиной пришёл покой к измученному, едва не погибшему телу. Стало возможным думать — и оглядеться. Налитые кровью глаза болели, перед ними плясали какие-то радужные сполохи — но периферийным зрением ещё можно было разглядеть остальных. Некоторые хижины загорелись (с чего бы это?), и в их свете стали видны частью мечущиеся, частью корчащиеся в грязи посельчане.

Снова рёв — но теперь заметный только по вибрации воздуха и не выворачивающий наизнанку. Миг — и ослепительно яркая вспышка полыхнула на месте барака с краниками. Неслышно грохнул взрыв, полетели тлеющие обломки, какие-то ошмётки — кого-то всё же накрыло. И ещё взрыв — на сей раз среди хижин, ударная волна катком прошлась по спине, она тараном валила бегущих, обрушивала ветхие стены, срывала самодельные крыши хижин. Визжали осколки. Ошалев от случившегося, мимо пронёслась Мамашка, рот разинут в неслышном крике, на ушах и щеках кровь — ей досталось ещё больше. Кровью налиты и невидящие глаза. Чуча ударилась о стену, чудом устоявшую под воздушным тараном. Вроде чуть-чуть очухалась, по крайней мере, брошенный на дочь взгляд стал осмысленным.

— Что… это? — ни к кому не обращаясь, прохрипела она.

Что-то багрово сверкнуло — и из спины Чучи брызнул кровавый фонтанчик. Обливаясь кровью, она опрокинулась навзничь и забилась в грязи, сильное тело не хотело сдаваться смерти. Но минуту спустя затихла. Нюрка этого не видела. Сломя голову она бежала прочь из горящего посёлка, туда, где была милосердная тьма мутантского леса. Такая умная она была не одна: хрипя и хватая раскрытыми пастями ночной воздух, прочь от пожарищ неслись сотни мутантов — считай, всё население посёлка. Бежать надо быстро, и при этом не споткнуться в неровном свете пожарищ: упавших безжалостно топтали. Над толпой повисли стоны и хрип тех, кому не посчастливилось, только Нюрка ничего не слышала.

Они успели добежать до обширного пустыря за посёлком, когда путь преградила редкая цепь странных существ. Вроде бы две руки, две ноги, как у туристов, но вместо лиц — блестящие в свете пожарищ забрала из бронестекла, а всё остальное покрыто однообразной зелёной с жёлто-коричневыми разводами тканью. А в руках у них трубки — точь-в-точь как те, которыми убили Марышку…

На самом деле ни она, ни остальные беглецы от бесчинствующей в посёлке смерти ни о чём не думали. Мысль была одна, и не мысль даже, а чувство, гнавшее прочь, в спасительную тьму. Краем сознания Нюрка даже удивилась: их же сейчас стопчут, такую редкую цепочку, почему они не бегут?

На концах трубок показались огоньки, кто ещё не потерял слух, услышали громкий треск. Мутанты падали один за другим, иные умирали молча и сразу, иные отчаянно кричали, предчувствуя смерть, другие бились и корчились. Невидимая смерть посвистывала, жалила — и брызгала кровь из перебитых артерий, раскалывались головы, шерсть и изгвазданные в грязи комбинезоны пятнала кровь. Оставляя кровавые дорожки, будто метя свой путь, иные ползли назад… Редко кому удавалось уползти от света фонарей.

…Сперва она почувствовала лишь сильный, будто хулиган Кашма снова бросался камнями, удар в живот. Неведомая сила опрокинула лёгкое тельце, с лёту отбросила в грязь. Раскрытый в беззвучном крике клюв нацелился в небеса. Потом пришла боль. Ей ещё никогда не было так больно, казалось, в живот воткнулся раскалённый штырь, и кто-то безжалостный крутит его так и этак, заставляя кричать от боли каждую клеточку тела.

Длинные очереди затихли, им на смену пришли гулкие хлопки одиночных. Зелёные люди шагали по заваленному трупами полю, и на каждое движение следовал выстрел. Иногда один из них наклонялся, и тогда следовал короткий удар ножом. Где-то слышались отчаянные вопли, лежащая на спине Нюрка не могла определить, где. Убийцы со стреляющими трубками были всё ближе. От деловитых, хладнокровных и безжалостных выстрелов веяло такой жутью, что страх превозмог боль и подступающую слабость. Плача от боли, хрипя от непомерных усилий, Нюрка пыталась отползти назад. Пусть там бушует пламя и мечутся последние, обезумевшие посельчане. Там она проживёт ещё чуть-чуть.

Её движение заметили. Всего несколько отчаянно-бессильных движений — и над головой нависли двое в камуфляже. Чёрными жерлами стволов ей в глаза уставилась смерть, в нос пахнула кислая пороховая гарь. Она не знала их языка — но если бы знала…