Знак убийцы - Вероника Руа

Несмотря на относительную изолированность и, как считалось, закрытость этого сооружения, зловонный запах навел полицейских на след. Один из них толкнул тяжелую стальную дверь и сразу увидел синий мешок для мусора, в котором лежали внутренние органы. У полицейского хватило духу бегло оглядеть их, прежде чем он выскочил оттуда и его обильно вырвало. Зная, что за последние недели ни одно животное не готовилось к изготовлению чучела, полиция без труда пришла к мысли о связи между смертью Лоранс Эмбер и обнаруженными останками.

Кроме чисто патологического аспекта содеянного, следователи вынуждены были признать, что убийца демонстрировал беспрецедентное в практике уголовной полиции презрение к человеческой жизни. Не было бы преувеличением сказать, что они имели дело с монстром.

Силы правопорядка попытались скрыть эту новую деталь от многочисленных специальных корреспондентов, которые теперь день и ночь сменяли друг друга на подступах к Национальному музею естественной истории. Но, как и опасались, новость облетела редакции уже через несколько минут после зловещей находки. Тринадцатичасовой выпуск телевизионных новостей собирались начать именно с этого неожиданного поворота в деле о музейном убийце.

Один в вестибюле Научного общества, Питер Осмонд рассматривал репродукцию картины Иеронима Босха «Сад наслаждений». Среди нагромождения изуродованных, четвертованных, обезглавленных и сжигаемых заживо тел некто синий, похожий на человека, но с птичьей головой, увенчанной горшком, с жадностью пожирал тело осужденного на муки. Это существо с застывшим сосредоточенным взглядом монстра совершало свое дело с полным отсутствием чувства вины. Осмонд вздрогнул, подумав, что болезненное вдохновение фламандского художника XV века нашло свое конкретное подтверждение пять веков спустя в самом чреве уважаемого парижского научного института.

— Профессор Осмонд? — Очаровательная девица в красном форменном платье с фирменным значком компании «Оливер» подошла к нему, изображая приветливую улыбку. — Вас нет в списке приглашенных, но это наверняка какая-то ошибка. Мы рады видеть вас на пресс-конференции. Пожалуйста, пойдемте со мной…

Американец пошел вслед за девицей. Вид у него был непрезентабельный: небритый, с взлохмаченными волосами, с лицом, явно выдающим, что ночь он провел неспокойную. В редкие минуты, когда Осмонд засыпал, его мучили кошмары, которые ни в чем не уступали картине Иеронима Босха. Он видел растерзанные тела, трупы, плавающие в воздухе среди сверкающих молний, темные черепа и кости, лежащие у стен, скелеты на виселицах… И он предпочел прогнать сон. Наверняка понимая, что события минувшего дня были не менее ужасны, чем эти кошмарные галлюцинации. Стараясь не шуметь, он вышел из квартиры Леопольдины, выпил две большие чашки кофе в бистро и со смертельной тоской в душе направился в Научное общество, как ему посоветовал отец Маньяни…

Как мог тише, он вошел в зал, где два дня назад проходил прием. Оратор, профессор Руайе, которого на пригласительных билетах представляли как выдающегося биолога из Страсбургского университета, уже начал пресс-конференцию перед жалкой кучкой журналистов и фотографов, сидящих за столиками с чашками кофе и круассанами. Со своим обычным любезным видом он рассказывал рассеянной аудитории о предмете ближайшего коллоквиума Общества, намеченного на начало октября. Однако некоторых репортеров явно интересовали скорее последние события в «Мюзеуме».

— Мы решили обсудить понятие «ход развития». Что скрывается под этим термином? Это одна из главных целей современной науки. До эпохи Возрождения человек довольствовался тем, что созерцал красоту природы, считая, что должен существовать какой-то внутренний, присущий ей порядок. Но с веками ему пришлось склониться к убеждению, что все не так гармонично и что этот порядок не столь очевиден, каким казался. И действительно, как объяснить эволюцию живого согласно одномерному процессу, в то время как она отмечена столькими катастрофами и кризисами? Как оправдать землетрясения, извержения вулканов или эпидемии чумы? Отметьте, что это в полной мере касается также как таких областей науки, как геология или биология, так и эволюции самих человеческих обществ. Как отыскать смысл в истории с Хиросимой или явлениями геноцида, которым отмечен двадцатый век? Как заново осмыслить священные войны или всевозможные религиозные гонения в широком понимании? Это не простой научный вопрос. Недостаточно полагаться на теорию неодарвинизма.

Один журналист, явно сбитый с толку высокомерным видом Руайе, поднял руку:

— Извините меня, но что вы подразумеваете под теорией неодарвинизма?

— Это очень просто, — ответил Руайе с доброй улыбкой. — Она заключается в утверждении, что редкие природные явления происходят лишь по воле случая и что они образуются, если в нескольких словах, до того, как изменятся в результате мутации, а она открывает путь новому формированию, которое само подвергается мутации, и так далее. Согласно этой теории, не существует никакой исторической последовательности в эволюции живого. Это вроде дерева, одни ветви которого перестают расти, а другие кажутся появившимися неожиданно, — сказал он, описав скрюченными пальцами причудливое и смущающее разветвление.

Уверенный, что его жестикуляция вполне понята аудиторией, он снова заговорил, но на этот раз глядя в глаза Питеру Осмонду, который расположился в третьем ряду:

— Теория неодарвинизма, которая насчитывает среди своих поборников ученых очень известных, не верит, что в теории эволюции есть смысл. Согласно ей, если бы мы прокрутили фильм об эволюции миллиард раз, вероятность снова прийти к человеку была бы равна почти нулю. Его появление на Земле — абсолютная случайность. — Высказав это, Руайе не смог удержать иронической и обидно-высокомерной улыбки. — Что касается нас, то мы не верим в случайность в науке. Разумеется, если мы прокрутим фильм об эволюции десять раз, чтобы в конце концов напасть на человека, я охотно соглашусь, что это была бы невероятная удача, главным образом потому, что она завершается экземпляром, который стоит перед вами…

Журналисты оценили шутку. Теперь, когда оратор получил одобрение аудитории, он уже без стеснения продолжил излагать свои истины:

— Но если человек, чтобы появиться в процессе эволюции, имел лишь один шанс из миллиарда, то, согласно Дарвину и его последователям, это растянулось бы на четыре с половиной миллиарда лет, и тут, я думаю, уже нельзя говорить о случайности. Именно в этом состоит наше истинное намерение, именно это мы собираемся доказать во время нашей конференции.

Профессор Руайе уже не производил больше впечатление славного ученого, полного доброжелательности. Перед Осмондом стоял человек, имеющий убеждения — и убеждения, которые не могут быть предметом сделки. Это был один из тех изощренных умов, с которыми Осмонд уже сталкивался в зале суда, которые рядятся в одежду ученых, чтобы легче было скрывать свое сектантское обличье. Руайе метнул на него взгляд, полный ненависти, но быстро спохватился и закончил шуткой:

— Вот кратко в чем состоят наши намерения. Я надеюсь, что ваши отзовутся им эхом.

Большинство аудитории согласилось с ним. Да, он человек ловкий, с этим не поспоришь. Руайе ждал вопросов. Осмонд приложил нечеловеческие усилия, чтобы не открыть рот: он пришел не полемизировать, а лишь понаблюдать, даже если эта пресс-конференция чертовски походила на объявление войны. И он подумал, что отец Маньяни был прав.

Присутствующие поднялись со своих мест, начали расходиться. И тут Осмонд заметил женщину в строгом черном костюме, шатенку с коротко стриженными волосами, обрамляющими волевое лицо. Инстинктивно она почувствовала, что на нее смотрят, и повернулась в его сторону. Они обменялись только беглыми взглядами, но это было так, словно при вспышке света скрестились два лезвия. Она тут же резко повернулась и быстро направилась к выходу. Осмонд хотел последовать за ней, но столкнулся с одним из журналистов, и тот опрокинул чашечку кофе на свои записи. Сконфуженный американец произнес несколько слов извинения, но когда он вышел на бульвар Сен-Мишель, увидел лишь прохожих, которые в субботний день вышли за покупками или просто прогуляться.

Для Осмонда одно лишь присутствие этой женщины в Обществе было определенным знаком. Знаком того, что угроза становилась реальной.

Удобно устроившись в кресле в светлом кабинете, широкое окно которого выходило на внутренний сад, Леопольдина сидела напротив энергичного улыбающегося молодого человека, который рекламировал свою компанию, подкрепляя слова широкими жестами. Офис компании «Оливер» по своим габаритам, ухоженности и открытости отвечал всем критериям солидной компании: сияющее новизной здание, стоящее в саду в самом центре Парижа.