Сейчас вылетит птичка! - Курт Воннегут

— Нет… Еще нет, миссис Перти, — сказал Карпински.

— Ну, поторопился бы, что ли, — посоветовала миссис Перти, — а то мать твоя больна и содержать тебя больше не может.

— Скоро уже, — спокойно ответил Карпински, отступая в сторону и давая миссис Перти разглядеть Генри и Анну. — Это мои добрые друзья, миссис Перти. И им очень интересна моя работа.

Миссис Перти словно громом прибило.

— Они шли с танцев в спортивном клубе. Узнали, что матушка моя очень больна, и решили заглянуть к нам — рассказать, как все важные люди на танцах обсуждают мои эксперименты.

Миссис Перти раскрыла рот и тут же захлопнула, не издав и звука.

Обернувшись к Генри и Анне, миссис Перти превратилась для них в зеркало — показала паре их собственные отражения. Такими, какими они сами себя прежде ни разу не видели и увидеть не ожидали: невероятно могущественными. Да, они живут и будут жить гораздо комфортнее, имеют и будут иметь удовольствия куда дороже, нежели доступны большинству людей, однако им прежде и в голову не приходило, что они могут быть куда могущественней.

Благоговению миссис Перти имелось лишь одно объяснение: женщина благоговела перед их силой.

— Приятно… Приятно познакомиться, — проговорила она, не сводя с пары взгляда. — Доброй ночи вам.

На том она отступила к себе в комнату и захлопнула дверь.

Дом и лаборатория Стэнли Карпински, специалиста по промышленной химии, представляла собой одну-единственную, продуваемую ветром чердачную комнату, нутром похожую на ствол дробовика. С обоих торцевых концов комнаты имелось по узенькому окошку, дрожащему в слабенькой раме.

Потолок был деревянный, образованный скатом крыши. Имелись полки, прибитые к стене прямо между оголенными распорками. На них стояли скудные пищевые запасы, микроскоп, книги, емкости с реагентами, пробирки и колбы…

Ровно посередине комнаты располагался стол темно-красного дерева с ножками в виде львиных лап. На столе стояла лампа под абажуром. Это и был лабораторный стол Стэнли Карпински, заставленный сложной системой кольцевых штативов, колб и стеклянных трубок.

— Говорите шепотом, — попросил Карпински, зажигая свет над столом. Прижав палец к губам, он многозначительно кивнул в сторону кровати у самого ската крыши. Кровать была настолько утоплена в тени, что не укажи на нее Карпински, Генри с Анной ее вовсе бы не заметили.

На кровати спала мать химика.

Женщина не пошевелилась. Дышала она медленно и каждый раз, выдыхая, словно бы говорила: «Вы-ыыы».

Карпински коснулся аппарата на столе со смесью любви и ненависти.

— Об этом, — прошептал химик, — в спортивном клубе сегодня все и говорили. Все — акулы финансов и промышленности — не имели других тем для разговоров. — Он вопросительно поднял брови. — А ваш отец, — обратился Карпински к Генри, — уверял, что оно поможет мне разбогатеть, ведь так?

Генри выдавил улыбку.

— Скажите, что да, — подсказал Карпински.

Генри и Анна не ответили из опасений вовлечь своих отцов в невыгодное предприятие.

— Да разве вы не видите, что это? — вопросил Карпински. Широко раскрыв глаза, он походил на фокусника. — Разве для вас это не очевидно?!

Переглянувшись, Генри и Анна покачали головами.

— Это то, что помогло сбыться мечтам моих отца и матери. То, что сделало богатым их сына. Подумайте, ведь они были нищими в чужой стране, даже не умели читать и писать на вашем языке. Но они тяжело трудились на земле обетованной. Каждый сбереженный цент вложили в образование своего сына. Они отправили его не только в школу, но после и в колледж! А потом — в магистратуру! И вот посмотрите, разбогател ли он?!

Чересчур юные и неискушенные Генри и Анна не распознали тона Карпински, не восприняли ужасной сатиры. Напротив, на его аппарат они взирали серьезно, готовые поверить, что он и правда поможет сколотить состояние.

Карпински какое-то время смотрел на них, ожидая реакции. И вдруг разрыдался. Хотел было схватить аппарат и швырнуть его о пол, но в последний миг опомнился — удержал одну руку другой.

— Мне что, по слогам повторить? — зашептал он. — Мой отец угробил себя на работе, чтобы обеспечить мне будущее; теперь и мать умирает по той же причине. А я — при своем образовании и степенях — не могу даже посудомоем устроиться!

Он снова потянулся к своему аппарату — вновь готовый разбить его.

— Вот это? — с тоской в голосе произнес Карпински и покачал головой. — Не уверен. Оно может оказаться и всем, и ничем. Нужны годы и тысячи долларов, чтобы проверить. — Он отвернулся в сторону кровати. — У моей матушки нет этих лет, чтобы увидеть, как я достигну успеха. Она и нескольких дней не протянет. Завтра ей ложиться в больницу на операцию, и врачи говорят: поправиться шансов немного.

Женщина вдруг проснулась. Не двигаясь, она позвала своего сына по имени.

— Так что сегодня пан или пропал, — произнес Карпински. — Стойте тут и смотрите на аппарат с восхищением, словно ничего прекраснее в жизни не видели. Матушке я скажу, что вы миллионеры и пришли купить его у меня за целое состояние!

Он опустился у кровати на колени и на польском радостно сообщил матери добрую весть.

Генри с Анной подошли к аппарату, застенчиво уронив руки вдоль бедер.

Мать Карпински тем временем села на кровати и громко заговорила.

Генри лучезарно улыбнулся, глядя на аппарат.

— Какая прелесть, правда? — сказал он.

— О да… Я согласна с тобой, — ответила Анна.

— Улыбайся! — велел Генри.

— Что?

— Улыбайся… Изображай радость! — Генри впервые командовал Анной.

Пораженная, она все-таки улыбнулась.

— Он гений, — сказал Генри. — Изобрел такую вещь.

— Он с ней разбогатеет, — добавила Анна.

— Матушка должна им гордиться.

— Она хочет поговорить с вами, — сказал Карпински.

Генри с Анной приблизились к изножью кровати, на которой молча, но излучая радостный свет, сидела мать химика.

Карпински тоже светился, светился сумасшедшей радостью. Его обман окупается с лихвой! И невероятным образом. Мать получила долгожданную награду за годы чудовищных лишений. Радость, которую она испытала в ту минуту, со скоростью света полетела обратно в прошлое, озаряя собой каждый миг тяжкой доли.

— Представьтесь ей, — попросил Карпински. — Настоящих имен можете не называть, разницы нет.

Генри поклонился:

— Генри Дэвидсон Меррилл, — представился он.

— Анна Лоусон Гейлер, — назвалась Анна.

Они постыдились называться подложным именами. В конце концов они совершили по-настоящему прекрасный поступок. Первый, достойный внимания Неба.

Карпински уложил матушку, вновь повторяя для нее глухим голосом радостную новость.

Она закрыла глаза.

Генри и Анна, сияя от счастья, на цыпочках отошли от кровати в сторону двери.

И тут в комнату ворвались полицейские.

Их было трое — один с пистолетом, двое — с дубинками. Они схватили Карпински.

Сразу же вслед за полицией вошли отцы Генри и Анны. Они буквально обезумели от страха за своих чад, как если бы с детьми случилось или может случиться нечто ужасное. Родители сообщили в полицию, что детей похитили.

Мать Карпински села на кровати. Последнее, что она увидела в жизни, был ее сын в руках у полиции. Застонав, она испустила дух.

Минут десять спустя Генри, Анна и Карпински уже не были частью одного действия, они даже не находились более в одной комнате или же, говоря поэтически, в одной и той же вселенной.

Карпински вместе с полицейскими безуспешно пытался вернуть к жизни свою матушку. Изумленный Генри покинул дом, а пораженный и напуганный отец шел следом, умоляя остановиться и выслушать его. Анна ударилась в слезы и ни о чем более думать не могла. Отец легко вывел ее на улицу к поджидавшему авто.

Шесть часов спустя Генри все еще шел. К тому времени он добрался до окраины города. Наступил рассвет. Генри сотворил любопытные вещи со своим вечерним нарядом: выбросил черный галстук, запонки и пуговицы. Закатал рукава сорочки и сорвал с себя накрахмаленную манишку, чтобы сорочка смотрелась как обычная рубашка, расстегнутая у горла. Некогда блестящие черные туфли приобрели цвет городской грязи.

Выглядел Генри как молодой бомж, которым и решил стать. В скором времени его подобрала патрульная машина и отвезла домой. Генри никого не желал слушать, ни с кем не желал общаться по-человечески. Ребенком он быть перестал, и речь его напоминала речь грубого мужика.

Анна плакала, пока не уснула, а после — почти в то же время, когда домой привезли Генри, — она пробудилась, чтобы вновь разрыдаться.

В комнату лился бледный, будто снятое молоко, свет утренних сумерек. И в этом свете Анне было видение, в котором явилась книга. Имя на обложке принадлежало самой Анне, и говорилось в книге о скудости души, трусости и лицемерии богачей.