За его спиной (СИ) - Зайцева Мария

— Затем, что мы, котенок, дураками рядом с вами становимся… Но Хазар сам себе хозяин. Он разберется.

— Но это же… неправильно… — все еще старалась я донести до Бродяги, насколько противоречиво то, что сейчас видела, и то, что узнала, но он положил жесткую ладонь мне на губы, закрывая тему раз и навсегда:

— Все, я сказал. Ты меня услышала?

Мне ничего не оставалось, только кивнуть.

После этого я помогла Бродяге подняться, и мы потихоньку пошли в гостевую, которую я облюбовала.

Бродяга, утомленный практически сутками без сна, ранениями и диким напряжением, вскоре уснул, а я все никак не могла сомкнуть глаз, почему-то вспоминая сцену, подсмотренную недавно, и жутко переживая за Аню.

И в то же время прекрасно понимая, что не смогу ослушаться Бродягу.

Ужасное состояние, когда сердцем понимаешь, что что-то неправильно, а сделать ничего нельзя…

Глава 42

— Привет, брат! Как оно? — Бродяга протянул ладонь хмурому Ваньке, в принципе, не особо надеясь, что тот по ней хлопнет, но мало ли, вдруг пацан решил сменить гнев на милость?

Но Ванька, в очередной раз показав, что гены — это вам не просто так, рисунки на бумаге, а очень даже серьезно, резанул по Бродяге исподлобья невыносимо хазаровским взглядом и, отвернувшись, молча пошел по коридору к своей комнате.

Бродяга поизучал его худую длинненькую фигурку в неизменных черной футболке и обтрепанных шортах, которые, как он точно знал, Ванька не соглашался менять ни на какую другую одежду. Как появился месяц назад в этом доме, в нищенском прикиде и с мелкой блондинистой нянькой под мышкой, так и остался после всего произошедшего в своем шмотье. Сам его в стиралку закидывал, сам контролировал, чтоб не утащили и, не дай бог, не поменяли на что-то попрезентабельнее. В первые дни прислуга, да и Серый тоже, пытались его переодеть. Поимели голодовку и лютый холод. Хазар приказал не трогать парня, и сам не лез с разговорами.

А Ванька полностью отгородился от отца.

Не хотел смотреть на него, не принимал никаких подарков, даже кроссы самые простые выкинул за дверь комнаты. И говорить с ним тоже не желал. Ни с кем не разговаривал, вообще. Только с Серым парой слов перекидывался в день, и все…

Гены, мать их… Не сотрешь, не нарисуешь заново…

Бродяга перевел взгляд на Хазара, с нечитаемым выражением на небритой физиономии смотрящим в том же направлении, на удаляющегося сына.

В глазах Хазара в этот момент было что-то настолько жуткое и в то же время беззащитно-болезненное, что Бродяге невыносимо захотелось просто хлопнуть старого друга по плечу и сказать что-то дико банальное, но от этого не менее нужное и значимое. Например, что это не навсегда, что дети — они такие, помнят-помнят, а потом раз — и забывают, и что прорвемся… Да много чего хотелось сказать, но тут Хазар перевел взгляд на Бродягу, и все слова застряли в глотке.

Бродяга торопливо отвернулся, буквально ловя себя за руку, чтоб не перекреститься. От греха. И подумал, что надо что-то делать с этим хазаровским взглядом, и без того вокруг в последний месяц безвоздушное пространство образовалось, люди подходить боятся.

Это у Бродяги, которого, кроме Ляли, больше так никто и никогда не назовет, да и не надо, и безбашенного Каза, привычных к нраву Тагира с детства, выработался иммунитет… Да и он лагает периодически, словно сервер перегорает и дымится.

А уж других парней вообще с дороги сносит к чертям, когда начальство по коридору офиса идет.

Хазар молча кивнул Бродяге на кабинет, где в последнее время предпочитал говорить о делах, и первым пошел вперед.

Бродяга еще раз глянул на уже выходящего из дома во внутренний дворик, к бассейну, Ваньку, заметил, как скользнул следом за ним Серый, в последнее время поменявший квалификацию из секретаря Хазара на няньку для его сына, вздохнул и пошел следом за хозяином дома.

По пути он тапнул на экран телефона, выводя нужную таблицу, по которой сейчас будет разговаривать с Хазаром, освежил в памяти данные.

Выдохнул.

Все складывалось вполне неплохо, после треша с заводом щебня и подставой Шишка, с которыми разобрались в рекордные сроки, ухватив ситуацию буквально в последний момент, дела шли , как надо. Привычная динамика успокаивала… Должна была бы успокаивать. Если бы не Хазар, который ледяным жутким нравом, переходящим в снежные бури, наводил ужас на всех своих подчиненных и партнеров.

И, если Каз с Бродягой знали истинные причины просиходящего, то остальные-то не понимали. А потому пугались еще сильнее.

Город стоял на ушах, три офиса, переполненных до этого всего народом, редели прямо на глазах. Люди уходили в отпуска, декретные и больничные, надеясь пересидеть бурю подальше от эпицентра. Это те, кто могли. Легальные сотрудники.

А те, кто не мог, просто сжимали посильнее булки.

Хазар в тот день, когда, вопреки всем прогнозам, ничего не сделал с тварью, крысятничавшей прямо под боком, отпустил ее за ворота и даже пинка для ускорения не прописал, поехал к себе в зал и полсуток убивал ни в чем не повинные груши.

Серый говорил, что он еще спарринг хотел, но дураков и бессмерных не нашлось. Все расползлись по углам. А вот груши не успели…

Бродяга этого не видел, потому что тогда же, оставив молчаливо смахивавшую слезы со щек Лялю с Ванькой, занимался утрясанием дел по заводу. Потому что Хазару как-то внезапно стало на него пофиг, а бросать было нельзя. Каз в это же время разбирался с погонами, которых нацелили на то, что произошедшее — не что иное, как рейдерский захват. Было много вопросов, кто нацелил именно в этот момент, и выводы напрашивались совсем уж непростые… Но, опять же, задать правильные вопросы нужным людям по уровню мог только Хазар, а он ушел в жесткий штопор.

Веселое было время…

Его котенок два дня сидела в доме Хазара, изображая няньку при отказывающемся разговаривать и смотреть на кого бы то ни было Ваньке, а самого Бродягу видела только наездами. Вымотанного, злого и голодного. На них с Казом свалилось все вообще, и ощущение от происходящего остро напоминало момент десятилетней давности, когда Хазар вышел из тюряги.

Они прикрывали тылы и терпеливо ждали, когда старший друг отведет душу и успокоится.

Бродяга все ждал, что Ляля не выдержит напряжения и неопределенности, что-то скажет, возразит, обидится, и морально готовился к тяжелому разговору, потому что сделать выбор между другом в беде и своим котенком не мог. Нереально это было.

Но Ляля ничего не говорила, не смотрела со слезами при встрече, не обижалась. Встречала его с радостной улыбкой, говорила про Ваньку, что он сегодня чуть-чуть поел, а еще в бассейне покупался, а она сварила супчик, и вот на, поешь, и соскучилась, и люблю…

И еще что-то говорила, а Бродяга слушал, смотрел и ощущал, как тает, словно ледышка на апрельском солнце, и не может оторвать взгляда от ее сияющих рыжих глаз, и улыбки лучистой, и голос ее, мягкий и ласковый, успокаивал, настраивал на правильный, нужный лад, и приходила уверенность, что все будет хорошо. Непременно.

Через два дня Хазар вышел из разгромленного зала, приехал в дом, побрил черную поросль на жесткой, осунувшейся больше обычного физиономии, заглянул к сыну, но пробыл в его комнате меньше минуты.

Появился на пороге гостиной, оглядел мертвыми глазами сидящих там Бродягу, Лялю и Серого.

— Ты, — кивнул он Серому, — следишь за ребенком. Глаз не спускаешь.

Серый понятливо помотал головой.

— Ты, — перевел Хазар взгляд на Лялю, уцепившуюся за пальцы Бродяги и испуганно хлопавшую ресницами, — спасибо за помощь… — посмотрел на самого Бродягу, — Ар, отправляй ее домой. И в офис. Каз где?

— Там.

Хазар кивнул и вышел.

Ляля шумно выдохнула, не сдержавшись, уткнулась лицом в грудь Бродяги, и он машинально прижал ее сильнее, обнял, защищая от всего мира.

Поймал прищуренный взгляд Серого, вопросительно поднял бровь, и тот торопливо отвернулся и, пробормотав: “Я к пацану пошел”, выбежал из гостиной.