Lа Сucinа = Кухня - Лили Прайор

прежнюю комнатку и погрузиться в сладкие сны. Но даже во сне Англичанин все время ускользал от меня. Я стремилась к нему по зыбучим пескам, через пустыни и суровые моря, шла вдаль под палящим солнцем; но стоило мне приблизиться к цели путешествия и с неописуемой радостью увидеть, как он протягивает ко мне руки, — и я тут же просыпалась, не успев к нему прикоснуться. И потом, смертельно разочарованная, хотела вернуться в свой сон, дождаться счастливой развязки, которой меня лишили. Я страстно желала дотронуться до него, почувствовать его, поцеловать, обнять, окунуться в восторг нашего воссоединения. Но чары сна рассеивались, и мое воображение не могло их вернуть. Мне опять остается пустота, холод и одиночество.

Такими были изнуряющие ночи. Дни проходили менее напряженно. Не нужно было преодолевать зыбучие пески и бороться с бурными морями. Только макаронные горы и суповые моря, которые нужно приготовить для проголодавшихся работников.

Пришла зима с ее утренними заморозками и вечерами в la cucina перед очагом, когда все болтали и обменивались сплетнями. Неизменно присутствовал и призрак Бабушки Фьоре, забавлявший собравшихся смешными, а порой и непристойными рассказами о жизни на fattoria прошлом столетии. Иногда Бабушку приходилось выгонять, особенно если приходили гости, — так отвратительно она себя вела.

Последние дни перед Рождеством прошли в суматошной подготовке к праздникам. Как и в юности, я с головой окунулась в ощипывание фазанов, выпекание пирогов, марципанов, кексов и прочих рождественских атрибутов.

Мама наконец приняла решение, какую именно свинью мы принесем в жертву. Честь зарезать ее предоставили мне. Я долго точила ножи, оглашая дом лязгом металла о металл. Пахло раскаленной сталью и моим потом, выступившим от чрезмерных стараний.

Я заколола волосы, чтобы не перепачкались в крови — ее нужно до капельки собрать для приготовления колбас, — и закатала рукава до локтей. Потом, надев резиновые сапоги и кожаный фартук, взяла ножи, пилу, чистые миски, ведра с горячей водой и вынесла все во двор, к загону, где несчастная хрюшка, разлученная с собратьями, ждала моего появления.

Свинья обреченно взглянула на меня, увидела в моих глазах свою смерть и жалобно хрюкнула. С тех пор как я в последний раз резала животное, прошло больше двадцати пяти лет, но волнения я не испытывала. Взяла ее за голову и всадила самый острый нож ей в шею, точно под грудной костью. Почувствовав, что нож уперся в кость, я подсунула его под грудину и углубила еще на пару дюймов, направив острие вверх, к голове. Когда я перерезала артерию, хрюшка вдруг ожила, задергалась и стала лягаться. Из раны фонтаном хлынула кровь, и я тут же подставила заранее приготовленное ведро, чтобы собрать все до капельки для моих колбас. Отодвигала полные ведра и подставляла новые.

Потом, положив мою свинку на бок, я начала ее брить. Для этого нужно вылить горячую воду на небольшой участок туши, а когда щетинки размякнут — яростно счистить их специальным ножом. Секрет в том, чтобы выскоблить все дочиста.

Свиные ножки я опустила в ведро с горячей водой и хорошенько их оттерла. Теперь можно было специальным крюком отделить копытца. После этого я окатила свинью холодной водой, чтобы смыть приставшую кожу, щетинки и пятна крови.

Затем я распилила грудину и подвесила свинью за сухожилия задних ног. Осторожно разрезав тушу между ляжками, вывалила кишки в миску. А потом вылила внутрь несколько ведер холодной воды, хорошенько обмыла тушу снаружи и оставила ее открытой, расперев палками.

Пусть окоченеет за ночь. Бросив легкие собакам в качестве деликатеса, я унесла в дом ведра с кровью для колбасы, вместе с кишками и прочими внутренностями, которые нужно было промыть.

Когда, покончив с этим делом, я вошла в дом, мое лицо и руки были перемазаны кровью. Всклокоченные волосы, вылезшие из пучка, в который я их стянула, лезли в глаза. В кухне я увидела маму, тяжело навалившуюся на стол.

— Мама! — закричала я, выронив нож и ведро с кровью. Кровь растеклась по полу, залив мне ноги и подол платья.

— Мама!

Я подбежала и приподняла мамину голову, лежавшую на подушечке из свежего теста. Мама издала тихий стон, значит, она еще жива.

— Мама, мамочка, скажи что-нибудь. Не умирай. Пожалуйста, не умирай, — молила я, глотая слезы.

Мама снова застонала, как будто пыталась заговорить.

Что, мама? — спросила я. — Что ты хочешь мне сказать? Может, позвать священника?

Мамины глаза вспыхнули: нет, ей нужно не это.

— Роза, — наконец пробормотала она скрипучим голосом, показывавшим всю глубину ее страданий. — Девочка моя, — медленно говорила она, прерывисто дыша, — я должна тебе кое-что сказать.

Тут ее передернуло от внезапной резкой боли.

— Ничего не говори, мама. Не надо говорить, лучше отдохни, а я сбегаю за доктором.

— Нет Роза, поздно звать доктора. Слушай. Я должна тебе кое-что сказать, пока еще жива.

— Ты не умрешь, мама. Пожалуйста, отпусти меня за подмогой и за доктором.

— Нет, Роза. Слушай меня. У нас мало времени. Я должна сказать тебе что-то очень важное. — Она тяжело дышала. — Роза, твой отец тебе не отец.

— Что?

— Тот, кого ты считала отцом, то есть Филиппо Фьоре, на самом деле тебе не отец.

От изумления я открыла рот.

— Да, доченька. Любой, у кого есть глаза, заметит, что ты не его ребенок. Твоим настоящим отцом был… — Мамино дыхание сделалось еще более частым и затрудненным. — Им был…

Теперь она дышала так, что заглушала все прочие звуки. В ее горле уже застрял предсмертный хрип. Сделав последнее, невероятное усилие, содрогаясь всем телом, она проговорила:

— Роза, твоим отцом был…

Но закончить эту фразу мама не успела. Ее шея ослабла, и голова упала обратно в тесто, которое уже хорошо поднялось.

— Мама, мама, мама! Нет! Нет! — кричала я, баюкая ее безжизненное тело и поворачивая его из стороны в сторону, как будто пытаясь разбудить.

— Нет, нет, нет… — всхлипывала я. Пусть это будет неправда. Ошибка. Мамин час еще не пробил. Я долго стояла, обнимая маму. Я не могла дать ей уйти. И плакала, плакала самыми горькими слезами. Они стекали по моим щекам и капали на мамины.

Мама только что вернулась в мою жизнь, мы только-только стали понимать друг друга, чего не было в детстве. И вот ее нет. Еще одна смерть. Еще одна потеря. Сколько же скорби может выпасть на долю одной женщины? Мне казалось, что ее уже и так слишком много.

Возможно, я все это придумала, но точно помню, что, когда я в полутьме баюкала маму, рядом появился призрак Бабушки Кальцино.

— Отпусти