Час Презрения - Анджей Сапковский

— А ведь ты боишься смерти, — ухмыльнулся Вильгефорц. — Все-таки ты ее боишься.

Тряпичная куколка глядела на них глазками-пуговками.

— Он тебя обманул, — проворчала Йеннифэр, прижимаясь к ведьмаку. — Никакой опасности не было, он наверняка страховал тебя и себя левитационным полем. Рисковать он не стал бы. Что дальше?

— Мы перешли в другое крыло Аретузы. Он провел меня в большую комнату, скорее всего — кабинет одной из учительниц, а то и ректорши. Мы присели за стол, на котором стояли песочные часы. Я уловил аромат духов Лидии и понял, что она побывала в комнате до нас…

— А Вильгефорц?

— Вильгефорц спросил…

— Почему ты не стал чародеем, Геральт? Тебя никогда не прельщало Искусство? Только откровенно.

— Откровенно? Прельщало.

— Так почему же ты не внял гласу влечения?

— Решил, что разумнее внимать гласу рассудка.

— То есть?

— Годы ведьмачества научили меня соизмерять силы с намерениями. Знаешь, Вильгефорц, когда-то я знавал краснолюда, который в детстве мечтал стать эльфом. Как думаешь, стал бы, если б последовал гласу влечения?

— Это что же, сравнение? Параллель? Если да, то совершенно неудачная. Краснолюд не мог стать эльфом. Ибо у него не было матери-эльфки.

Геральт долго молчал. Наконец сказал:

— Ну конечно. Можно было догадаться. Ты немного покопался в моей биографии. Можешь сказать зачем?

— Может, мне привиделась такая картина в Галерее Славы: мы двое за столом, а на латунной табличке надпись: «Вильгефорц из Роггевеена заключает пакт с Геральтом из Ривии».

— Это была бы аллегория, — сказал ведьмак, — под названием «Знание торжествует над невежеством». Я предпочел бы картину более реалистическую: «Вильгефорц объясняет Геральту, в чем дело».

Вильгефорц сложил пальцы рук на уровне рта.

— Разве не ясно?

— Нет.

— Ты забыл? Картина-то, которая мне привиделась, висит в Галерее Славы, на нее глядят люди будущих поколений, которые прекрасно знают, в чем дело, какие события отражены на полотне. Изображенные там Вильгефорц и Геральт договариваются и заключают пакт о взаимопонимании, в результате чего Геральт, внемля гласу не какой-то там тяги или влечения, а истинного призвания, вступил наконец в ряды магов, положив конец тому не очень осмысленному и лишенному будущего существованию, которое вел до сих пор.

— Подумать только, — сказал ведьмак после очень долгого молчания, — еще совсем недавно я считал, будто уже ничто не в состоянии меня удивить. Поверь, Вильгефорц, долго я буду вспоминать этот банкет и здешнюю феерию событий. Воистину, это достойно картины под названием «Геральт покидает остров Танедд, лопаясь от смеха».

— Не понял. — Чародей слегка наклонился. — Я запутался в вычурностях твоей речи, густо пересыпанной изысканнейшими оборотами.

— Причины непонимания мне ясны. Мы слишком различны, чтобы понять. Ты — могущественнейший маг из Капитула, достигший единения с Природой. Я — бродяга, ведьмак, мутант, болтающийся по миру и за деньги уничтожающий чудовищ…

— Вычурность, — прервал чародей, — сменилась баналом…

— Мы слишком различны. — Геральт не позволил себя прервать. — А тот пустячок, что моя мать была, совершенно случайно, чародейкой, этого различия стереть не может. Кстати, из чистого любопытства: кем была твоя мать?

— Понятия не имею, — спокойно сказал Вильгефорц.

Ведьмак тут же умолк.

— Друиды из Ковирского Круга, — продолжил чародей, — нашли меня в канаве в Лан Эксетере. Приютили, воспитали и выучили. На друида, разумеется. Знаешь, кто такие друиды? Это такие мутанты, бродяги, которые болтаются по миру и поклоняются священным дубам.

Ведьмак молчал.

— А потом, — продолжал Вильгефорц, — в ходе некоторых друидских ритуалов вылезли наружу мои способности. Способности, которые определенно и неоспоримо позволяли установить мою родословную. Породили меня, конечно, случайно, два человека, из коих по меньшей мере один был чародеем.

Геральт молчал.

— Тот, кто мои скромные способности обнаружил, был, само собой, случайно встретившимся чародеем, — спокойно продолжал Вильгефорц. — И он же решил оказать мне колоссальную услугу: предложил обучаться и совершенствоваться, а в перспективе — вступить в Братство магов.

— И ты, — глухо проговорил Геральт, — принял предложение.

— Нет. — Голос Вильгефорца становился все холоднее и неприятнее. — Отказался в крайне невежливой, даже просто в хамской форме. Вывалил на дедуню всю злобу. Хотел, чтобы он почувствовал себя виноватым, он и вся его магическая кодла. Виноватым, конечно, из-за канавы в Лан Эксетере, виноватым в том, что один или два прощелыги магика, лишенные сердца и человеческих чувств поганцы, кинули меня в канаву после рождения, а не до него. Чародей, конечно, и не понял меня, и не возмутился тем, что я ему тогда сказал. Пожал плечами и пошел прочь, заклеймив тем самым себя и своих соратников печатью бесчувственных, невежественных, заслуживающих величайшего презрения подлецов.

Геральт молчал.

— Друидами я пресытился, — продолжал Вильгефорц. — Поэтому покинул священные дубравы и ринулся в мир. Хватался за все, многого стыжусь до сих пор. В конце концов стал наемником. Моя дальнейшая жизнь потекла, как ты, вероятно, догадываешься, по известному руслу: солдат героический, солдат побежденный, мародер, грабитель, насильник, убийца, наконец — беглец, удирающий на край света от веревки. Ну драпанул я на край света. И там, на краю света, познал женщину. Чародейку.

— Осторожнее, — шепнул ведьмак, прищурившись. — Осторожнее, Вильгефорц, смотри, чтобы притягиваемые за хвост подобия не завели тебя слишком далеко.

— Подобия уже кончились. — Чародей не опустил глаз. — Потому что я не справился с чувствами, которые испытывал к той женщине. Ее чувств я не понял, а она и не пыталась мне помочь. Я ее бросил. Потому как она была, выражаясь научно, промискуитична, а проще говоря, хотела всегда, с кем угодно, где угодно и как угодно, а ко всему прочему была воплощением невежественности, злобности, бесчувственности и холодности. Подчинить ее себе было невозможно, а подчиняться ей — унизительно. Я бросил ее, так как понял, что она интересовалась мною только потому, что мой интеллект, личность и завораживающая таинственность как бы отводили на второй план тот факт, что я не был чародеем, она же только чародеям позволяла любить себя больше чем одну ночь. Что, впрочем, не противоречит тому факту, что она хотела всегда… ну и так далее. Я бросил ее, потому что… Потому что она была вроде как бы моей матерью. Я вдруг понял, что мое чувство к ней вовсе не любовь, а нечто гораздо более сложное, сильное, но трудноопределяемое. Этакая смесь страха, обиды, бешенства, угрызений совести, потребности в искуплении, чувства вины, урона и ущербности, извращенной потребности страдать и каяться. То, что я чувствовал к этой женщине, было… ненавистью.