Люди песков (сборник) - Бердыназар Худайназаров

— Поллык-то, говорят, партийный стал… — сказала она, внимательно глядя на мужа. — Ходит теперь и хвастается. Санджар, мол, хоть и против был, а все другие начальники горой за меня встали! У Санджара, дескать, теперь не прежние силы… Главный райком Рахманкулов и слушать его не желает, а он намного главнее Санджарова…

Анкар-ага промолчал. Дурсун вздохнула, поправила на голове платок…

— Грамоте теперь решил учиться. Дочери его писать учат…

— Писать учат?!

— Да! Не веришь?

— Чего ж не верить?

— А я не поверила, как сказали… Неужто на старости лет у школьниц учиться станет?!

— Он боится, с должности снимут… По неграмотности при нем человека специального держать надо, а сейчас и так рук не хватает…

Они беседовали за вечерним чаем. Обычно чаем кончался рабочий день, но сейчас уборка — другие порядки. Скоро покажется луна, и звеньевые пойдут по кибиткам — звать на работу. Люди возьмут серпы, рассядутся на арбах и поедут за реку, туда, где вчера началась косовица. А Анкар-ага с Дурсун, как и все другие старики, выйдут на свой участок…

Анкар-ага допил последнюю пиалу, открыл дверь, огляделся… Из кибитки Кейик донесся мужской смех. Опять у нее этот Рябой! И чего шляется по кибиткам?! Отец к делу пристроился, теперь сыну дома не сидится!.. Хочется поболтать, иди в дом, где есть мужчины. К. Анкару небось не заходит, к вдове норовит пристроиться! Предлог, конечно, есть — возчиком он в ее бригаде, но только арбе и возле его кибитки не хуже было бы.

Старик подошел поближе, кашлянул, смех прекратился. Однако задерживаться во дворе было бы унизительно, и Анкар-ага вернулся в кибитку.

— Я думаю, лучше, если б Кейкер поменьше снохе надоедала… — словно невзначай бросил он, усаживаясь возле очага. — И есть она должна дома.

— Это как же тебя понимать? — Дурсун удивленно посмотрела на мужа.

— А так: хочу, чтобы дочь дома жила, а не в чужой кибитке!

— Бог с тобой, отец! Да невестка без нее пропадет! Их же водой не разольешь!

— А я и не требую их разливать! Пусть только ест и спит дома.

— Так ведь обидится невестка…

— А чего ж ей обижаться!.. Все равно она сама по себе. Ни в совете нашем, ни в помощи не нуждается!..

— Хоть бы ты «слава богу» сказал. Бога перестал поминать!..

Анкар-ага махнул рукой и усмехнулся:

— Бог не обидится!.. Если, конечно, слышит он наши слова!..

— Да как же не слышит! Каждое словечко до него доходит!

— Уж не знаю… Такой в мире шум стоит! Может, и не доходит…

— Ой, отец, ты хуже партийного стал!

— Пустое говоришь! — сурово осадил жену Анкар-ага. — Партийный, не партийный тут ни при чем. Дочь свою мы обязаны кормить, одевать, воспитывать! А сноха женщина свободная, своя голова на плечах! Муж умер — жена себе хозяйка! Захочет — будет из уважения жить возле нас, не захочет — ее воля… Она теперь как человек на перепутье, на любую дорогу свернуть может. Задумает уйти, не удержишь!..

— Неужто уйдет?! — Дурсун даже задохнулась от волнения. — А как же обычай?!

— Обычай?.. Меняются наши обычаи… Три года война идет. Семьдесят молодых мужчин погибли на фронте… Пятьдесят три вдовы в деревне… За три года родилось пять человек, а свадьбу и вовсе только одну сыграли… А ты еще говоришь — обычаи!..

— Что ж, выходит, не будет у нас теперь обычаев?

— Ненужных не будет, тех, которых время не принимает… К другим привыкать придется!.. Вон ты говоришь, Поллык грамоте учится. Думаешь, от нечего делать? Нет, мать, время требует! Как говорится, посильней ударить, и шерстяной кол в землю войдет…

Вечером, когда Кейкер вернулась из конторы, Дурсун передала ей все, как велел отец.

Девушка непонимающе уставилась на мать:

— Вы хотите, чтоб Кейик осталась совсем одна?!

Дурсун тяжело вздохнула:

— Ты, дочка, делай, как отец приказывает… Пусть поживет одна — что ж делать? Рано ли, поздно ли, ей привыкать надо. Ты скажи, отец, мол, не велел тебя утруждать, велел, чтоб дома питалась… Старый, мол, он, не хочу его огорчать. Так все обскажи, чтоб не обиделась!

В тот же вечер, когда Кейик возвратилась с поля, Кейкер пересказала ей этот разговор. И закончила, как учила мать:

— Отец старый стал, слабый… Не могу я его ослушаться, неуважение свое показать.

Кейик горько усмехнулась:

— Еще бы! Он старый, его нельзя обижать! Вот сам он кого хочешь обидит!..

Слова эти показались Кейкер резковатыми, но она не подала виду. А Кейик перестала вдруг улыбаться и, глядя не на нее, а куда-то вдаль, заговорила страстно, отчаянно, со слезами в голосе:

— Думаешь, я не понимаю, что ему надо?! Хочет уберечь тебя от дурного примера. Молодой девушке нечего делать у вдовы, да еще такой своевольной!.. Ну и сама подумай: на базар ехала, не спросилась! Бригадиром назначили, не посоветовалась! На канал поехала без разрешения! Даже в партию вступила без спроса!.. Как ему это пережить, ведь только ему дозволено ни с кем не считаться! Разве я для него — человек?! Ну скажи, скажи сама, хоть раз подошел он ко мне, как отец?! Слышала я от него хоть одно ласковое слово?.. Чужая я ему!.. Никогда не придет, чашки чаю со мной не выпьет! А почему?! Почему не скажет: «Будь мужественной, дочка»? Сам никогда не приходит и на других косится!.. А я не могу! Не могу без людей, не могу без доброго слова! Ему не нравится, что ко мне Гыджа ходит! Рябой посидит, посмеется!.. Наказать меня хочет! Дочь свою забрать! Пусть забирает! Иди, Кейкер-джан!

Как ни старалась Кейик сдержаться, на глазах у нее выступили слезы. Кейкер тоже готова была расплакаться. В самом деле, ведь не было случая, чтоб отец пришел к овдовевшей невестке, поговорил бы, утешил бы… А ведь ей так нужно доброе слово, сочувствие… Сколько ночей она провела без сна! Проснешься, а она сидит на постели и плачет… Ни звука не слышно, только все тело сотрясается от рыданий… А то встанет, обнимет дутар, что висит на стене, и замрет без движения… А утром будит ее, приветливая, ровная, как ни в чем не бывало…

— А может… пусть не ходит к тебе этот… Рябой?.. Или он… Может, у вас с ним?..

— Что?! — Предположение Кейкер показалось Кейик настолько нелепым, что она даже расхохоталась с мокрыми от слез глазами. — Да я его за мужика не считаю! Знаешь, чем он занимается?! Кабанов по ночам стреляет, а потом продает в районе!

— Кабанов?! Этих поганых?!

— Ну да! Я и сама сначала не верила. А тут такой случай. Смотрю как-то, быки его в хлопке пасутся, а он под тутовником дрыхнет! Да как — еле разбудила, ногами по спине дубасила! Думала, пьяный, а он поднялся, глаза продрал и говорит — всю ночь не спал, кабана в зарослях подкарауливал. Я не поверила. Показывай, говорю, где твой кабан? Повел меня в заросли, а он и правда лежит, белый, огромный…

— Ой, гадость какая! Вот, значит, почему он такой нарядный ходит!..

— Ну да! А ты говоришь! Нет, Кейкер, отец твой напрасно беспокоится. Но все равно, отца надо слушать. Иди, милая, не обижай старика!..

Глава девятая

Скоро месяц, как женился Еллы. Свадьба была скромная, но справили ее с шумом: соскучились люди по празднику.

Дня за три до свадьбы к Чопану-ага зашел его новый знакомый, Мовлям-ага. Он теперь нередко наведывался в эту кибитку и никогда не являлся с пустыми руками: то рису на плов принесет, то хлеб из джугары, пышный, хорошо пропеченный… Сам Чопан-ага тоже частенько заходил к новому другу и тоже не с пустыми руками. Неделю назад он принес Мовляму-ага нарядные носки из разноцветной шерсти, а когда тот поинтересовался, кто ж это у них такая рукодельница, сказал, что старшая дочка и что скоро они выдают ее замуж. И пригласил Мовляма-ага на свадьбу.

Мовлям-ага стоял возле кибитки и нарадоваться не мог, как тут все изменилось. То ли жена доняла хозяина ворчанием, то ли самого его вконец пробрало, но только кибитку было не узнать. Словно новая стала, и очаг какой-то другой, широкий, просторный… Про джугару и говорить нечего — богатейший урожай вырос…

Ну что ж, теперь и гостей принимать не стыдно!..

…Невесту увезли еще с утра, торжественно, с шумом, совсем как в мирное время. Общее руководство взяли на себя Анкар-ага и Нунна-пальван. Возле кибитки жениха кипели два огромных котла, над которыми колдовали тетя Дурсун и Огулдони. Вечером здесь собралась вся деревня, за исключением «актива», который Нунна-пальван собрал у Солтанджамал. Правда, скоро выяснилось, что признаком, по которому он отбирал гостей, была не столько активность, сколько умение выпить. В палатке Солтанджамал оказались несколько учителей, девушка — секретарь сельсовета (ее привела Гыджа), Левушкин и один тракторист из местных.