Девственная земля - Дервла Мерфи

Теперь после появления здесь молодого человека в черных брюках Донбахадур полностью и безоговорочно уверовал в прорицателя. Вечером он дважды побывал у него. В результате расследование сейчас идет по всем законам магии. Вчера они испекли из теста фигурку человека, и сегодня брахман произносит над ней зловещие заклинания, чтобы заставить вора постоянно дрожать от страха, пока его не арестуют. (Донбахадур, конечно, предупредил полицию, что надо искать трясущегося человека.) Однако если преступник — молодой человек в черных брюках, то почему же он не дрожал?

Вторая половина магической операции осуществляется в доме Зигрид. В спальне в большой чаше весь день курились благовония, а над сервантом и дверями были прибиты листы бумаги с какими-то непонятными знаками. Конечно, это типичный образец суеверия. Несомненно, и я, и Зигрид — довольно чувствительные особы и воспринимаем эту церемонию гораздо серьезнее, чем хотелось бы.

Расследование приобретало все более иррациональный характер. При других обстоятельствах можно было от души посмеяться над этим странным калейдоскопом невероятных полицейских участков, детективов, разодетых в пижамы или в изношенные мундиры, сверхъестественно точных предсказаний прорицателей, допотопного оборудования, полного незнания, как приступить к поиску преступника.

Последние дни в Катманду стоит прекрасная погода. Ночи освежающе прохладны, а по утрам Долина наполняется густым серым туманом, который так напоминает мне осень на родине. Чудесный прозрачный дневной свет к вечеру становится удивительно ласковым. Сегодня в половине седьмого, когда в Долине уже стемнело, вздымавшиеся на востоке массы облаков все еще сияли глубоким розовым светом — а за ними, далеко позади, высочайшие в мире снежные вершины медленно таяли на фоне яркой синевы звездного неба.

В течение последних восьми дней вся страна праздновала Дасаин (известный еще как Дурга Пуджа)[55]. И мы, иностранцы, по-настоящему почувствовали сейчас всю значимость, серьезность, важность происходящего. Главный почтамт не работает; три дня назад прекратилась подача электроэнергии, и нам сообщили, что она не возобновится до 6 октября; телефонная связь прервана. Синха Дарбар закрыл ставни, заморозив всякого рода переговоры на высшем уровне. Почти все слуги, рассыльные и вахтеры в отпуске. Только теперь мы по-настоящему поняли, в какой мере зависим от рассыльных. Ситуация, скажем прямо, курьезная. Вот это столица! Главный почтамт спокойно закрыли на неопределенный срок, лишь бы его сотрудники могли спокойно помолиться.

Несколько дней меня сильно беспокоят боли в спине. Сначала я держалась мужественно и не принимала болеутоляющих средств, но терпения моего хватило ненадолго, и теперь я с жадностью их поглощаю каждые три часа. Сегодня, в половине шестого утра, прежде чем отправиться с Зигрид и Донбахадуром на ежегодное жертвоприношение Дурге в Коте[56], я приняла двойную дозу лекарства. Правда, вскоре я поняла, что напрасно перестаралась — церемония умиротворения Черной Богини Разрушения, пожалуй, самое эффективное болеутоляющее средство.

Обрядам непальцев присущи одновременно и небрежность, и жизнерадостность, и анархизм, и удивительная непосредственность. Подобная смесь, казалось, должна вызывать у европейцев усмешку. Однако этого не происходит, ибо, несмотря ни на что, черты эти органичны. Дело не в том, что непальцы стараются что-то упорядочить и им это не удается, — они просто и не пытаются. И складывается впечатление приподнятой беззаботности и свободы — пусть ничто не идет по намеченному плану, ведь он — не главное, так о чем волноваться?

Церемония жертвоприношения Дурге была обставлена весьма прозаично: с трех сторон Кот окружен новыми бетонными армейскими бараками, крытыми рифленым железом, так уродующим панораму Катманду. На одной из таких крыш мы и расположились, чтобы было видно древнее, ветхое здание, замыкающее квадрат. Половина черепичной крыши давно уже провалилась, и нетерпеливая толпа наблюдала церемонию с верхнего этажа. На длинной веранде, слева от нас, разложили старенькую полосатую циновку. На нее поставили диван и два кресла, обитые ситцем кричащих тонов, будто их взяли из курортной гостиницы. Рядом установили три «современных» столика с дешевенькими жестяными пепельницами яркого синего цвета. По обе стороны этого сооружения поставили ряды простых деревянных стульев. На том и заканчивались приготовления к приему его величества и сопровождающих его членов августейшей семьи, прибытия которых ждали с минуты на минуту.

Нестройная шеренга солдат (человек двенадцать) стояла лицом к королевской «ложе»; в руках у каждого — сигнальная труба. Время от времени они выдували из них что-то отдаленно напоминающее сигнал, но никаких событий за этим не следовало. Несмотря на то, что церемония эта чисто военная, все были одеты в штатское, кроме трубачей и музыкантов военного духового оркестра, пристроившегося на крыше, справа от нас.

К семи часам внимание зрителей переключилось на Кот. Туда стали выводить и выносить на руках буйволят и совсем еще маленьких игривых козлят. Животных было много. Их ласкали, кормили, всячески стремились скрасить несчастным созданиям последний час жизни. Ярдах в двадцати друг от друга стояли три ряда свернутых знамен, вокруг которых мелом нарисовали какие-то загадочные знаки. Ни статуй, ни каких-либо других религиозных аксессуаров не было, поэтому, когда началось жертвоприношение, создавалось впечатление, что оно адресовано непосредственно знаменам. В ярде от каждого ряда знамен стояли крепкие деревянные столбы, возле которых возвышались кучи сухой глины (ею посыпают землю вокруг, когда она становится слишком скользкой от крови). С нами на крыше было еще несколько иностранцев, и некоторые женщины уже начали сентиментально причитать по поводу «маленьких, бедненьких, миленьких козляток, которых вот-вот безжалостно прирежут». Как лицемерен человек! Уверена, что ни одна из них не отказалась бы от жаркого из молодого барашка.

Люди ставили под флагштоками на землю круглые подносы с фруктами, овощами, яйцами, хлебом, зерном, цветами, листьями, маленькими кучками красного и желтого порошка — а иногда и комьями земли с проросшими стеблями молодого риса. Тут можно было увидеть и оборванных нищих, и крестьян с крохотными жестяными подносами, и богатых купцов, и высокопоставленных государственных чиновников, огромные медные подносы которых одному поднять не под силу.

Донбахадур говорил, что в семь часов король сам принесет в жертву белого буйволенка и откроет церемонию; в половине восьмого мы решили, что его величество неожиданно вспомнил о каком-нибудь другом мероприятии. К тому времени трое солдат, одетых в белые фуфайки и синие шорты из грубой бумажной ткани, уже рубили головы буйволятам ножами, несколько большими и не такими кривыми, как обычные кукри. Животное привязывали к столбу; один крепко держал его за голову, второй — за задние ноги. Если бы мне пришлось держать голову, я бы очень волновалась, видя, как смертоносное оружие со свистом рассекает воздух в нескольких дюймах от моей шеи. Однако, хотя на наших глазах было отрублено примерно пятьдесят голов, солдаты не допустили ни единого промаха: чтобы отсечь голову, требовался лишь один взмах ножа. Головы бросали к основаниям флагштоков, где какое-то время у животных еще судорожно дергались уши, открывались и закрывались челюсти — зрелище, неприятно поразившее меня вначале, не привыкшую еще к жертвоприношениям. Туловища сначала волокли вокруг знамен по кругу, орошая землю кровью, затем подтаскивали обратно к столбу и складывали рядком у кучи глины. Обезглавленные туловища еще долго дергались в конвульсиях. Они не просто дергались, а лягались так яростно, что тащить их по ритуальному кругу было трудно. Интересно, что произойдет, если оставить животное стоять на ногах после отсечения головы? Сможет ли оно сделать хотя бы несколько шагов, прежде чем упасть? Историям о телах, разгуливающих без головы, никогда раньше я не верила, но теперь считаю их вполне правдоподобными.