Дочь Клеопатры - Мишель Моран

Я запрокинула голову — и увидела птицу, изображенную прямо на гигантском золотом навесе, который только что растянули над западным сектором. Орел раскинул крылья, сжимая в когтях детей, пытавшихся вырваться на свободу. Парики египтян и белые диадемы… Даже не видя их, я могла догадаться, кто здесь имеется в виду.

— Это же вы… — прошептала Юлия в ужасе.

Галлия немедленно встала, бросив:

— Уходим!

Мы двинулись к выходу.

— А как же ставки? — воскликнул Марцелл.

Галлия обернулась.

— Цезарь сейчас наблюдает за скачками с Палатина. И что он, по-твоему, видит?

— Но как это сделали? — изумился юноша, снова подняв глаза.

Рисунок был безупречен, и главное — раскрылся в последний момент, уже когда занавес растянули.

— Наверное, кто-то проник сюда ночью, — покачал головой Александр.

Юлия крепко вцепилась мне в руку, и мы продолжали спускаться. Вокруг разразился невообразимый хаос. Зрители, сидевшие на наиболее дорогих местах, в первую очередь ринулись к выходам, боясь, как бы потом их не призвали к ответу в качестве свидетелей измены. Рабы взялись хором кричать имя Красного Орла, перекрывая звуки бравурной музыки. Ну а те, кто желал продолжения скачек, бросали едой в злосчастный навес.

— Скорей! — призывала Галлия. — Еще немного, и здесь такое начнется, что мы вообще не выберемся!

Она продолжала отчаянно пробиваться вперед, и вот уже лестница кончилась. Приближаясь к воротам, я ощутила чье-то прикосновение к сумке и круто развернулась. Молодой воришка развел руками с самым что ни на есть честным видом.

— Попробуй еще раз — прирежу! — бросила я.

Он злобно сверкнул глазами — возможно, понял, что это пустая бравада, а может, и нет.

На улице, вместо того чтобы перевести дух, Галлия припустила еще быстрее. Наверное, бегать в таком положении — против приличий, но мы мчались без остановок до самого Палатина.

— Смотрите! — воскликнул Марцелл.

У входа в храм Юпитера собиралась толпа. При виде племянника Цезаря все расступились.

— Еще одно воззвание Красного Орла! — Вопреки возражениям Галлии, Юлия пробилась вперед и принялась читать. — Его возмутил триумф, — пояснила она, пробегая глазами написанное. — Вы только послушайте! Он выпустил на свободу сто пятьдесят рабов, привезенных из Греции. Да, и еще двадцать детей, которых вернул родителям, в Галлию.

На дверях оказалось прибито еще три папируса. Любопытные читали их молча.

Юлия огласила краткий список имен, и в моем сердце снова затеплилась надежда: а вдруг в следующий раз Красный Орел поможет и нам с Александром? Он изобразил нас на золотом навесе, рискуя жизнью, и тем самым передал предельно ясное послание. Разве мы, как и все рабы, не можем умереть в любую минуту по воле хозяина? Если Орел догадался, что замышляет Октавиан, он, безусловно, захочет устроить наш побег. Да, но в какую сумму это кому-нибудь обойдется!

— Должно быть, он очень богатый, — заметила я.

— И очень смелый, — вздохнула Юлия.

Тут из святилища вышел жрец. Увидев, что происходит, он гневно крикнул:

— Расходитесь, иначе Цезарь узнает! — после чего сорвал с дверей все три папируса и швырнул их на землю.

Глава седьмая

На вечерний пир в триклинии собралось очень мало гостей, в том числе Агриппа, Юба и Меценат со своей хорошенькой женой Терентиллой, но все пребывали в каком-то унынии. Хотя мы полулежали за отдельным столиком, Юлия и Марцелл переговаривались исключительно вполголоса, боясь навлечь на себя гнев Цезаря.

— Не понимаю, чего вы шепчетесь? — внезапно сказал Тиберий. — Можно подумать, мятежник впервые устроил такую шутку. Разрисовал навес — тоже мне невидаль.

— Да, но в день триумфа, — прошипел Марцелл. — Празднества даже еще не окончены.

— Ну и что? — высокомерно процедил Тиберий. — Завтра Октавиан потрясет золотыми монетами в цирке, люди передерутся за них, точно звери, и все будет благополучно забыто.

Мы посмотрели на Цезаря. Тот безостановочно что-то царапал на своем свитке, оставив без внимания блюдо с вареными каплунами, и только время от времени принимался жевать безвкусный салат из цветов розмарина.

— Не знаете, что он там пишет? — спросила я с беспокойством.

— Воспоминания.

Мне показалось, Тиберий шутит, однако Марцелл согласно кивнул.

— Он все-все заносит в свитки.

— Для чего? — удивилась я.

— Думает, что наследник когда-нибудь прочитает его размышления и станет лучше править Римом.

— Если бы он только знал, — усмехнулся Тиберий.

— Что ты хочешь сказать? — взвился племянник Цезаря.

— По-моему, ты понимаешь, — с ухмылкой ответил ему соперник.

Марцелл начал подниматься с кушетки. Возможно, дело дошло бы до драки, но тут в триклинии появился запыхавшийся мальчик, и все повернулись к нему.

— Что это? — осведомилась Ливия, глядя на свиток в его трясущейся руке.

Юный раб протянул ей послание.

— Хозяйка, это нашли строители храма, посвященного Аполлону. Адресовано Цезарю, и внизу печать…

Ливия выхватила папирус, не дожидаясь последних слов.

— Опять! — завизжала она. — Еще воззвание!

И отдала свиток мужу. Тот начал читать, а потом, покраснев от злости, взглянул на мальчишку, готового провалиться сквозь землю со страху.

— Скажи-ка, — заговорил Октавиан пугающе ровным голосом, — кто-нибудь видел, как это вешали?

— Нет! — пискнул раб. — Рабочие пришли во второй половине дня, и на двери уже было…

Цезарь опустил тростниковое перо, и вокруг наступило молчание.

— Вон, — проронил он.

Мальчик стремительно бросился прочь.

Октавиан повернулся к полководцу.

— У этого человека есть доступ на Палатин; он может преспокойно появиться возле храма Аполлона, не вызывая ни у кого подозрений. — Цезарь медленно поднялся. — Что будем делать, Агриппа?

Тот пробежал глазами протянутый свиток.

— Мятежник желает освободить всех римских рабов.

— Это давно известно! — рявкнул Октавиан.

— Похоже, писал сенатор, — заметил Агриппа и прочитал вслух отрывок: — «Если уж вас так заботит сохранность римской культуры, не наживайтесь больше на рабском труде, начните работать сами. Но может быть, вы предпочтете вторжение тысячи галлов? Может быть, лучше смиритесь с тем, что рабовладельцы торгуют на каждом углу прелестными гречанками? В таком случае знайте, что в скором времени в этом городе не останется подлинных римлян. Заставьте людей говорить на латыни, переоденьте в туники, обуйте в сандалии — все равно голос крови возьмет свое». Этот человек слышал вашу речь, значит, он был в Сенате.