Пленники надежды - Мэри Джонстон

обхватил ее рукой. — Вы должны позволить мне держать вас, сударыня, — тихо сказал он, но она отпрянула и, задыхаясь, проговорила:

— Нет, нет! Вы сами видите — я могу держаться за планширь. — Он молча подчинился. — Я благодарю вас, — смиренно добавила она.

Шторм продолжал бушевать с неослабевающей силой. Вспышки молний и раскаты грома следовали одни за другими, с неба низвергались потоки дождя, и ветер, воя, атаковал гневное море, точно демон разрушения. Громадные волны швыряли "Синешейку" то вверх, то вниз. Время шло, и к темноте бури добавилась темнота ночи. Четверо в лодке, промокшие до нитки, дрожали от холода. Регулус зашевелился, что-то забормотал.

— Он приходит в себя, — крикнул Лэндлесс, обращаясь к Чернушке. — Как увидишь, что он очнулся, заставь его лежать смирно. Ему нельзя двигаться.

— Вы знаете, где мы? — спросила Патриция.

— Нет, сударыня, но боюсь, что ветер гонит нас в сторону моря.

— Ах вот оно что.

Она произнесла это со всхлипом, поскольку среди холода и тьмы ей вдруг вспомнился дом, и вскоре Лэндлесс услышал, как она плачет.

У него защемило сердце.

— Как бы я хотел помочь вам, сударыня, — мягко сказал он. — Не падайте духом. Вы в руках Господа, а море послушно Ему, ибо Он исчерпал воды горстью своею[65].

Вскоре она перестала плакать, затем, спустя долгое время, жалобно промолвила:

— Мои пальцы так окоченели от холода, что я больше не могу держаться за борт. А мои руки все в синяках от того, что меня то и дело швыряет на него.

Не произнеся ни слова, Лэндлесс обвил ее одной рукою, чтобы при качке она не ударялась о борт и скамьи.

— Вы вся дрожите. Как бы мне хотелось иметь что-нибудь, чтобы укутать вас.

Она тяжело привалилась к нему, молния осветила ее лицо, и он увидел, что оно бело и неподвижно, что губы ее полуоткрыты, а длинные ресницы опущены.

— Сударыня, нет! — закричал он. — Вам нельзя терять сознание! Нельзя!

Она с усилием взяла себя в руки.

— Я постараюсь быть храброй, — печально проговорила она. — Я не боюсь — не очень. Но мне холодно, и я так устала.

Он положил ее голову себе на колени.

— Полежите, — сказал он, говоря с нею так, словно она была уставшим ребенком. — Я буду держать вас так, что вас не будет бросать. Закройте глаза и попробуйте поспать. Буря не стала яриться больше, чем прежде, и, коль скоро лодка продержалась до сих пор, она может продержаться и до утра. А с ним может прийти и шанс на спасение. Надейтесь и постарайтесь отдохнуть.

Ослабевшая и измученная холодом и страхом, она безропотно подчинилась и, закрыв глаза, в оцепенении замерла в его объятиях.

Теперь молнии сверкали реже, и гром гремел долгими перекатами, а не бухал подобно выстрелам из пушки. Дождь прекратился, но ветер продолжал неистово дуть, и по морю все так же ходили огромные валы. Регулус зашевелился, застонал и сел.

— Ляг! — велела ему Чернушка. — Мы все идем в рай, но, коли негр будет трясти лодку, мы окажемся там до того, как Бог будет готов нас принять. Да ляг же!

Регулус, бормоча что-то себе под нос, одурело огляделся и опять положил голову ей на колени. Три минуты спустя он уже храпел. Чернушка перестала ныть, ее увенчанная тюрбаном голова начала склоняться все ниже и ниже, пока не задремала и она.

Лэндлесс сидел неподвижно, держа свое бремя легко и нежно и глядя в темноту. На крутом склоне волны перед ним возникла картина, затем растаяла, за нею всплыл еще один образ, потом еще. Он увидел разрушающийся увитый плющом помещичий дом и старый угрюмый регулярный сад, где между длинных самшитовых изгородей и тисов фантастических форм гулял мальчик, держа в руке книгу. Навстречу мальчику вышел статный мужчина с суровым изможденным лицом, они вместе оперлись на сломанные солнечные часы, и отец завел со своим сыном разговор о Праве, Истине и Свободе и о тираноубийцах прежних времен. Мужчину и мальчика осеняли темные ветви тисов, но затем все они исчезли, и на их месте снова бушевал, дыбился и ревел Чесапикский залив… Звуки бури сменились боевым кличем, лязгом шпаг о стальные кирасы, громом пушек, изрыгающих огонь. Боевые порядки смешивались, кони и люди сшибались, валились на землю, их топтали, слышались истошные крики, брань и полные ярости слова молитв. Парнишка, стоявший в саду, опершись на солнечные часы, сражался отчаянно и хладнокровно, опьяненный радостью битвы и напрягающий все силы под взглядом своего отца. Между полем битвы и наблюдателем, сидящим в носимой штормом лодке, заплескалось огромное красно-синее знамя с крестом Святого Георгия[66], и видение исчезло… Из темноты возникли шпили великого города, где люди ходили с постными лицами и где единственной музыкой был звон колоколов, и он увидел убогую комнату в одном из теснящихся друг к другу убогих зданий и сидящего там, корпя над огромными юридическими томами, юношу, обедневшего, осиротевшего, но молодого, сильного, полного надежд — юношу, который имел хорошую репутацию и которому не возбранялось двигаться по стезе, ведущей к успеху. Затем комната заволоклась мглой, но шпили города засияли, и обыденный медленный звон колоколов сменился праздничным, быстрым. Была восстановлена монархия, воротился король — воротился, дабы пролить бальзам на израненное сердце страны, дабы принести свет тем, кто пребывает во тьме — так говорили праздничные колокола… Лэндлесс увидел омерзительную тюрьму, и молодой человек, читавший в убогой комнате книги по праву, томился в ней, обвиненный в преступлении, которого он не совершал, гнил в ней неделя за неделей, месяц за месяцем, гнил без суда, забытый, отданный во власть врага, чье время пришло, когда воротился король… Тюрьма исчезла, а ее узник оказался в трюме корабля, пересекающего океан, — жутком месте, полном зловония, грязи и тьмы — таком, что в нем побрезговали бы поселиться даже охотничьи собаки. Томящиеся здесь мужчины и женщины сыпали проклятиями и дрались между собою за скудную червивую пищу, которую им бросали. Некоторые из них были закованы в цепи, и запястья и лодыжки молодого человека из его видения тоже оттягивали тяжелые кандалы. Он увидел лицо другого человека, смотрящего на него сверху, красивое, надменное, с презрительной насмешкой в томных глазах и изгибе губ. Люки задраили, несчастные узники во чреве корабля снова погрузились во тьму, и корабль с его свирепым капитаном и горсткой бранящихся, играющих в кости пассажиров в золотых галунах тоже исчез… Лэндлесс увидел улицу, песчаную, поросшую травой, с рядами бедных домиков и низким кирпичным зданием с решетками на