Петька Дёров - Виктор Аланов

— Да-а… — тяжело вздохнув, протянул Сергей Андреич. — Слишком поздно мы узнали… Предательство — вот что самое страшное в нашем деле…

— Кстати, как вы это выяснили, Сергей Андреевич? — спросил Быков.

— Через хорошего человека, — негромко ответил Чернов. — Есть на свете девушка одна. Работает в самом логове врага. Где, сам понимаешь, сказать не могу. Подвижница. Она-то и сообщила нам, что на твою квартиру готовится облава.

— А кто предал? — насторожился Быков.

— Вот этого-то мы и не знаем. Она смогла узнать только о том, что выдан ордер на обыск и твой арест. Вот и все. А дальнейшее нужно будет еще выяснять. Да, дорогой мой, страшен враг, но еще страшнее предатель; вот у нас в отряде недавно тоже было дело…

Чернов замолк, тщательно раскуривая трубку. Быков выжидательно смотрел на него.

— Было так. Приняли мы в отряд двух неплохих с виду парней. Встретили в лесу. Рассказывали вполне правдоподобную историю. Пришли будто бы из Латвии. Один, Смирнов, — с виду поинтеллигентней и покультурней — якобы работал до войны счетоводом в МТС где-то под Смилтене, другой, приятель, — его больше попросту Ванюхой звали — там же с ним шофером. Рассказали, что при эвакуации отбились от своих, долго бедовали, потом решили пробираться поближе к фронту, с тем, чтобы или перейти фронт или найти действующих поблизости от него партизан. Мы их, конечно, проверили всячески. Проверили и… поверили. Взяли в отряд. Смирнов, кстати, оказался очень неплохим агитатором, прекрасно проводил беседы с населением. А потом начали за ними кое-что примечать. В общем, разоблачили.

— Шпионы? — не вытерпел напряженно слушавший Быков.

— Да. И не простые. Оба со специальным образованием. Прошли нужную подготовку, в отряд были направлены по особому заданию начальника контрразведки Полновского района Генриха Роя.

— Стукнули их, надеюсь?

— Одного. Ванюху. Смирнову, к сожалению, удалось бежать, причем он еще убил одного из наших. Вот как бывает, друг мой Быков.

Оба помолчали.

— Да! — спохватился Сергей Андреевич. — Ты ушел. А как остальные?

— Не знаю.

— Если гестаповцы оставили засаду в твоей квартире?… — размышлял вслух комиссар. — Тогда как раз и попадется наш Петька.

— Может, ребят послать предупредить его? — предложил Быков.

— Нет. Уже поздно. Прошло два дня. Петька уже пошел к тебе на квартиру, — сокрушенно покачал головой Чернов. — Будем ждать. Больше делать нечего. Жаль мальчишку, если попадется. Ах, как жаль!

ПЕТЬКА В ТЮРЬМЕ

Так Петька попал в псковскую тюрьму.

В камере, куда бросили Петьку, было много народа. Всё это были люди, взятые по подозрению. Кормили отвратительно. Давали какое-то варево из конских костей, даже шерсть попадалась. Картошка грязная, немытая, неочищенная, с песком. Когда приносили эту «баланду», как ее называли заключенные, вонь разносилась по всей тюрьме. Иногда в супе плавали длинные белые черви. Запах и вид похлебки был настолько тошнотворен, что есть ее было невозможно.

— Жрать охота, а есть нечего, — ворчали заключенные.

Некоторые из арестованных пробовали есть, закрыв глаза, но и это не помогало.

Иногда дохлая конина сменялась тухлой рыбой. «Фрицева уха», — невесело смеялись арестованные.

Большинство заключенных было крестьянами окрестных деревень. Они были арестованы по подозрению з помощи партизанам или за несдачу продразверсток. Были в тюрьме и псковские рабочие, среди них — два подростка с электростанции, задержанные за кражу каменного угля.

В камере, рассчитанной на десять-пятнадцать человек, сидело сорок семь. Двое — больные, избитые на допросах. Оба из Полновского района. Лежа в углу, они глухо стонали от ран.

Петька был самый молодой в камере. К нему все приставали с расспросами.

— Расскажи, парень, как там, на воле-то? Что нового? — просили заключенные. — Как фрицев бьют?

— А разве вы не знаете? — спрашивал, в свою очередь, Петька. — Давно здесь сидите?

— Ох, сынок, сынок, — сказал ему в ответ на это один из псковичей, рабочий с мыловарки. — Давно не давно, а месяца по четыре каждый сидит. Да и конца тому не видно.

— Как не видно? — отозвался средних лет крестьянин, который переобувался, сидя на нарах. — Что-что, а конец-то знаем. Конец у нас — на погосте. Одна дорога — туда.

Петька потихоньку рассказывал заключенным то, что, по его мнению, можно было сказать. При этом он строго соблюдал правило, которому его учил Сергей Андреевич, отправляя в разведку: «Держи ухо востро, языком не болтай. Враг хитер, может притвориться по-всякому. Единым словом не поминай партизан. Узнают — замучают, запытают…»

Вот и теперь что-то не нравится Петьке один мужчина. Все как-то искоса посматривает по сторонам. Может, и ничего человек, но осторожность не мешает.

На третий день Петьку вызвали в тюремную канцелярию на допрос.

Петька повторил то же самое, что говорил на первом допросе: сирота, ходил по домам, по квартирам, просил еды.

Его не били. Ничего не сказав, отправили обратно в тюрьму. Уходя из канцелярии, уже на пороге, Петька слышал, как следователь кому-то грубо сказал:

— Черт его знает! Набрали всякой шантрапы. И чем только эти полицаи занимаются?

Петька в душе улыбнулся. «Дурак ты, дурак. Знал бы ты, какая шантрапа у тебя сейчас в руках.»

Старший надзиратель разрешил Петьке, как неопасному преступнику, подметать коридор. Петька хотел было отказаться от этой грязной работы, но, получив от старшего надзирателя здоровую затрещину по затылку в виде предупреждения — чтобы не вступал в пререкания с начальством, — покорился. Он начал подметать коридоры, чистить уборные, таскать из камер параши. Петьку перевели в маленькую камеру, где сидели только какой-то старик и женщина.

— Это неопасные. Их, наверное, скоро выпустят, — снисходительно пояснил Петьке надзиратель.

Женщина занималась уборкой вместе с Петькой. Старик работать не мог, — он был слишком слаб.

Иногда, когда всё было подметено и подчищено, надзиратель запирал женщину в камеру, а Петьку оставлял еще «поработать». Работа эта заключалась в том, что Петька, стоя смирно, должен был выслушивать разглагольствования надзирателя. Очевидно, этот грубый человек с тупым взглядом заплывших белесоватых глазок тоже по-своему тяжело переносил царившую в тюрьме атмосферу. Ему хотелось поговорить, а Петька был самым подходящим для этого бессловесным собеседником.

Надзиратель садился на стул, закуривал и, закинув ногу на ногу, начинал говорить:

— А знаешь ты, сопляк, что в той камере, где ты сейчас, раньше смертники сидели? Ох и били же их!.. — с каким-то удовольствием вспоминал он, пуская кверху кольца дыма. — Теперь их в подвал перевели, чтобы крика не слышно было, а то, бывало, всей тюрьме спать не давали, сволочи. — Он сплевывал на пол. — А ну, убери… Вот так. А теперь — иди спать. Завтра рано подыму на уборку. Ступай, ступай…

И, грубо подтолкнув Петьку в спину, запирал камеру на ключ.

На десятый день Петькиного заключения в тюрьме старший надзиратель открыл камеру и презрительно крикнул:

— Эй, сопляк, марш домой!

Петька, не веря, что эти слова относятся к нему, сделал шаг вперед и остановился. Не повторяя приказания, надзиратель нашел лучший способ убеждения. Он дал Петьке подзатыльник, от которого мальчик вылетел из камеры через порог в коридор.

Улыбаясь, довольный удачным ударом, надзиратель проговорил, потирая кулак:

— Ишь, как заспешил! Обалдел от радости, что ли?

Страсть любил надзиратель ударить кого-нибудь из арестантов.

Было шесть часов вечера, когда Петьку вытолкнули за ворота тюрьмы. Большая, окованная железом дверь со скрипом закрылась за ним. Петька остановился, все еще не веря в свое освобождение. Немец-часовой, стоящий у ворот, не то удивленно, не то безразлично посмотрел на мальчика и сказал без злобы, но резко:

— Шнель, шнель, раус, менш!

Убирайся, мол, поскорее отсюда.

Петька боком, боком пробирался вдоль стены, смотря на солдата. Ничего, не трогает, пропускает… Вот уж и ворота за спиной, в обе стороны раскинулась улица. Петька снова покосился на солдата. А что, если сейчас выстрелит?..

Но солдат стоял неподвижно, не поднимая автомата. И глаза у него не злые, а вроде даже улыбаются.

И тут мальчик сорвался с места и без оглядки пустился бежать прочь от тюрьмы.

Солдат-немец сдержанно улыбнулся, покачал головой, глядя вслед Петьке, и проговорил:

— Беги, беги, да второй раз не попадайся. Навряд ли живым уйдешь.

И снова безразлично, равномерно начал ходить по протоптанной дорожке у тюремных ворот.

Завернув за угол тюремного забора и выбежав на Гоголевскую улицу, Петька оглянулся на тюрьму еще раз, словно желая проверить, неужто его не преследуют, неужто он действительно свободен, и быстро зашагал прочь.