Борьба за Рим - Феликс Дан

— Едет, едет! — закричали вдруг эти люди. — Слышен топот лошадей… Эй девочка, назад!

Снаружи между тем раздался громкий голос Тотилы:

— Откройте ворота! Откройте! Впустите!

— Что это? — подозрительно спросил Торисмут, скакавший рядом с Тотилой. — В лагере врага и по дороге — точно все вымерли.

В эту минуту раздался звук рога со стены.

— Как отвратительно играет он!

— Это, верно, вельх, — ответил Тотила. — Должно быть, Улиарис вооружил вельхов.

— Откройте ворота! — снова закричал он.

Спускные ворота медленно поднялись. Тотила хотел уже въехать, как вдруг из ряда воинов выбежала женщина и бросилась прямо под ноги его лошади.

— Беги! Враги хотят поймать тебя в западню: город взят!

Тут она замолчала, потому что копье пронзило ей грудь.

— Мирьям! — в ужасе вскричал Тотила и дернул лошадь назад.

Торисмут, давно уже подозревавший истину, быстро перерезал мечом канат, на котором поднимались и опускались ворота, и те мгновенно опустились перед Тотилой.

Целый град стрел и копий понесся сверху. Но Тотила не двигался.

— Поднимите ворота! — кричал Иоганн.

— Мирьям! Мирьям! — с глубокой тоской повторял Тотила.

И она еще раз открыла глаза и взглянула на него с такой любовью, что он все понял.

— За тебя! — прошептала она. Тотила забыл и Неаполь, и смертельную опасность, в которой находился сам.

— Мирьям! — еще раз крикнул он, протягивая к ней обе руки.

Между тем ворота начали подниматься. Тут Торисмут схватил лошадь Тотилы за повод, повернул ее назад и слегка ударил. Вихрем помчалось благородное животное по дороге.

— Теперь догоняйте! — крикнул Торисмут, следуя за Тотилой.

С криком бросились воины Иоганна в погоню. Но уже стемнело, и они должны были возвратиться.

— Где девчонка? — с яростью спросил Иоганн, как только возвратился в город. Но никто не мог сказать, куда делся труп прекрасной девушки. Только один человек знал это, — Гарицо. В суматохе он поднял ее и осторожно, точно спящего ребенка, отнес в садик подле башни, снял там большой камень с только что закрытой могилы и тихо положил дочь рядом с отцом. Издали доносились крики гуннов. Грабивших город, стоны раненых, виднелось зарево пожаров. А Гарицо все смотрел на покойницу. Ему очень хотелось поцеловать ее, но на лице ее было выражения такого благородства, что он не осмелился. Бережно положил он ее лицом к востоку и, сорвав розу, которая цвела подле могилы, положил ей на грудь. После этого он хотел уйти, чтобы получить свою часть в общем грабеже, — но не пошел. И целую ночь простоял он, склонившись на копье, у гроба прекрасной девушки.

Он смотрел на звезды и прочел древнюю языческую молитву о мертвых, которой его научила его мать там, далеко на берегах Льюсаха. Но эта молитва не успокоила его, и он задумчиво прочитал еще христианскую: «Отче наш». А когда взошло солнце, он заботливо снова прикрыл могилу камнем и ушел.

Так бесследно исчезла Мирьям. Но жители Неаполя, которые любили Тотилу, рассказывали, что его ангел-хранитель, в образе девушки чудной красоты, спустился с неба, чтобы спасти его, и затем снова улетел на небеса.

Глава IV

После падения Неаполя Тотила отправился в Рим и дорогой встретил Гильдебада с несколькими тысячами готов, которых Витихис выслал ему на помощь, рассчитывая двинуться вслед за ним и самому с большим войском. Теперь же, когда Неаполь пал, конечно, братьям ничего не оставалось делать, как возвратиться назад в Рим, к главным силам.

Потеря этого важного города совершенно изменила план короля, который, имея всего двадцать тысяч воинов, решил остаться в Риме. Готам сильно не нравилось это бездействие, особенно после того, как они услышали от Тотилы подробности взятия Неаполя. К тому же каждый день в Риме приходили вести о том, что города один за другим добровольно сдавались Велизарию. Вскоре во власти готов не оставалось ни одного города до самого Рима. Войско готов требовало битвы у ворот Рима. Некоторое время Витихис и сам думал об этом, тем более, что Рим, благодаря заботам префекта, был прекрасно укреплен. Но вскоре он увидел, что и Рима готы не смогут удержать, потому что, как только явится Велизарий, население Рима — больше ста тысяч прекрасно вооруженных и обученных воинов — перейдет на сторону врага.

И Витихис решил оставить Рим и отступить в крепкую и надежную Равенну, стянуть туда силы готов и потом с большим войском двинуться на врага.

Это решение было большой жертвой, потому что ему было бы гораздо приятнее вступить в бой, чем отступать перед врагом царства. Притом что подумает народ, эти готы, так презирающие врага? И послушают ли они еще его? Потому что германский король должен был больше советовать и убеждать, чем приказывать. Часто бывали случаи, когда готы принуждали своих королей вступать в битву.

Занятый этими мыслями, сидел Витихис в своей палатке в Регете, как вдруг вошел Тейя.

— А, это ты, Тейя. Ну, что же?

— Оба мертвы, — ответил он.

— Как? Ты убил обоих? — спросил Витихис.

— Нет, я не убиваю женщин, — ответил Тейя. — Теодагада я догнал и убил. А Готелинда спустилась в катакомбы за сокровищами, спрятанными там. Факел ее потух, и она заблудилась в бесчисленных коридорах. Через пять дней ее нашли. Но от ужаса и голода она сошла а ума. Когда ее вывели на воздух, она умерла.

Тут в палатку вбежали Тотила, Гильдебранд, Гильдебад и еще некоторые готы.

— Бунт! — закричали они.

— Что случилось? — спросил Витихис.

— Граф Арагад восстал против тебя. Тотчас после избрания он отправился во Флоренцию, где властвует его старший брат, герцог Гунтарис. В доме его живет Матасвинта, в качестве ли его пленницы или жены Арагада — неизвестно. Но братья провозгласили ее королевой и начали сзывать на защиту этой «королевской лилии», как они называют ее, своих многочисленных приверженцев. Все сторонники Амалов также присоединились к ним. Кроме того они наняли многочисленные войска гепидов и аваров и теперь собираются идти к Равенне.

— О, Витихис, — с гневом вскричал Гильдебад, — дай мне отряд в три тысячи и пошли во Флоренцию. Я скоро привезу тебе эту «королеву готов» вместе с ее защитниками в одной клетке.

— Дело очень серьезно, — озабоченно сказал Гильдебранд: — впереди — стотысячное войско Велизария, позади — коварный Рим. Наши войска далеко, и ко всему этому еще междоусобная война в самом сердце государства!

— Теперь уже нам не остается выбора, — спокойно сказал Витихис. — Теперь мы должны отступить.

— Как? — с негодованием вскричал Гильдебад. — Отступить?

— Да, мы не должны оставлять врага за спиной. Завтра же утром мы отступим к Риму и потом дальше — к Флоренции Равенне. Восстание должно быть погашено прежде, чем оно разгорится.

— Как? — ты отступаешь перед Велизарием? — негодовал великан Гильдебад.

— Только для того, чтобы вернее поразить его, Гильдебад.

— Нет! — вскричал Гильдебад. — Этого ты не посмеешь сделать!

Витихис спокойно подошел к нему и положил руку ему на плечо.

— Я твой король, — сказал он. — Ты сам избрал меня. Громче других звучал голос: «Да здравствует король Витихис!» Ты знаешь, — и Господь знает, — что я не стремился к этой короне. Вы сами надели мне ее на голову: возьмите же ее теперь, если вы мне не доверяете. Но, пока я король, — вы должны верить и повиноваться мне, иначе мы все погибнем.

— Ты прав, — опустив голову, ответил Гильдебад. — прости, я постараюсь загладить свою вину в битве.

— Теперь отправляйтесь к своим отрядам и распорядитесь снять лагерь. Завтра утром мы отступаем. А ты, Тотила, поедешь в Галлию к королю франков с важным поручением…

Вечером в тот день, когда войска готов вступили в Рим, в комнате Цетега собралось несколько молодых римлян.

— Так это список слепых приверженцев Сильверия? — спросил он.

— Да, — ответил Люций Лициний. — Но это была большая жертва, префект: вместо того, чтобы сражаться, я все время должен был выслеживать этих попов.

— Терпение, дети мои. Мы должны иметь своих врагов в руках. Скоро…

В эту минуту слуга доложил, что какой-то воин-гот желает видеть префекта.

— Впусти его, — сказал Цетег.

Через минуту молодой человек в шляпе и плаще готов бросился на грудь Цетегу.

— Юлий! — холодно отступая, вскричал Цетег. — Ты смотришь совсем варваром! Как попал ты в Рим?

— Я сопровождаю Валерию под защитой готов. Мы прямо из дымящегося Неаполя.

— А, так ты сражался там со своим златокудрым другом против Италии? Для римлянина прекрасно, — не правда ли, друзья? — обратился он к молодежи.

— Нет, отец, я не сражался и не буду сражаться в этой несчастной войне. Горе тем, кто возбудил ее!