Кавалер в желтом колете - Артуро Перес-Реверте

— … так что делать нечего, — подытожил я. — Только ждать, пока развиднеется.

Капитан выслушал меня внимательно и молча. Мы сидели с ним за столом, колченогим и заляпанным спермой свечей, посреди которого красовались блюдо с остатками вареной требухи, кувшин вина и краюха хлеба. Бартоло Типун, скрестив на груди руки, высился поодаль. Слышно было, как барабанит по кровле дождь.

— И когда же Кеведо увидится с Оливаресом?

— Неизвестно. Но в любом случае через несколько дней в Эскориале будут играть «Кинжал и шпагу». Дон Франсиско обещал взять меня с собой.

Капитан провел рукой по лицу, настоятельно требовавшему вмешательства бритвы. Он похудел и осунулся. На нем были штаны из скверной замши, штопаные шерстяные чулки, сорочка без воротника под расстегнутым колетом. Вид был, прямо скажем, непрезентабельный, однако в углу стояли только что почищенные солдатские сапоги, а новая портупея, обвитая вокруг лежавшей на столе шпаги, была недавно насалена. Типун купил ему у старьевщика плащ, шляпу и ржавый кинжал с крючьями на рукояти, и он теперь, наточенный и сверкающий, лежал под подушкой на развороченной постели.

— Тебя сильно трясли? — осведомился Алатристе.

— Ничего особенного, — пожал я плечами. — Удалось отбрехаться — никто не заподозрил.

— А Непруху?

— То же самое.

— Как она?

Я поглядел на лужу, натекшую под моими шнурованными башмаками.

— Ну вы же сами знаете — плачет-заливается и честит вас на чем свет стоит. Клянется всем святым и спасением души, что когда вас будут вешать, она станет в первом ряду. Но это пройдет, — улыбнулся я. — В глубине души она нежней горлицы.

Бартоло Типун с понимающим видом склонил голову. Было видно, что ему очень желательно высказаться насчет ревности, нежности и прочих бабьих штук, но он сдерживается, ибо слишком уважает моего хозяина, чтобы лезть в разговор.

— А что слышно о Малатесте?

При упоминании этого имени я дернулся на табурете.

— Ни гласа, ни воздыхания.

Капитан задумчиво гладил усы, время от времени пытливо поглядывая на меня, как будто хотел прочесть на моем лице то, о чем я не сказал словами.

— Сдается мне, я знаю, где его найти, — сказал он.

Я подумал, что это — чистейшее безумие.

— Не надо рисковать.

— Ладно, посмотрим…

— … сказал слепой, — дерзко подхватил я.

Алатристе вновь окинул меня изучающим взглядом, хоть я и сам досадовал на себя за чересчур длинный язык. Краем глаза заметил, что и Бартоло Типун смотрит на меня с укоризной. Однако не таково было положение дел, чтобы капитан мог разгуливать по улицам. Прежде чем предпринять какие-нибудь телодвижения, следовало дождаться вестей от дона Франсиско. Я же, со своей стороны, должен был срочно переговорить с одной из юных королевских фрейлин, которую безуспешно выслеживал уже несколько дней кряду. В числе того, что я скрыл от своего хозяина, были горчайшие воспоминания о том, что Анхелика де Алькесар заманила меня в ловушку. Да, конечно, но эта ловушка никогда бы не захлопнулась без самоубийственно упорного содействия капитана. Мне должно было бы хватить мозгов, чтобы предвидеть подобный оборот событий, но когда тебе идет семнадцатый год, ты один на всем свете кажешься себе героем.

— Тут — надежно? — спросил я Типуна, чтобы сменить тему.

Его лицо перекосилось улыбкой щербатой и свирепой.

— Как у Христа за пазухой. Легавые сюда не суются. А если кто вдруг и явится, то врасплох никого не застанет. Внизу, на улице, есть надежные люди, они в случае чего успеют предупредить… Будет время смыться.

Алатристе в продолжение этого монолога не спускал с меня глаз

— Нам надо поговорить, — произнес он наконец.

Бартоло Типун провел костяшками пальцев по бровям и стал откланиваться.

— Ну, вы потолкуйте, а я, если больше нечем услужить вам, капитан, пойду, с вашего разрешения, распоряжусь по хозяйству, погляжу, удалось ли Мариперес обратать да обработать клиента. Сами знаете — под хозяйским присмотром и куры лучше несутся.

Типун уже открыл дверь — в сером воздухе галереи четче вырисовался его силуэт, — но задержался на миг:

— Вот еще что… и, надеюсь, вы на меня не обидитесь… В наше время ни за что не угадаешь, когда притянут к разделке, да сведут в подвал, да попросят выложить все без утайки и стеснения… А инструменты у них такие, что и немой запоет… Но, по крайнему моему разумению, знать и запираться — это одно, а молчать, потому что не знаешь, — совсем иное… И это гораздо предпочтительней. Потому я лучше пойду.

— Мудро рассудил, Бартоло, — одобрил его философию капитан. — Сам Аристотель не выразился бы лучше.

Бартоло почесал в затылке:

— С доном Аристотелем не сидел, а потому не умею вам сказать, смог бы он снести близкое знакомство с сестрицами дыбой и «кобылой», не вымолвив ни единого словечка для протокола… А заплечных дел мастера попадаются до того дошлые — мы-то с вами знаем, капитан, — что у них и каменная статуя чакону спляшет. Порой в такой раж входят, что хоть беги… Оттуда, правда, не сбежишь.

С этими словами он удалился, притворив за собой дверь. Тогда я вытащил из кармана и положил на стол кошелек, переданный мне доном Франсиско.

Алатристе с отсутствующим видом сложил золотые вкучку.

— А теперь рассказывай.

— Что вам угодно услышать от меня?

— Мне угодно знать, что ты в ту ночь делал на Минильясской дороге.

Я сглотнул. Поглядел на лужу у себя под ногами. Перевел глаза на капитана. Я был ошеломлен, как героиня комедии, обнаружившая мужа без света, зато с любовницей.

— Да вы сами знаете… Шел за вами следом.

— Зачем?

— Я беспокоился, как бы…

И замолк. Лицо у моего хозяина стало такое, что язык у меня прилип к гортани. Зрачки его, прежде расширенные — в комнате было полутемно — сузились до размеров шпажного острия и пронизывали меня насквозь. Мне уже приходилось видеть такое прежде, и я знал, что человек, на которого Диего Алатристе смотрел так, уже через мгновение валялся на полу в луже собственной крови. Мудрено ли, что я сдрейфил?

А потому глубоко вздохнул и рассказал все. От и до.

— Я люблю ее.

Как будто это может служить оправданием! Капитан давно уже стоял у окна, глядя, как льет на улице дождь.

— Сильно?

— Невозможно выразить словами!

— Ее дядюшка — королевский секретарь.

Я понял смысл этих слов, содержавших в себе скорее предостережение, нежели упрек. А значили они, что мы вступаем в область предположений и догадок: вне зависимости от того, был ли Луис де Алькесар в курсе дела — Малатеста выполнял его поручения прежде, — вопрос в том, использовал ли он свою племянницу намеренно, как приманку, или же вместе со своими сообщниками решил воспользоваться обстоятельствами? Так сказать, вскочить на подножку уже тронувшейся кареты.