Воевода заморских земель - Андрей Посняков

Тламак ушел, прикрыв за собой дверь. Дремавший на лавке — посетителей ввиду жары пока не было — Кривдяй проводил его ленивым взглядом. Вспомнил вдруг, что не сказал еще Таштетлю о том, что видел Олелька. А тот ведь утверждал, что молодой проводник Тламак молился у православного храма. Значит — крещеный. Знает ли об этом Таштетль? И самое главное, какая выгода будет ему, Кривдяю, ежели Таштетль об этом узнает? Потому и не торопился пока Кривдяй, выжидал. Ха! А может, золотишка попросить у Таштетля за важную новость? Даст ведь, когда надо — не жадный. Кривдяй нацедил себе в кружку октли и задумчиво выпил.

Змея лежала на камне. Мощная, красивая, блестящая. Свернутая, словно пружина. Тламак отыскал ее сразу — недалеко и ушел с масатланской дороги. Осторожно подошел ближе. Ух, красавица! Словно живое воплощение великого бога Кецалькоатля. У какого иного ацтека рука бы не поднялась, но только не у тайного христианина Тламака. Ну, что это за бог? Змея — змея и есть. Подлая ядовитая гадина. Какой от нее толк? Вред один. Ну, красива, да… К тому же — довольно вкусна, доводилось как-то пробовать у каита. Тламак раскрутил пращу, вложил специально приготовленный камень. Змея дернулась вдруг, словно что-то почувствовала. Подняла узкую треугольную голову, увидев юношу, яростно зашипела, завернулась кольцами… и прыгнула! Ну, дура… Тламак только свистнул, на лету сшибив гадину камнем. Умная змея уползла бы быстренько в камыши от греха — ищи потом ее там, свищи. А эта, вишь, завыпендривалась. Мол, прыгнет сейчас, укусит. Ну что, тварюга, прыгнула?

Осторожно отделив обсидиановым ножом раздробленную камнем голову, Тламак спустил на песок кровь и, свернув кольцами безголовое змеиное туловище, сунул его в мешок.

Олег Иваныч оклемался лишь к вечеру — голова болела безбожно, вот что значит перевар с бражкой мешать. Интересно, как этот… «полковник»? Адмирал-воевода испил принесенного сердобольной супругой сока каких-то ягод и, накинув плащ прямо на рубаху, отправился в палаты гостей. Великий окамбеча «полковник» Кучунцин, взъерошенный, в подаренной вчера лазоревой рубахе с вышивкой, сидел на верхней ступеньке крыльца и тоскливо плевал вниз во двор зеленой тягучей слюной. Олег Иваныч присел рядом:

— Что, брат, тяжко?

Кучунцин кивнул, словно бы понимал русскую речь. Впрочем, чего тут было непонятного?

Адмирал-воевода подмигнул гостю и, выловив взглядом слугу, послал его в амбар за брагой. Вроде не все октли вчера выпили.

— Ну, вот. — Отхлебнув прямо из кувшина, Олег Иваныч передал его Кучунцину. Тот, поблагодарив кивком, тоже припал к горлышку. Неплохая бражка, холодненькая.

Олег Иваныч доверительно повернулся к «полковнику»:

— Вот так, бывало, придешь на работу — а работал я дознавателем на Петроградской — после какого-нибудь праздника. Башка раскалывается, а тут еще «двести первую» выполнять да две очные ставки. Ну, очняки отменяю, конечно. А «двести первую» — уж никак, сроки. А прокурор, зараза… ууу… Понимаешь меня, да?

Кучунцин улыбнулся. Мотнул головой, тоже на жизнь пожаловался. Мол, одна у него жена — дочка правителя — можно бы и вторую, да нескромно это. Всякие лицемерные уроды, типа главного жреца-петамути, возмутятся. Скажут, слишком много возомнил о себе окамбеча, не пора ли принести его в жертву Красному Богу Венеры? Ох уж эти жрецы — так бы их и поубивал бы! Нет, ладно, бывает, попадаются и среди них хорошие люди, с которыми и октли попить, и по девкам, но нынешний петамути, старый пердун, уж такой аскет да скромник, дальше ехать некуда. Правда, недавно узнал, уж больно сильно он мальчиков любит. Это хорошо. Подставим ему нужного мальчика, потом посмотрим — кто кого принесет в жертву Красному Богу Венеры. А еще, говорят, петамути с теночками связан. Ух, старая ящерица! Теночки спят и видят, как бы всех тарасков-пупереча принести в жертву своим дурацким богам. Да, в Цинцунцане тоже приносят человеческие жертвы, но не в таком количестве, как теночки! Надо ведь и меру знать, а то скоро совсем людей не останется.

— Слушай, — Кучунцин хлопнул Олега Иваныча по плечу. — Достали совсем эти гады-жрецы! Блюстители морали, иметь их всех в задницу! У меня приятель есть, касик отоми, так он, как только стал касиком, сразу всех своих жрецов в жертву принес. Вот молодец, очень правильно сделал! Теперь сам — и касик, и жрец. И никаких жертв богам — перебьются. И не сказать, чтоб они очень на него за это гневались, я имею в виду богов.

— Да и я тоже с тобой совершенно согласен, — кивнул Олег Иваныч. — Конечно, выпить еще обязательно надо. Немножко. Пару кувшинчиков. Вот этой вот кислой бражки — перевар уж не лезет больше, упаси господи!

Так они и общались — новгородский боярин Олег Иваныч Завойский (бывший старший дознаватель) и полководец тарасков Кучунцин. Хорошо общались, весело, истории разные друг другу рассказывали. Олег Иваныч — по-русски. Кучунцин — на языке науйя. Смеялись, аж до хохота.

Заглянул на двор Гриша. Поприветствовал. Олег Иваныч и его позвал, на крыльцо.

— Не, некогда мне, — покачал головой Гришаня. — В гости собрались с Ульянкой. К отцу Меркушу. Пойдете с нами?

— Не, пожалуй, тут посидим. — Олег Иваныч покачал головой. — У нас тут весело — «полковник» анекдоты рассказывает. Я, правда, ни хрена не понимаю — но, видно, смешные. Слушай, Гриша! Не в службу, а в дружбу — зайди по пути к Геронтию, у него там рыбка вяленая была. Пусть пришлет с Ваней.

— Зайду, Олег Иваныч.

Гриша удалился.

За горами опускалось солнце, окрашивая оранжевым пламенем купол Михайловской церкви.

Прибежал Ваня с рыбой. Олег Иваныч и его на крыльцо усаживал, да и тот тоже отказался — в кои-то веки друг зашел.

— Да ты его знаешь, Олег Иваныч, Тламак, переводчик. Во-он он, у калитки торчит.

Простившись, Ваня сбежал вниз по ступенькам крыльца и помчался через сад к калитке, где его ждал приятель. И когда, спрашивается, успели подружиться?

Олег Иваныч обернулся к «полковнику»…

Вместо веселого приятного в обращении человека перед ним сидел истукан с сурово сдвинутыми губами.

— О благодушный хозяин, знаешь ли ты, кто этот парень, что стоит в конце сада? — спросил он воеводу. Естественно, на языке науйя. Впрочем, Олег Иваныч на этот раз его понял — уж сейчас-то можно было догадаться, о чем спрашивают.

— Это Тламак. Индеец. Впрочем, вы все тут индейцы… Отоми, кажется. Да, отоми. Отоми.

— Отоми? — Кучунцин скептически хмыкнул. — Нет, он не отоми. Не так давно я видел его в свите ацтекского купца Аканака, похожего на глупую рыбу. Этот парень — теночка, ацтек, мешика… или как там они еще себя называют, зловещие правители Теночтитлана, города жестоких кровожадных богов. Они уже добрались и до вас, ждите, вслед за купцами придут воины. Задержите же этого юного шпиона! Убейте его! Убейте всех купцов — быть может, тогда вы спасетесь от нашествия теночков, и ваши бьющиеся сердца не станут украшением золотых сосудов в их храмах. Впрочем, ненадолго.

Олег Иваныч, не перебивая, выслушал речь гостя и решительно послал слугу за переводчиком. Не за Тламаком, естественно.

— Я скоро уеду, — сказал Тламак Ване уже на рынке. Они сидели на траве под деревом и ели вкусное мясо. Завернутое в маисовые лепешки. — Потому, прими от меня подарок. — Молодой индеец протянул мальчику изящный браслет из блестящей змеиной кожи.

— Красивый. — Ваня погладил браслет пальцем. — Но… Вот… Возьми. — Он протянул другу серебряную новгородскую деньгу. — Проделаешь дырку — повесишь на шапку… впрочем, у вас и шапок-то нет… Ну, на шею повесишь. Вспомнишь когда-нибудь. Хотя, думаю, еще увидимся.

— Лучше б нам не пришлось больше увидеться, — прошептал Тламак. — Лучше б о вас никогда не узнали правители Теночтитлана.

Ваня вдруг замер, увидев молодого круглолицего парня. Парень — кудрявый, краснощекий, красивый — покупал у торговца крючки для рыбалки. Торг на базаре продолжался почти до темноты — днем-то, в жару, кто на рынок пойдет? Круглолицый вдруг обернулся — встретился взглядом с Ваней… Ну, это ж с «Семгина Глаза» матрос. И… Ха! Так ведь это он скатился тогда, на Двине, в овраг, когда пришлось застрелить медведя. Точно — он. А впрочем, может, и нет, времени-то прошло изрядно. Спросить, что ли? Нет, уже ушел. Во, блин! Испарился. Даже не поздоровался!

Таштетль был зол. Прямо пылал злобой. И это его — одного из жрецов Уицилапочтли — пытался обмануть какой-то мальчишка, место которому — теокалли — пирамида великого бога. Только не на жертвеннике — слишком жирно — а под ним, со сдернутой кожей, в качестве пищи для священных аллигаторов. Надо же — молиться христианскому богу! Но пока… Он ведь один хорошо знает дороги. Пока его не стоит трогать. Вот вернемся обратно в Теночтитлан, тогда… уж тогда…

— Что ты хочешь сказать мне, мой верный Тламак? — ласково улыбаясь, спросил Таштетль возвратившегося с базара юношу.