Повесть о советском вампире - Александр Слепаков

Поэта фельдшер принял со всем радушием, как городского культурного, можно сказать, образованного, но пьющего человека. Поэт же сообщил фельдшеру, что он не видит во всех этих делах ничего странного, что «праздники земли», как назвал это Арсений Тарковский, известны с незапамятных времен, описаны неоднократно и только безумец может думать, что это просто чья-то фантазия.

– Мир вокруг нас, – говорил поэт, выпив вина, – населен существами, которые были когда-то людьми. Что вы вообще видите в этом странного – в каждом доме кто-то живет, в лесополосе, в поле – везде. Мы сейчас говорим, а кто-то нас слушает. Но наступает такой момент, когда в природе по каким-то причинам жизнь этих существ становится более активной. Это всегда бывает летом, когда тепло, когда вокруг спокойно, когда природе никто не мешает, когда созревают плоды, пчелы приносят мед, а люди живут спокойно, без потрясений. Когда спокойствием и ощущением радости жизни проникается все вокруг. И эти существа становятся ближе к материальному миру. И мы их можем видеть.

Тут я довольно резко возразил, что вампиры – существа другой природы, они не живут в лесу, а выходят из могилы. Они приходят из царства мертвых, и никакие это не праздники земли, а наоборот. И если они попадают в наш мир, значит, между тем миром и нашим где-то есть какая-то брешь, через которую это существо проходит. И происходит это всегда в преддверии каких-то больших и страшных событий.

Тогда поэт сказал мне, что никакого противоречия в том, что мы говорим, нет. Природа живет своей жизнью и не обязательно должна скукоживаться в преддверии каких-то страшных событий и даже может влиять на вампира, растворяя в своих солнечных лучах его злобу, делая его более близким к человеческому существу.

– Вот скажи, – поэт обратился к Иевлевой, – он очень агрессивный?

Она же, повернувшись в фельдшеру, спросила у него:

– Вы его видели, он, по-вашему, агрессивный?

– По-моему, не очень, – признался фельдшер, – он просто страшный, а сильно он агрессивный или не сильно – я не знаю. Когда он появился, все вокруг как-то замерло – даже комары не летали.

– Но ничего плохого он никому не сделал, – сказала Иевлева. – Даже с участковым не подрался.

Тогда я сказал, что, по-моему, я знаю, где находится то место, через которое можно проникнуть в наш мир из мира мертвых. Я долго его искал и наконец нашел. И собираюсь сегодня ночью засыпать его щебенкой.

Там, недалеко от кладбища, на косогоре, вдруг непонятно почему осунулась земля, и я в эту яму заглянул позавчера вечером, правда, я был пьяный, но я видел в ней глаза, и видел их так ясно, как будто я был трезвый.

Фельдшер на это возразил, что позавчера вечером с медицинской точки зрения я ничего не мог видеть так, как будто я был трезвый, но яму эту, он тоже считает от греха подальше лучше засыпать, мало ли что.

Иевлевой идея засыпать проход в загробный мир хотя и не показалась серьезной, но все-таки как-то не понравилась. Она засобиралась, сказала, что ей пора. Что поэту лучше остаться здесь, с новыми друзьями, а она сама дойдет, потому что здесь совсем недалеко.

42. Засыпание выхода из царства мертвых

По мере того как спор с поэтом разгорался и приводились все новые аргументы по поводу предмета, хорошо нам известного, то есть загробной жизни, фельдшер участвовал в разговоре все меньше и меньше, голова его клонилась, и, в конце концов, он уснул на диване сидя, и мы с поэтом уложили его, подложив под голову подушку и сняв с ног сандалии. Накрыли его каким-то одеялом и вышли, у нас с собой была еще целая бутылка вина.

Мы сели на мотоцикл, я посадил поэта сзади, и мы поехали по ночной улице. Поскольку мотоцикл с коляской вызывал у поэта ассоциации с вермахтом, он выкрикивал что-то по-немецки типа: «Дойче зольдатен уно мотоцикль, хенде хох, товарищи!..»

Мотоцикл подпрыгивал по неровностям улицы, в лицо бил горячий ночной воздух, пьяный поэт кричал от восторга – и так мы подъехали к строящемуся коровнику. Стройку сторожил Вася, хорошо знакомый мне человек.

С Васей мы быстро нашли общий язык, и за стакан вина он не только разрешил взять щебенку, но и сам нашел для нее мешок. Он хотел дать нам еще кирпичей, цемента и шифер, но мы не взяли. Мы насыпали в мешок столько, чтоб можно было поднять, погрузили в коляску, поэт пожал Васе руку, и мы отъехали.

Мы ехали спасать мир, спасать свою страну, народ, засыпать проход в наш мир из загробного. Потому что если этого вампира Иевлева взяла на себя, то что еще оттуда вылезет, совершенно неизвестно. А вдруг что-то еще пострашнее?

Мы свернули с дороги, проехали по стерне и дальше прямо на косогор. «Иж» – мощный мотоцикл, и мы без труда заехали почти на самый верх.

Поэт стал на корточки и отважно заглянул в дыру, которая была явно естественного происхождения в том смысле, что появилась сама, а не в результате человеческой деятельности. Он сказал, что не видит там никаких глаз и это хорошо, так как сыпать щебенку на чьи-то глаза, даже если это сверхъестественные глаза, он не будет.

Мы сели на землю, я достал сигареты, и мы закурили. Спешить нам было некуда, перспектива вытаскивать мешок со щебенкой из коляски не очень привлекала. Нам было весело, и тут мы стали друг друга пугать.

– Вот ты мне скажи, как журналист, – начал поэт, – кто страшнее, повешенные или утопленники?

– Я так думаю, – ответил я, серьезно подумав, – утопленники все же будут пострашнее. Они, во-первых, синие, и у них кожа отваливается кусками. Конечно, повешенные тоже не подарок.

– Повешенные еще хуже, – сказал поэт, – у них выпученные глаза, а это хуже всего.

– Ну, не скажи, утопленники – очень-очень страшные, – не мог я с ним согласиться. – Они берут тебя за горло холодными своими руками и говорят: пойдем с нами в воду. У-у-у-у!

– А повешенные пританцовывают и душат. А-а-а-а-а! – воодушевился поэт.

– Ужас какой-то, надо бы выпить, – предложил я.

Мы выпили и закурили. Отсюда сверху вся деревня была видна, вот там спят в домах люди, а мы тут не спим, спасаем их от нечистой силы. Вот сейчас перекроем ей путь в нашу родную деревню, а люди даже никогда не узнают, кто их спас. Если только Вася не разболтает про щебенку, а он точно не скажет. Зачем ему рассказывать, как он за стакан вина отдал совхозный стройматериал? Хотя это можно представить как помощь в деле спасения села, а про вино вообще не говорить…

Вдруг поэт сказал:

– Никакой это не выход из загробного мира. Обычная яма. И нечего туда сыпать щебенку. Там какие-нибудь тушканчики живут или просто мыши. Зачем мы будем их засыпать? Это бесчеловечно.