Падение Трои - Питер Акройд

— Тогда сдержитесь, не бейте его до крови.

Оберманн рассмеялся.

— Обещаю тебе, что я его и пальцем не трону.

Вернувшись после ужина, Оберманн лежал одетым без сна. Глубокой ночью нашарил в темноте ботинки. Тихо открыл дверь и вышел в ночную темноту.

Небо после грозы было усыпано звездами, в тихом прохладном воздухе от камней и земли Трои исходило странное свечение. На сосудах, извлеченных им из земли, он не раз видел изображение солнца, луны, звезд — колесо, круг, скопление точек. На это небо смотрели Приам и Гекуба.

Он спустился к остаткам, старых стен; ливень смыл с них большую часть земли и мусора, и они нерушимо стояли, окруженные свечением. В такую ночь, как эта, он ощущал смысл древней жизни в Трое. Ходил по ее людным улицам.

Оберманн спустился к небольшому участку, на котором начали вынимать землю на том месте, где, как он считал, когда-то стоял храм у ручья. Это был приток Скамандра, прокладывавший себе путь по плоской равнине под возвышающимся Гиссарлыком, после бури он бежал быстро. Оберманн слышал его шум в ночи и нашел то место, где звук, казалось, окружал его со всех сторон. Вот здесь был храм, был алтарь. Он воздел руки к небу и поднял лицо к созвездиям. И начал говорить нараспев:

— Будь моим свидетелем, Зевс, величайший и славнейший из богов, и вы, парки, что из-под земли мстят обманщику. Я взываю ко всем богам, чтобы они отомстили за нарушение их законов. Я называю имена Александра Торнтона и Софии Хрисантис. Пусть боги принесут им беды и печали. Тот, кто нарушил божественные законы, должен понести наказание.

Это была ритуальная формула, которую Оберманн помнил наизусть и знал, что Гомер позаимствовал ее из более древних источников.

— Я не приношу жертву, — сказал он обычным будничным тоном. — Но отдаю себя в ваше распоряжение.

В дубовой роще у склона холма ухнула сова.

— Афина Паллада, великая богиня, дочь Зевса, обладательница эгиды, ты услышала мою молитву. Светлоокая Афина, к чьим крылатым словам прислушиваются другие боги, на моей стороне.

Он услышал звук трубы, возможно, трубил сторож, охранявший раскопки. Он воспрянул духом и, поднявшись с колен, вернулся к развалинам Трои.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

София и Александр заказали билеты в пароходной конторе рядом с причалом. Из соображений экономии они предпочли верхнюю палубу, и теперь возвращались в гостиницу, чтобы забрать нехитрый багаж. Софии нужно было взять шкатулку с драгоценностями, которую она положила в гостиничный сейф.

Пароход отплывал через два часа. Им не хотелось оставаться еще на день в Чанаккале, и они взяли билеты на ближайший рейс в Константинополь. Они не знали, что известно Оберманну или о чем он догадывается, но им хотелось покинуть город как можно скорее. Ни один из них не подозревал, что Рашид видел, как они вместе уезжали из Трои.

Идя через площадь к гостинице, они увидели Оберманна. Он стоял рядом с хозяином, Асадом Думанеком, и указывал куда-то в сторону моря. Александр и София остановились и чуть было не повернули назад.

— Он не должен нас видеть, — сказала София. — Мы можем уйти на базар.

— Нет, я отказываюсь прятаться. — Он заметил ее нерешительность. — Ты боишься его?

— Боюсь? Нет. Конечно нет.

— Мы не сделали ничего дурного.

— Ты прав. Сейчас я вижу его таким, каков он есть.

— Что он может нам сделать? Мы отплываем через два часа. Пойдем. Пройдем через площадь. Помни, мы ни в чем не виноваты.

— Это он виноват перед нами. Это он должен бежать от нас.

Оберманн заметил их, когда они подходили к гостинице.

— Друзья мои! — воскликнул он, раскрыв объятия. — Я искал вас. Я тревожился за вас. По счастью, мне встретился Асад, который сказал, что вы живы и здоровы.

— Да, живы и здоровы, Генрих.

— Боги хранят тебя, София. Но мне ужасно тебя не хватает. Пора вернуться, не правда ли?

Она покачала головой:

— Нет. Я не вернусь.

— Разве "нет" подходящее слово при разговоре с мужем?

— Ты не муж мне. И знаешь это.

Оберманн смотрел на них с явным удивлением.

— Неужели законы этого мира рухнули? Или я сплю?

— Разве Леонид не сказал тебе, что я видела твою жену? Я видела фрау Оберманн.

— Телемак так забывчив. Он ничего мне не сказал.

— Удивительно. Тем более что он твой сын.

Оберманн посмотрел на нее и громко рассмеялся:

— Ты словно оракул, София. Говоришь больше, чем понимаешь.

— Я знаю, что ты лгал мне, что ты обманывал и предавал меня.

— Не надо так громко.

— Я могу прокричать это с самого высокого здания. — Ею все больше овладевал гнев.

— Не здесь, София.

— Здесь самое подходящее место. Разве не на городской площади судили прелюбодеев?

— Жестокие слова. Незаслуженные. Ты моя жена в глазах богов. Они благословили наш союз. Человеческие законы неважны.

— Твоих богов на самом деле не существует, Генрих.

— Смотри, как бы они не поразили тебя.

— Они — плод твоего воображения. Твоей гордыни.

— Думаю, этому научили ее вы, мистер Торнтон. — Оберманн повернулся к Торнтону. — Вы постоянно подрывали и осмеивали мои верования.

— Меня никто не учил, Генрих, — сказала София, — опережая Торнтона.

— Я никогда не осмеивал вас, герр Оберманн.

— Я относился к вам с величайшим уважением, — произнес Торнтон.

— Но, как я вижу, мою жену вы уважаете больше.

— Я не твоя жена.

Два-три горожанина остановились понаблюдать за ссорой иностранцев. Асад встревоженно посмотрел на них и повел Софию и Торнтона через дорогу на площадь.

— Нам не нужны неприятности. Никаких неприятностей рядом с гостиницей. Другие постояльцы…

Оберманн шел за ними, покачивая головой, словно испытывая жалость. Разговор продолжился.

— Я не сделал ничего против своей совести. Не совершил ничего дурного, — настаивал Оберманн.

— Ты лгал мне, — упорствовала София.

— Женщина, которую ты видела, умерла для меня. Она все равно что мертвая. Телемак не хотел, чтобы ее поместили в лечебницу. Вот и все.

— Мы отплываем через два часа, — сказала София.

— Если ты оставишь меня сейчас, то оставишь навсегда. Ты это понимаешь?

— Разумеется.

— Нам нужно собраться, — сказал Торнтон. — Время поджимает.

— Но кто поверит вашим лживым рассказам, мистер Торнтон? Вернувшись в Лондон, вы начнете говорить, что Троя — родина азиатов и каннибалов. Вряд ли кто-нибудь примет эту теорию. Это бессмыслица, причем бездоказательная.

— Доказательства уничтожили вы.

— Я — огонь. Я — буря. Я — ливень. Все ваши выводы сводятся к этому? Вас засмеют.

— У меня нет намерения обсуждать с кем-либо таблички.

— Чудесное молчание!

— Но я уверен, что доказательства где-нибудь появятся.

— Станете держать порох сухим. Так ведь, мистер Торнтон?

— Я напишу статью, которая будет опубликована лишь в том случае, если в каком-то другом месте будут найдены неопровержимые доказательства моих предположений.

— Браво! Как благородно! — Оберманн обернулся к Софии. — Куда вы направляетесь? — Она бросила быстрый взгляд на Торнтона. — Можешь не раздумывать, София. Я узнаю подробности вашего путешествия через секунду после того, как вы отплывете.

— Мы едем в Константинополь.

— Город цветов. Город золота. В молодости, мистер Торнтон, я любил золото. Когда я был купцом в Санкт-Петербурге, мне страшно нравилось, как истертая монета переходит из рук в руки. Вы знаете, что я когда-то был банкиром и скупал золотоносный песок в Калифорнии? Как-то, напившись своего немецкого пива, я покрыл лицо драгоценной пылью, и оно превратилось в золотую маску!

— А ты таким образом превратился в великого царя, — заметила София.

— Я уже это знал. Я знал, во мне кроется нечто, что вознесет меня. Как вы будете жить в Константинополе?

— Будем жить, — ответила она.

— Оттуда вы поплывете в Лондон. Я прав?

— Там мой дом, сэр, — сказал Торнтон.

— Британский музей придет в восторг, мистер Торнтон, видя, что вы вернулись. Вы уцелели, побывав у легендарного чудовища Оберманна. Вы станете героем!

— Сомневаюсь, что меня так назовут.

— Но вы привезете с собой бесценную награду. — Оберманн хотел положить руку на плечо Софии, но она отшатнулась.

— Я не награда, Генрих. Александр не завоевывал меня. Я еду с ним по собственной воле.

— Браво! Но ты обманываешься, София. Ты не будешь счастлива в Англии. Когда ты работала в Трое, я видел, что ты довольна, как никогда. Я помню твою радость, когда ты обнаружила лестницу.

— Разве ты не понимаешь? Я делала это ради тебя.

— Ради меня? — Он на мгновение смутился.

— Да, Генрих. Ради тебя.

— То есть ты говоришь, что любила меня, София?