Жулики, добро пожаловать в Париж - Анатолий Гладилин

Увы, как обычно бывает, успех становится причиной падения. Судите сами: в 1880 году на факультете литературы в Сорбонне училось три тысячи студентов, в 1951 году — 16 тысяч, в 1968 — 32 тысячи. Где их было разместить? Правда, Сорбонна приобретала подсобные корпуса, открывались филиалы — «Жюссьё», «Дофин», «Нантер», но все равно с наплывом жаждущих Сорбонна не справлялась.

Плюс — отсутствие конкуренции привело к косности преподавания. Отсюда и взрыв в 68-ом году!

Сейчас непосредственно «Сорбонной» являются III и IV парижский университеты гуманитарных наук. IX парижский университет, где преподают экономику, называется «Дофином». Второй, где преподают право, — «Ассас». Всего Париж насчитывает 13 университетов, включая пригороды — «Нантер», «Версаль», «Кретей». Университеты различаются даже по политической ориентации: «Толбьяк» — левый, «Ассас» правый…

Парижские университеты — государственные. Плата за обучение — чисто символическая. Поэтому на первый курс записывается уйма народу, без всяких экзаменов. Важно в лицее получить степень «бакалавра», то есть аттестат зрелости. Отбор происходит в конце первого курса, по результатам оценок. Статистика примерно такова — на первый курс поступило 1300 человек, а на второй переходят 150, аудитории пустеют. После второго курса студент получает диплом об общем образовании — «Дог», после третьего- «Лиссанс», после четвертого — «Метриз». С дипломом «Метриз» студент уже считается готовым специалистом. Однако можно продолжать учиться дальше, своего рода аспирантура, и в конце концов — защитить докторат.

В принципе, в парижских университетах можно учиться всю жизнь, оставаясь по многу лет на одном курсе. Яркий тому пример — вечный студент Жан. Богатая тетка завещала ему кругленькое годовое пособие. Племянник имеет право его получать, пока учится. Племяннику недавно исполнилось 60 лет. Заканчивать университет он явно не торопится.

Диплом любого парижского университета — штука полезная, но он потерял престиж старой Сорбонны. Бесспорно, университетский специалист имеет больше шансов устроиться на работу, чем человек без диплома. Однако сам диплом ничего не гарантирует. Как говорят французы: «это зависит» — зависит от целеустремленности и энергии специалиста, семейных связей, его мобильности. Иногда надо расстаться с парижской квартирой и переехать в глухую провинцию, а на это не каждый отважится. Настоящие, то есть полноценные дипломы, которые практически открывают все двери во Франции, дают лишь «высшие школы», такие, как ЕНА (Высшая административная школа), Высшая политехническая школа, Высшая школа магистратуры (юридическая) или Сан-Сир (военная академия). Вот туда попасть крайне трудно. Сначала надо учиться в университете хотя бы два года, потом на подготовительных курсах, потом сдать очень сложные вступительные экзамены.

Зато впоследствии выпускники «высших школ» становятся технократической и политической элитой, которая правит Францией.

Французская глубинка

Несколько недель этим летом я провел во французской деревне. Потом — в маленьком городке. Место это называется Солонь, департамент в двухстах километрах южнее Парижа. Солонь — не глухая провинция, но то, что у нас в России называется «глубинкой». Можно сравнить с нашей Костромской или Калининской областью. Мало промышленности, много лесов, маленькие речки… Кажется, лавры наших писателей-деревенщиков не дают мне покоя, так и хочется нарисовать сельский пейзаж, но не будем браться за то, что не умеем. Сопонь — раздолье для рыбаков и охотников. Недалеко, правда, Луара, большая река, со своими знаменитыми замками (опять же, по аналогии, наше «золотое кольцо» — Суздаль, Владимир, Ростов Великий). Но это известные туристские маршруты, а Солонь находится в стороне. Деревня, где я жил, располагалась на высоком берегу маленькой речушки Шэр. В середине реки — взрослому человеку по пузо. Однако рыбаки похвалялись, что в Шэре ночью можно поймать даже угрей. Охотно верю, но не пробовал. Впрочем, насколько я заметил, местное население рыбной ловлей не балуется. Местное население в основном возится на своих, будем так называть, приусадебных участках, где произрастают разные ягоды и овощи. Есть и фруктовые деревья, есть и маленькие виноградники. Из живности бродят овцы и куры, то есть кое-что на прокорм имеется. Да, еще одно важное обстоятельство — деревня небольшая, всего двадцать домов, ни клуба, ни сельсовета, ни магазина нет.

Тут у нашего читателя может возникнуть законный вопрос: дескать, как у них там со снабжением? Неужто так же, как в тех глухих российских деревнях, о которых с такой болью рассказал Виктор Астафьев, куда раз в месяц привозят водку и каменные, несъедобные пряники?

Отвечаю: со снабжением дело обстоит еще хуже, ибо ни водку, ни пряников в деревню не привозят. Зато в девяти километрах имеется маленький городок, где есть и булочная, и аптека, и мясная лавка, кафе, ресторанчик, а также огромный супермаркет «Мажор», в котором ассортимент продуктов и товаров такой, что московские ГУМ и ЦУМ могут плакать от зависти. Все, как в парижских супермаркетах, плюс больший выбор местных вин и колбас. Словом, за таким товаром можно протопать девять километров по грязи и бездорожью. Только топать не приходится: деревню с городком соединяет прекрасная асфальтированная дорога, точнее — две: старая и новая. А в каждом деревенском подворье — машина. У хозяина, который нам сдавал домик, их было даже две — грузовичок и советская «Лада». Кстати, «Ладой» он очень доволен. «Вот, говорит, лишь колеса никуда не годились, колеса я сразу сменил. А так, ничего, уже сто тысяч километров набегала…»

Хибару нам хозяин сдавал неплохую: двухкомнатный домик, с хорошо оборудованной кухней, ванной, туалетом. Но этот дом он соорудил для дачников. Сам жил на другом участке, и его дом, по размаху и отделке напомнил мне генеральские дачи в подмосковном поселке Баковка. Эдакий скромный двухэтажный особняк, с большой верандой, холлом и мастерской на первом этаже. Как рассказывал мне хозяин, чтобы возвести стены дома, ему пришлось нанять рабочих, а все остальное он сделал сам. Запад — я давно это понял — рай для людей, которые умеют все делать своими руками. Нет дефицита строительных материалов, облицовку, сантехнику, строительный инструмент вы найдете в любом большом магазине. Земля в Солони дешевая, участок можно приобрести почти задарма, и хозяин потихоньку, за несколько лет, на скромную пенсию смастерил себе такую «лачугу», стоимость которой теперь потянет за полмиллиона франков. Соседи наши были португальцы. В семье четверо маленьких детей. Глава семьи работал бульдозеристом на каком-то карьере и зарабатывал пять тысяч франков (760 евро) — это самая маленькая зарплата во Франции. Честно говоря, я не знаю, как они сводили концы с концами (правда, жена еще получала государственное пособие по многодетности), но дом у них свой, купленный в рассрочку. Конечно, не такие хоромы, как у нашего хозяина, но вполне приличный. И опять же — огород. Другой сосед все время ездил на крошечном тракторе по своему винограднику, чем-то его опрыскивал. Однако все они деревенские жители, которые подкармливаются со своего участка, но не кормят страну. А где же те, кто кормит? Кто заваливает Францию таким количеством зерна, фуража, фруктов, овощей, мяса, молока, вина, что их некуда девать, несмотря на большой экспорт? У меня давно сложилось впечатление, что вот эти люди живут не в деревнях, а на своих фермах, посреди своих угодий.

«Владимирские» проселки — извините, проселки Солони — привели меня в городок Сальбри. Сальбри — это районный центр, и жителей в нем больше шести тысяч. На центральной площади Сальбри, где по утрам бывает рынок, стоит бронзовый солдат. На пьедестале выгравированы имена жителей Сальбри, погибших в Первую мировую войну. Имен, наверное, пятьдесят. И еще есть маленькая мемориальная доска с именами погибших во Вторую мировую войну. На ней всего четыре имени. Подобные памятники стоят во всех французских городках, и соотношение числа погибших во время двух мировых войн — примерно то же. Кстати говоря, в Германии я видел много памятников немецким солдатам, погибшим в двух мировых войнах. В Советском Союзе — огромное количество обелисков советским воинам, павшим в Великую Отечественную войну, но мне не встречался ни один памятник русскому солдату, погибшему в Первую мировую войну.

Но вернемся в Сальбри. Итак, что представляет собой французский районный центр? Это два больших магазина типа «Мажор» и штук двадцать маленьких. Несколько гостиниц, три ресторана, десяток кафе, филиалы всех крупных французских банков. Естественно, мэрия, почта, крохотный полицейский участок и жандармерия, в которой я насчитал четырех жандармов. В Сальбри, в отличие от Парижа, очень спокойно, двери не запираются. Кинотеатра в городке нет, видимо, вытеснил телевизор. Но есть библиотека, есть клуб для молодежи и центр культуры и отдыха. Что касается спортивных сооружений, то есть стадион и бассейн на открытом воздухе. В бассейне купаются и загорают. Предвижу недоуменные вопросы: а что еще делать в бассейне? Не скажите, я вспоминаю, как много лет тому назад я отдыхал на юге Германии, в Шварцвальде. Там был даже не бассейн, а огромный водный комплекс, куда съезжались жители всех ближайших деревень. Так вот, там у меня создалось впечатление, что немцы не столько купаются и загорают, сколько сидят в купальных костюмах за столиками открытого кафе и в основном пьют пиво и едят сосиски. Наверное, бассейн служил местом встречи для всех районных жителей.