Экзистенциализм. Период становления - Петр Владимирович Рябов

Два слова об историческом контексте. Романтизм – это антитеза Просвещению, его великий соперник и оппонент. Это реакция на начало буржуазной цивилизации со всеми ее признаками: распадом социальности, индустриализмом, торжествующим мещанством, утилитаризмом, рационализмом, технократизмом и сциентизмом. Но так же, как Паскаль – великий философ, а остался на долгое время на обочине философии, мейнстримом же был Декарт и другие, так же и романтизм, при всей своей влиятельности, важности, при том, что романтизм сформировал целую культуру, выразил мироощущение, дал кучу идей и повлиял на многое, всегда был в оппозиции, всегда был оборонявшимся, реагирующим. Не за ним было поле боя.

Вот вам характерный пример. В XVIII – начале XIX века во Франции «просветитель» и «философ» были синонимами. Если ты философ, ты просветитель. И очень забавно: когда в России в двадцатые годы возникла группа молодых людей, которые захотели создать романтический философский кружок, они назвались не «философами», потому что тогда их бы считали просветителями, а они назвались… «любомудрами», то есть перевели слово «философия» дословно на русский, чтобы показать свое отличие от просветителей. Они были последователями немцев-романтиков (и, кстати, предшественниками романтиков и шеллингианцев-славянофилов), а не французов-просветителей. Просвещение в то время – мейнстрим.

Историко-политический аспект романтизма. Романтизм очень тесно своими корнями связан с Французской революцией, с ее надеждами, с ее разочарованиями. Об этом очень ярко и убедительно говорит Блок в докладе «О романтизме». Но, что очень важно, Французская революция, как всякая великая революция, это стихия. А романтизм любит стихию. Она пробудила романтизм. Но это не значит, что все романтики были любителями Французской революции. И уж особенно потом, когда она выродилась сначала в якобинскую диктатуру, а потом в диктатуру и империю Наполеона. Конечно, наступило потом разочарование. Но романтизм по сути своей революционен и стихиен. И, конечно, два этих великих явления, Великая революция во Франции и великое всемирное романтическое движение, неразрывно связаны.

Очень условно и схематично можно сказать, что изначально романтизм был более жизнеутверждающим, более оптимистичным. Он верил в возможность превратить мечту в реальность, реальность в мечту, преобразить мир через искусство, через подвиг.

А потом неуклонно усиливается пессимизм. После Французской революции, после наступления буржуазной эпохи, после наполеоновских войн, после торжества бюргерства, воинствующей пошлости. Тут уже пути романтиков расходятся. Кто-то уходит во «внутреннюю эмиграцию», сходит с ума, стреляется, гибнет, кто-то ударяется в католицизм, в консерватизм, кто-то остается верен революционным знаменам.

Повторяю, романтики – они очень разные! Они разные в различных странах, там везде своя специфика. Они разные по религиозным взглядам, по политическим взглядам. И все-таки есть что-то общее. Сами понимаете, при всей моей любви к романтизму и при всей важности этой темы я не могу за две эти лекции все рассказать. Если до этого я подступал к романтизму со стороны того, чем он не является, или потом, в чем его дух и суть, то следующий кусочек лекции и новый подступ к романтизму я построю на антитезе.

Теперь давайте посмотрим на романтизм через призму того, с чем он спорит. А спорит он с просветителями. О Просвещении наверняка все знают больше, чем о романтизме. В чем же романтики полемизируют с просветителями? Давайте я пробегусь по некоторым антитезам, некоторым контрастам и оппозициям «Просвещение – романтизм». Попробую теперь через это о романтизме что-то сказать. Очень сумбурно, бегло, но все-таки. Я уже говорил немножко, когда сравнивал классицизм и романтизм: в классицизме – системность, рассудочность, назидательная дидактичность, обращенность к Риму, в романтизме – стихийность, спонтанность, антидидактичность, любовь к Элладе.

Начнем с главных принципов. Я, многие годы преподавая студентам историю философии, немало размышлял о том, есть ли у Просвещения какое-то особенное словечко, основание, начало, которым можно все Просвещение описать. Я долго об этом думал. Есть ли слово, через которое все Просвещение можно понять? И нашел наконец, как ни странно, такое «волшебное» слово. Это слово «редукционизм». Редукция – это объяснение сложного просто, сведение сложности мира к чему-то одному и простому, упрощение целого до части. Идея-фикс, мания Просвещения – объяснить все просто и естественно. Для просветителей нет ничего сверхъестественного, нет ничего сложного или бесполезного. В этом сила Просвещения. Оно же апеллирует к массам, должно быть популярно, понятно и доступно. Редукционизм в онтологии – механицизм: весь мир понимается как машина, все могут объяснить законы механики, понятые как законы метафизики. Редукционизм в понимании религии – свести всю религию к разуму и выбросить все остальное. Объявить веру суеверием и обосновывать бытие Бога чисто рациональными доводами «естественной религии» деизма, выкинув за борт и культ, и мистический опыт, и священные писания, и все остальное, что составляет содержание всех исторических религий. Редукционизм во взгляде на человека – свести человека исключительно к телу, выбросив душу. Считать человека «машиной» (как делал Ламе-три). Редукционизм в понимании общества – географический детерминизм, сведение всей социокультурной реальности к базовым географическим природным факторам: почвам, климату, размерам страны (как у Монтескье). В этике редукционизм – «разумный эгоизм»: редукция всей нравственной жизни к эгоистическому инстинкту, смягчаемому разумом. В этом последовательном проведении и культивировании во всем мировоззрении одного базового принципа – редукционизма – огромная сила и притягательность культуры Просвещения.

Но в этом и огромная ахиллесова пята Просвещения. Потому что сложность мира убивается. Все фатально упрощается и… становится плоским и неясным. Если мы все сводим к машине, к механике, то как вывести живое из неживого? Одушевленное из неодушевленного? Если человек – машина, зачем ему вообще свобода? И какая мораль возможна среди мира машин, если нет выбора? (Это хорошо понял Кант – и отшатнулся от просветителей.) Если религия сводится к разуму, зачем вообще она нужна? И можно ли вывести самопожертвование и любовь из эгоизма, пусть и «разумного»? Единственный просветитель, который это отчасти понимал и фиксировал, был Дени Дидро. У него была забавная роль – быть внутренней «совестью» Просвещения. Он фиксировал эти противоречия, но не знал, как из них выбраться. А остальные даже не понимали и этого.

Соответственно, главная черта, главный принцип романтизма, – это холизм. От слова ὅλος – «целостность». Холизм – это антиредукционизм. Холизм говорит: мы можем понять что-то или целиком или никак. Понятно, как мы понимаем целиком? Интуитивно. Не рассудочно, не разлагая на части, не аналитически, а целостно и непосредственно. Таково романтическое мироощущение и все, что из него выйдет. Например, Шпенглер, позднее дитя романтической культуры, говорит: понять душу культуры можно только или целостно или никак. Вот вам пример холистического взгляда. «Понять» дерево,