Том 12. Пьесы 1908-1915 - Максим Горький

Анна (обнимая её). Людочка…

Людмила. Нюта… ой, как хорошо…

Анна. Какая ты стала…

Людмила. Точно солнышко ты…

Павел. Нытьё началось…

Васса (в дверях). Анна!.. Иди к отцу-то…

Прохор. Что — плохо ему?

Павел. Погодите ещё радоваться-то…

Прохор. Я тебя спрашиваю, дуга?

(Павел, забежав за стол, показывает дяде язык.)

Людмила (хохочет сквозь слёзы). Смотри, папа!

Прохор (идя к Павлу). Пашка, уши надеру!

Павел. Троньте…

Михаил (дочери). Ты — уйди…

Семён (оживлённо). Дядя — загородите стулом дорогу-то ему! Павел — под стол катай, эх ты!..

Занавес

Действие второе

Вечер. В столовой полутьма. Перед камином — Людмила. Анна, с папиросой, задумчиво ходит по комнате.

Анна. Жалко, что ты не писала мне…

Людмила. Ну… я и адреса твоего не знаю.

Анна. Если б хотела…

Людмила. Следят за мной: муж, отец… И о чём писать, что тебе интересно?..

Анна. О себе… обо всех…

Людмила. Ничего не понимаю я. За два года — поглупела, обозлилась…

Анна. Зачем ты вышла замуж за Павла?

Людмила. Надо было.

Анна. Да?

Людмила. Да.

Анна. Как это ты? Такая осторожная…

Людмила. Время было такое… особенное. Везде — бунты, забастовки эти… точно уборка перед праздником… И всё уборка да уборка… а праздника — нет. Подвернулся один… красавец… мальчик почти… Рябой был, а красив.

Анна. Где он?

Людмила. Пропал. Не знаю — где.

Анна. Павел знает?

Людмила. Нет. Никто не знает… кроме дяди.

Анна. Как же…

Людмила. Так уж. Дядя Прохор научил… Хороший был тот… рябенький-то… удивительно ласковый и добрый…

Анна. А что за человек дядя Прохор?

Людмила. Так… купец весёлый… Тоже ласковый… Приласкает, а потом — отдавай назад… с процентами. (Другим тоном.) Ну, бог с ним! Не хочу плохо говорить о нём, — он всё-таки сделал мне однажды доброе, сделал! А мы ведь не нищие и должны добро помнить, так, Анна?

Анна (равнодушно). Не знаю.

Людмила (улыбаясь). Близкий мне человек один — мать твоя… И не говорю я с нею никогда почти, и она меня не спрашивает ни о чём, — разве пожурит порой за Павла… А сердцем я знаю, что только она меня жалеет и любит… Не будь её, — ух, что бы я сделала!

Анна (нахмурясь). Вот как!

Людмила (весело). Вот придёт весна — начнём мы с нею в саду работать… Ой, Анна, хорошо это как — помогать земле в цветы рядиться! На самом восходе солнышка постучит она ко мне, мамаша-то: «Эй, — скажет, сердито так, — вставай-ка!» И пойдём обе молча, почти на весь день, вплоть до вечера… Не узнала бы ты сад, кабы лето теперь! Вот разросся, вот украсился! Прошлой весною одних цветочных семян больше, чем на сотню рублей купили! Сливы какие, яблони, вишенье! Прививки училась делать я, к мужикам на село хожу прививать — садовница совсем! Книжку мне мать купила о садоводстве — учись, говорит, это честное дело! Мужики, видя наши-то успехи в саду и огороде, жён присылают по семена, прививочку попросить… мужики меня уважают! Хорошо жить весной, летом, осенью… а зима — трудна и мне и ей… Тесно как-то нам в доме… Не говорим ничего, а обе знаем, что думаем… Ты что скучная какая стала?

Анна. Не знаю… Такая ты красивая, молодая…

Людмила. А вот, как начнём работать весною — погляди, какая буду я! Ах, сад наш! Войдёшь в него утром, когда он росой окроплён и горит на солнце, — точно в церковь вошла! Голова кружится, сердце замирает, петь начнёшь — точно пьяная! Перестану, а мамаша кричит — пой! И над кустами где-нибудь лицо её вижу — ласковое, доброе, материно лицо!

Анна (тихо, точно не веря). Ласковое? Доброе?

Людмила. Ну да! А что? Помнишь, как мы с тобой в саду этом играли?

Павел (входит). О чём сплетничаете?.. (Зажигает свечи в люстре.)

Людмила. Зачем это?

Павел. Тобой любоваться хочу!

Людмила. Погаси…

Павел. Не погашу!

Людмила. Урод!

Павел. Вот, Анна, с каким дьяволом связали меня… на всю жизнь.

Людмила. Врёшь! Ты сам на коленках ползал передо мной, как нищий…

Анна. Перестаньте!

Людмила. Ты понимаешь — он ничего не может сделать со мной… так дразнит меня разными пакостями. Подарили мне кота сибирского — отравил…

Павел. Он меня царапал… Вовсе я не травил его… он сам объелся…

Людмила (вскочила). Молчи, обезьяна! Видеть не могу… (Быстро уходит.)

Павел (тихо). Убежала… ага! Видеть не можешь?

Анна. Что же ты думаешь делать, Павел?

Павел (усмехаясь). Ничего. Мне — нехорошо, пусть и она терпит! (Вдруг искренно и горячо.) Анюта, помоги мне, Христа ради! Я тебе подарю что хочешь… денег, если надо, денег дам, когда папаша умрёт! Господи — я всё отдам… всё!

Анна (задумалась). Что я могу сделать?

Павел (тихо, жалобно). Ты по любви вышла замуж, — научи её любить меня… научи её! Я её так люблю — меры нет! Спит она, а я стою на коленках у кровати: «Люда, Людочка, никто тебя не полюбит, как я! — так и шепчу ей всю ночь до утра… — У всех что-нибудь есть, а я уродливый, мне больше не для чего жить, как для тебя», — говорю я ей, а она — спит… Анна, помоги мне!

Анна (торопливо). Успокойся, кто-то идёт…

Павел. Что мне? Пусть все идут… все знают!

Наталья (входит). Паша, матушка зовёт… (Подозрительно смотрит на них.) Скорее, она сердится.

Павел (уходя). Она всегда сердится.

Наталья (следуя за ним). Ты там мальчишку побил конторского…

Павел. Ну так что? Их надо бить…

Анна (Наталье). Наташа, подождите минутку.

Наталья (возвращаясь). Хорошо.

Анна. Ф-фу… точно он избил меня!..

Наталья. На супругу жаловался?

Анна. Вы с ним, кажется, хорошо живёте?

Наталья. Я — со всеми одинаково.

Анна. Не скучно это?

Наталья. Почему же?

Анна. Да вы такая молоденькая… развлечений здесь нет…

Наталья. А муж?

Анна (улыбаясь). Этого довольно?

Наталья (поучительно). Он очень старается, чтобы не скучно было… и смешит, и всё. К тому же время теперь вовсе не такое, чтобы смеяться хотелось…

Анна (заинтересована). Да-а?

Наталья (убеждённо). Конечно! Теперь уж невозможно жить, как раньше… надо переезжать в город… и всё должно быть иначе…

Анна (серьёзно). Как же?

Наталья. Не могу ещё объяснить… я очень много думаю об этом, а — не знаю… Только — надобно жить в укреплённых городах, где много полиции и войско есть… (Воодушевляясь.) После этих страшных годов тихие люди переводятся, сестрица Анна. Все начали думать и тайно друг с другом говорить… и ходят разные люди… у нас тут заходил один, так он уговаривал всех, что всякое дело — грешно и делать ничего не надо! Я очень испугалась тогда… вы подумайте, что это может быть, если опять никто не будет работать?

Анна. Какая вы однако…

Наталья. У меня ребёнок больной, и по ночам я мало сплю, а всё думаю о разных разностях. Но я ещё молоденькая, и меня не слушают, когда я говорю… а вот вы, спасибо вам, слушаете… Это мне очень приятно.

Прохор (входит, сердитый). Где Васса?

Анна. Не знаю.

Наталья. На завод ушла.

Прохор. Чертовка…

Анна. Откуда вы такой?

Прохор. Грязен? С голубятни. Ефиопы — три месяца прошу лестницу поправить — не хотят! Это — нарочно, Анна, так ты и знай! И если я в погреб слечу, шею сверну, — это будет подстроено, да! Это будет Пашкина хиромантия!..

Анна. Ой, дядя, ну что вы говорите?

Прохор. Знаю что… Ты — не знаешь, а я… прошлый раз сижу на голубятне, а кто-то тихонько открыл творило погреба, лестницу подвинул на самый край и дверь со двора захлопнул. Темно. Пол — сырой на погребе… едва-едва не слетел я. Это как понять? Чьи сии дела уголовные, а?