Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы - Неизв.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Смутившись от своих мыслей, воровка поспешила обратиться к будничным делам. Подумав, что гостья, наверно, с дороги проголодалась, она кинулась собирать съестное, но ничего, кроме холодной каши и ломтя хлеба предложить не могла.
«Уж не обессудь, изысканных яств и разносолов у нас нету…» – начала она, откинув полог, но тут же смолкла: смертельно уставшая Дарёна сонно посапывала под волчьим одеялом, подсунув под щёку кулак с зажатым в нём вышитым кошелёчком.
Стукнула дверь: это вбежала промокшая под дождём Берёзка, прижимая к себе огромную охапку полевых цветов и трав.
«Бабуль, я насобирала!» – воскликнула она и удивлённо осеклась, увидев Цветанкин приложенный к губам палец.
«Тшш», – шикнула та.
Взгляд Берёзки тревожно устремился в щель полога, одну из половинок которого Цветанка придерживала. Прикрываясь цветами, девочка подкралась и заглянула.
«Ой, – вырвалось у неё. – А это кто?»
«Это Дарёна, – шёпотом ответила Цветанка. – Она останется у нас».
Белёсые брови Берёзки сдвинулись, губы поджались. В потемневшем взгляде что-то блеснуло.
«Ещё один рот? – проворчала она. – Ты и так вон сколько народу кормишь, а теперь и она нам на шею сядет?»
Цветанка с беззвучным смехом взяла Берёзку за плечи, подталкивая к столу и намекая, что громко говорить не следует, чтоб не разбудить Дарёну.
«Она и сама зарабатывать может: певица она и на домре игральщица. Давай-ка, разбери, что ты тут нарвала… Всё вперемешку притащила, теперь вот по стебелёчку одну травку от другой отделять надо. Донник с донником клади, кипрей с кипреем…»
«А где она спать будет?» – поинтересовалась Берёзка, ревниво косясь в сторону полога.
«На лучшем месте, вестимо, – усмехнулась Цветанка. – На моей лежанке. На печке-то теплее, зато там помягче».
Пальцы Берёзки, разбиравшие травы, замерли, а голос дрогнул:
«А я?»
«А ты или к бабушке на печку ступай, или на полати к ребятам, – ответила Цветанка. – Места всем хватит. Дарёна, вишь, девица не простая, дочка княжеского ловчего, а скитаться её нужда заставила – нелады с князем вышли. На одни только сапожки её глянь: даром что запылённые да стоптанные, а всё одно простой люд таких не носит. Бока у неё к пуховым перинам привыкшие, потому и устроить её надо поудобнее».
Берёзка засопела, морщась, как будто собиралась чихнуть. Брови её насупились, а нижняя губа плаксиво оттопырилась.
«Я с бабулей не лягу, – пробурчала она. – Бздит она дюже. А на полатях с мальчишками я спать и подавно не стану! И вообще…»
Не договорив, Берёзка стремглав вылетела из дома, хлопнув дверью – только слезинки блеснули на глазах. Цветанка почесала в затылке, на всякий случай заглянула за полог – не разбудил ли шум Дарёну? Та и не думала просыпаться, только повернулась на другой бок. Цветанка склонилась, осторожно потрогала её косу. От вида сомкнутых ресниц Дарёны к сердцу подкатило что-то щекотное и нежное, такое же пушистое, как эти ресницы.
Вскоре Берёзка вернулась – вымокшая до нитки и жалкая: под дождём не очень-то погуляешь. Цветанка заставила её переодеться в сухую рубашку и загнала на печку. Бабуля что-то прошамкала недовольно, когда девочка перебиралась через неё в дальний уголок лежанки. Разбуженная толчками Берёзкиных ног, бабушка попросила поднести ей бражки, дерябнула – и снова с печки послышались сонные рулады, высвистываемые её носом.
Троих старших ребят Цветанка недавно пристроила на работу: Ждана – подпаском, Ерша – помощником к сторожу на огородах, а Соловейко ей удалось отдать в подмастерья к гончару, но не к глухонемому Вабе (лишние глаза и уши, а главное, способный болтать язык около воровского притона были нежелательны), а к Третьяку Неждановичу – давнему знакомому бабушки Чернавы, весьма признательному ей за лечение. Теперь о крыше над головой и пище для этих ребят можно было не беспокоиться: мастера предоставляли ученикам и то, и другое. Ватага младших пока предпочитала лоботрясничать и попрошайничать. Тёплыми летними ночами они постоянно где-то шлялись, но утром, проголодавшиеся и усталые, всегда возвращались. Впрочем, польза от них тоже была: они собирали ягоды и орехи, рыбачили, а пару раз даже притаскивали из леса мёд, ловко обворовав бортевые угодья посадника Островида. Дарёна тоже оказалась отнюдь не белоручкой: уже на следующее утро она поднялась чуть свет, сходила за водой, затопила печку и принялась хозяйничать. Берёзка, продрав глаза, хмуро наблюдала, как та выполняет её обязанности.
«В последние годы мы жили совсем не богато, – рассказывала Дарёна, с силой налегая руками на тесто для хлеба. – Без батюшки-кормильца мы остались, осиротели. Жили на скудное содержание, выделенное князем. Я наравне со служанкой всё по дому делала, так что к работе я привычная. В долгу у вас не останусь, буду помогать, чем смогу».
«Помощница – это хорошо, лишние руки всегда пригодятся, – промолвила бабушка, сидевшая за прялкой. – А человек, который родом-сословием своим не кичится – достойный человек».
Слепота не мешала ей работать: пряжа из-под её узловатых старческих пальцев тянулась тончайшая, льняная нить выходила безупречно ровной. Иногда бабушка отпускала веретено, и оно удивительным образом вращалось само, не падая – лишь покачивалось, волчком кружась на кончике. Пряжа эта была не простой: беззвучное шевеление губ бабушки говорило о том, что в нить вплетается волшебство. За чудесной пряжей приходили издалека и покупали её как спасение от бед: даже небольшой отрезок нити, вплетённый в одежду, берёг здоровье человека, приносил удачу и защищал от врагов.
«Ну, вот и кончик скоро у моей ниточки… Недолго уж теперь вить осталось», – задумчиво сказала бабушка, хотя конца прядению пока не было видно. Смысл её слов зябко прозвенел в утренней тишине, тоскливой иголочкой кольнув душу Цветанки.
В этой тревожной задумчивости воровка бродила по улицам. Проходя мимо знакомого забора, она замедлила шаг, зачем-то проверила доски… Нет, дыра по-прежнему была заделана. Откуда ж ей снова тут взяться? Ведь обитательница сада упорхнула пташкой в чужой дом. Яблоня грустно вздыхала, поникнув ветками, ломившимися от зреющих плодов.
Тихий посвист юркой ящеркой щекотнул Цветанку меж лопаток. На другой стороне улицы стоял смуглолицый Жёлудь, вечно запылённый и всклокоченный, с яркими белками подвижных хитроватых глаз. Возраст его был никому не известен, а лицо напоминало сушёное яблоко. Выглядел этот дядька стариком, но в движениях был молодцевато быстр – направился к Цветанке, размашисто ступая худыми и по-журавлиному голенастыми ногами.
«Эй, Заяц! Всюду тебя ищу, – прошепелявил он сквозь кривые зубы со щербиной в верхнем ряду. – Айда в корчму, Ярилко угощает».
Недоверчивый зверь внутри Цветанки сразу насторожил уши и ощетинился, чуя подвох. Отказаться? Что-то воровке подсказывало, что это будет лишь отсрочкой. Лучше сделать шаг и повернуться лицом к неведомой угрозе сейчас, чем показать тыл и ждать ножа в спину. Что бы это ни было, вечно бегать от этого нельзя.
«С какой стати он так расщедрился? – хмыкнула Цветанка вслух, неохотно следуя за Жёлудем. – У него зимой снега не допросишься, а тут вдруг – угощает!»
Морщинистый прощелыга лишь ухмыльнулся в ответ, что только укрепило Цветанку в недобрых предчувствиях.
В корчме было яблоку негде упасть. Густо-зловонный, спёртый воздух встал в горле Цветанки мерзким комом, а вид одурманенных выпивкой людей вызвал привычное отвращение. Её взгляд невольно задержался на богатырски сложенном, русоволосом и русобородом детине в богато расшитом кафтане и красных сапогах, собравшем за столом вокруг себя кучу выпивох. Что бы ни привело доброго молодца в это злачное место, пропойцей он не выглядел, отнюдь – был при средствах и щедро угощал соседей по столу, а те и радовались даровой выпивке. Большие выразительные глаза богатыря не мутнели от хмельного питья, оставаясь ясными и блестящими. При каждом движении ткань тесноватого ему кафтана потрескивала, готовая вот-вот лопнуть по швам на туго налитых силой мускулах. Своей могучей статью и сверкающим, твёрдым и смелым взором он напомнил Цветанке Соколко, торгового гостя.
А между тем её уже манил пальцем Ярилко из-за другого стола. Вся воровская шайка была в сборе и, конечно, изрядно навеселе. Был тут и сивобородый казначей Жига, обзаведшийся золотой серьгой в ухе, и ребята, бывшие с Ярилко на рынке в день стычки из-за Дарёны.
«Что-то давно ты с нами не гулял, Заяц, – недобро поблёскивая глазами, промолвил Ярилко. – Откололся от братства, даже в котёл золотых рыбок не отсыпаешь из своих сетей… Не дело это, братец ты мой».
«Бражничать не любо мне, – ответила Цветанка, не отказываясь, впрочем, от предложенной ей кружки ола, сдобренного полынью. – Не веселит меня питие, только голову и душу отягощает… А в котёл отсыплю, куда ж я денусь».
