1 АВГУСТА 1914 - НИКОЛАЙ ЯКОВЛЕВ

Но палачи торопились. Нарушив элементарные законы в суде, они не стали возиться с раненым. Истекающего кровью Мясоедова на руках отнесли в камеру, кое-как перевязали, подтащили к виселице и вздернули. Приговор пошел по телеграфу на утверждение Николаю Николаевичу после казни.

По «делу» вздернули еще нескольких человек, кое-кто угодил на каторгу. В Ставке торжествовали – «шпионы» изобличены.

Генералы проявили поразительную близорукость — они не понимали, что казнью Мясоедова и других сами дали основания говорить о том, что в штабах окопались «изменники». Сплетни о «немецком золоте» получили реальное подтверждение – помни о судьбе Мясоедова! Преследуя свою узкую цель как-то оправдать поражения и нанести удар ненавистному Сухомлинову, генералитет потряс самые основы доверия к режиму. Максимальную выгоду из случившегося извлекли Гучков и конечно, «общественность». Презренная буржуазия предстала в тоге честнейших патриотов. Гучков сдержанно торжествовал, скорбно закатывал глаза и внушал, что если он оказался прав в 1912 году, выйдя к барьеру против «шпиона», то вдвойне прав теперь, в

разгар войны, утверждая, что власти достойна только «общественность».

Круглым дураком во всей этой истории оказался Сухомлинов. Под прессом обвинений в срыве снабжения армии он не разглядел что «дело» Мясоедова – бомба замедленного действия, подложенная под него самого. Он пальцем не пошевелил, чтобы разобраться в обвинениях Мясоедову, а, узнав о его казни, с облегчением пометил в дневнике: «Бог наказал этого негодяя за шантаж и всякие гадости, которые он пытался мне устроить за то, что я его не поддержал». Старик не видел, что речь шла не о поддержке Мясоедова, а нужно было спасать собственную шкуру.

Верховная следственная комиссия, занявшаяся делами бывшего военного министра, была создана в августе 1915 года «для всестороннего расследования обстоятельств, послуживших причиной несвоевременного и недостаточного пополнения запасов военного снаряжения». Очень быстро политика вторглась в расследование, и формула обвинения Сухомлинова стала звучать так: «Противозаконное бездействие и превышение власти, подлоги по службе лихоимство и государственная измена». Последние два слова заслонили все, так только и говорили о заточенном в Петропавловской крепости бывшем военном министре. По стране поползли дикие и темные слухи о поголовном засилье «шпионов». Сухомлинову в первую очередь ставили в строку «дело» Мясоедова.

По ту сторону фронта истерическая кампания в России вызывала величайшее удовлетворение, на глазах подрывался моральный дух противника. Руководитель австрийской разведки М. Ронге много спустя окончания войны писал: «Русское шпиононскательство принимало своеобразные формы. Лица, которые были ими арестованы и осуждены, как, например, жандармский полковник Мясоедов, Альтшуллер, Розенберг, председатель ревельской военной судостроительной верфи статс-секретарь Шпан, военный министр Сухомлинов и др., не имели связи ни с нашей, ни с германской разведывательной службой. Чем хуже было положение русских на фронте, тем чаще и громче раздавался в армии крик — предательство!»

Руководитель германской разведки, пресловутый полковник В. Николаи называл в своей книге, вышедшей в 1925 г., «дело» Мясоедова и все сопряженное с ним «необъяснимым», ибо «Мясоедов никогда не оказывал никаких услуг Германии». Бывший подчиненный Николаи лейтенант Бауермайстер, заочно приговоренный к смерти вместе с Мясоедовым, подтвердил, что обвинение в шпионаже жандармского полковника — выдумка. Хотя в делах такого рода возможна ложь, в данном случае трудно заподозрить в ней немецких разведчиков. Они писали в то время, когда Германия готовила реванш и все ее достижения в первую мировую войну поднимались на щит. Наконец в парижской эмигрантской газете «Последние новости» осенью 1936 г., сразу после смерти Гучкова, были опубликованы его воспоминания. В них он именовал Мясоедова «шпионом», имея в виду, что в 1912 году Сухомлинов держал его, жандарма, для проверки благонадежности офицеров.

Но откуда узнавал враг военные тайны русской армии? Конечно, о «шпионах» где-то в правительстве говорить смешно, дело обстояло много проще. «Нашу осведомленность, — писал М. Ронге, — русские объясняли предательством высших офицеров, близко стоящих к царю и высшему армейскому командованию. Они не догадывались, что мы читали их шифры. В общей сложности нам пришлось раскрыть около 16 русских шифров. Когда русские догадались, что их радиограммы их предают, они подумали, что мы купили их шифры». Радиоболтовня штабов, стоившая России 2-й армии Самсонова, практически продолжалась всю войну…

В 1915 — 1916 годах вся читающая и думающая Россия ожидала процесса над Сухомлиновым, который поднимет занавес над ужасами, творящимися в Петрограде. С большим запозданием цепные псы престола стали доходить больше интуицией, что осуждение Сухомлинова бумерангом ударит по самодержавию. Но с его делом зашли слишком далеко. Стали искать выход, чтобы избежать гласного суда. В начале 1916 года начальник канцелярии министерства императорского двора А.Л. Мосолов предупреждал правительство: «Суд над Сухомлиновым неминуемо разрастется в суд над правительством. Эхо происходившего в суде раздастся преувеличенно в кулуарах Думы, откуда в чудовищных размерах разольется на улицу и проникнет в искаженном виде в народ и армию — пятная все, что ненавистно народу, – полагаю при этом, что правительство, несмотря на все принятые им меры, не будет иметь полной уверенности оградить верховную власть от брызг той грязи, которую взбаломутит этот суд. Наконец, является вопрос — допустимо ли признать гласно измену военного министра Российской империи».

Явилась мысль уничтожить гласность, предав Сухомлинова военно-полевому суду. Мосолов, не предрешая порядка привлечения его к ответственности, заключил: «Во всяком случае напряженность ожидания решения вопроса о Сухомлинове теперь так велика, что для правильного течения дел государственных необходимо возможно безотлагательно принять то или иное решение».

Муссирование в России «измены» Сухомлинова, бесконечные разговоры о ней в думской среде, злорадство буржуазных газет выглядели абсурдом с позиции тех, кто вел войну против Германии. Рафинированный аристократ, министр иностранных дел Англии лорд Грей брезгливо бросил думской делегации в Лондоне: «Ну и храброе у вас правительство, раз оно решается во время войны судить за измену военного министра».

Правительство нельзя было назвать храбрым, в конце 1916 года Сухомлинов разгуливал по Петрограду, с него взяли только подписку о невыезде. Лечение оказалось хуже болезни — вопли об «измене» удесятерились. Открыто говорили, что «немцы» добились своего, «изменник» на свободе. Твердили о загадочных интригах, а дело было куда как просто.

Энергичная Е.В. Сухомлинова оберегала своего драгоценного Азора. Она подняла на ноги правительство — в камере престарелого супруга в крепости клопы! Его перевели в лучшее помещение. Вытащив престарелого супруга из клоповника, Екатерина Викторовна отправилась к Распутину и вступила с ним в «известные отношения» (так записывалось в официальных документах) . Преодолевая понятную брезгливость, она прошла через спальню Распутина, добралась до Вырубовой, а та свела ее с императрицей, и Сухомлинов увидел свободу .

С приходом к власти Временного правительства Сухомлинов был снова арестован. 27 сентября 1917 года он был приговорен к высшей мере наказания – бессрочной каторге. Представшая вместе с мужем перед судом Сухомлинова была оправдана. Ему вменялось в вину, помимо прочего, что он сообщал «Мясоедову, заведомо для него, Сухомлинова, состоявшему германским агентом», военные сведения, «оказал содействие к вступлению Мясоедова в действующую армию и продолжению его изменнической деятельности и тем заведомо благоприятствовал Германии в ее военных действиях против России». Таково было правосудие при буржуазном Временном правительстве, где Гучков был первым военным министром, а Поливанов председательствовал в комиссии по демократизации армии. По амнистии, объявленной Советской властью 1 мая 1918 года, Сухомлинов был освобожден и скрылся за границу. Он умер в 1926 году в эмиграции, Сухомлинова скончалась там же относительно молодой женщиной.

Все остались довольны. Екатерина Викторовна честно вынесла свою долю тягот, попутно сумев влюбить в себя Распутина. Он, стремившийся приобрести еще репутацию знатока и ценителя женщин, изрек: «Только две женщины в мире украли мое сердце — это Вырубова и Сухомлинова».

Поразительно! «Ведь это не шутки, – говорил Шульгин, – выпустить из тюрьмы во время войны главного военного преступника обвинявшегося в измене, имя которого стало притчей во языцех. Дума по поводу этого бушевала. И можно себе представить, как реагировала на это армия, пережившая все ужасы позорного отступления по вине преступного министра».