Тарковские. Отец и сын в зеркале судьбы - Паола Педиконе

В сценарии «Зеркала» есть эпизод, к сожалению, не вошедший в фильм: мальчик, плывущий под водой, видит в зеленоватой мгле дом, в котором он некогда родился.

Двухэтажный деревянный дом в селе Завражье (на противоположном от Юрьевца берегу Волги), где родился Андрей Тарковский, частично был спасен: верхнюю его часть разобрали и поставили на новый фундамент в другом месте. Теперь в этом спасенном срубе находится музей Андрея Тарковского, созданный подвижническими усилиями Галины Голубевой, местной учительницы.

Дом-музей Андрея Тарковского в Завражье. Фото 2006 года

Есть музей Андрея Тарковского и в Юрьевце – в деревянном доме, где семья Тарковских жила во время эвакуации.

Слева от дома-музея круто вверх, к поросшему соснами холму, идет улица Красноармейская, которые местные жители называют Овражной. Здесь нас ждало одно из самых поразительных впечатлений: в череде домов, частью жилых, частью заброшенных и заколоченных, сверкнул полуразбитыми стеклами прелестный низенький домик. В одном из окон его глядела на свет огромными печальными глазами детская кукла. Покинутая, оставленная много лет назад, она сидела на подоконнике и все еще ждала возвращения обитателей дома – тех, кто когда-то здесь жил, любил и страдал, тех, кто поутру подтягивал гирьку настенных часов, тикавших в унисон с запечным стрекотаньем кузнечиков, тех, чей смех звонко рассыпался в полутемной горнице, кто ранним утром распахивал окна в сад, и счастье слепило глаза июльским светом.

В этом доме жила семья Тарковских летом 1933 года и в 1941–1943 годах. Юрьевец. Фото 2005 года

Под сердцем травы тяжелеют росинки,Ребенок идет босиком по тропинке,Несет землянику в открытой корзинке,А я на него из окошка смотрю,Как будто в корзинке несет он зарю.

Это тоже написано в Юрьевце, в 1933-м.

После лета 1936 года, которое Андрей и Марина провели у бабушки в Юрьевце. Мария Ивановна забрала Веру Николаевну в Москву. В это время из семьи ушел Арсений, ей пришлось пойти работать, а за детьми требовался присмотр. К счастью комнату в доме № 8 на улице Энгельса (ныне она переименована в улицу Андрея Тарковского) Вере Николаевне удалось оставить за собой. Это помогло им, когда началась война. Немцы стремительно приближались к Москве, и пришлось эвакуироваться. В августе 1941-го семья вернулась в Юрьевец.

Марина Тарковская вспоминает:

Маме не удалось устроиться на работу, мест не было. Жили на половину папиного военного аттестата и на мизерную бабушкину пенсию. Цены на рынке были фантастическими. Мама увязывала на санки барахло, привезенное из Москвы, и через замерзшую Волгу шла на левый берег в дальние деревни обменивать на продукты. Мы с Андреем жили своей детской жизнью. Учились в начальной школе, которая помещалась в бывшем доме купца Флягина. На первом этаже были классы, на втором – зал, где проходили «утренники» и «крутили» кино. (Крутили в прямом смысле – ручку движка.) Андрей был постоянным участником школьной самодеятельности – у него был высокий мальчишеский голос. Правда, пел он неохотно – дразнили местные ребята. Зимой Андрей катался с ними на лыжах с отвесных гор – чувство страха у него отсутствовало. Как и все, мы жили вестями с фронта. И два года каждый день бегали встречать почтальона, ждали писем с фронта – от папы…

Одноклассница Андрея Маргарита Полушкина, сидевшая с ним за одной партой, говорит, что он сильно отличался от других учеников – «такой хрупенький, такой интеллигентненький, веснушечки на носу…»

Письмо Андрея Тарковского к отцу. 1942 год

А вот что вспоминал Андрей Тарковский:

Во время эвакуации, когда мы жили в Юрьевце – зимы были прекрасными. Видимо, оттого, что в этом маленьком городке на Волге не было никаких заводов, способных перепачкать зиму. В 1942 году, в канун Нового года, там выпало столько снега, что по городу было почти невозможно ходить. По улицам в разных направлениях медленно двигались люди, неся на коромыслах ведра, полные пенистого пива. Они с трудом расходились на узких, протоптанных в снегу тропинках и поздравляли друг друга с наступающим праздником. Никакого вина, конечно, в продаже не было, но зато в городе был пивной завод и по праздникам жителям разрешалось покупать пиво в неограниченном количестве.

Снег был чистый, белый. Он шапками лежал на столбах ворот, заборов, на крышах…

«Никогда не возвращайся»

Юрьевец. 1943-1973

У Геннадия Шпаликова, одного из любимых поэтов Андрея Тарковского, есть стихотворение «По несчастью или к счастью.», прославившееся благодаря фильму Николая Губенко «Подранки». Как заклинание, звучат в нем строки: «Никогда не возвращайся в прежние места!..»

Андрей посетил город детства в 1973 году (готовясь к съемкам «Зеркала») и был разочарован. Близ Юрьевца построили дамбу, срыли гору за школой. И Завражье, где Андрей родился, пострадало – после возведения Куйбышевской гидроэлектростанции Волга поднялась и затопила село. Осталась торчать над водой только колокольня.

О чем думал Андрей, стоя над разлившейся рекой? Что вспоминал? Может быть, это?

И снова я, как маньяк, возвращаюсь к своей теме. Теме детства, земли, которая сейчас для меня слилась в грустную на высоких регистрах, похожую на шарманку музыку. Это Бах – фа-минорная хоральная прелюдия для органа.[42] Если я хочу сочинить для своего фильма что-нибудь толковое, я слушаю Баха и вспоминаю Симоновскую церковь.

Во время войны, когда мне было уже двенадцать лет, мы снова жили в Юрьевце. Но теперь нас называли «выкуированными» или «выковыренными», как кому больше нравилось.

Симоновская церковь была превращена в краеведческий музей. Пустовал только огромный ее подвал. Стояло жаркое лето, и тени высоких лип вздрагивали на ослепительных стенах. Мы с приятелем, который был на год меня старше и вызывал во мне чувство зависти своей храбростью и каким-то не по возрасту оголтелым цинизмом, долго лежали в траве и, щурясь от солнца, со страхом и вожделением смотрели на невысокое приподнятое над землей оконце, черное на фоне сияющей белизны стен.

Замысел ограбления был разработан во всех деталях. Но от волнения все его подробности смешались у меня в голове, и твердо я помнил лишь об одном: влезть в оконце вслед за моим предприимчивым приятелем. Мы позвали мою сестру, спрятали ее в траве за толстой липой и велели ей следить за дорогой. В случае опасности она должна была подать нам условный сигнал. Умирая от страха, она согласилась после напористых увещеваний и угроз. Размазывая по лицу слезы, она лежала за деревом и умоляюще смотрела в нашу сторону с надеждой на то, что мы откажемся от своего безумного предприятия. Первым юркнул в прохладную темноту подвала руководитель операции. За ним я. Выглянув из оконца, я увидел перепуганные глаза сестры, отражающие блеск освещенных солнцем церковных стен. Мы долго бродили по гулкому подвалу, по его таинственным и затхлым закоулкам. Сердце мое колотилось от страха и жалости к самому себе, вступившему на путь порока.