Золотая корифена - Юрий Иванов

Корин, он в этот момент стоял в нелепой позе на четвереньках и глядел одним глазом в черную дырочку норки, из которой на него с интересом уставились крабьи глаза, даже не обернулся. Валентин же сел и стал смотреть в мою сторону. Я выбрал норку покрупнее, в которую только что спрятался краб, и всунул в нее палку. Крабы делают норки совершенно прямыми, без всяких изгибов. Вот это их и губит. Придавив краба палкой, я руками быстро отрыл рядом с норкой ямку и вытащил из-под палки полуживого краба. Варварский, конечно, способ, но что поделаешь: желудок властно требует пищи.

Через полчасика отваренные в соленой воде крабы звонко захрустели на наших зубах. Вкус у них был превосходный.

Солнце, добросовестно отсветив положенные часы, опускалось в какую-то сиреневатую пелену, повисшую над горизонтом. Оно было вишневым, неярким. Потягивая дымок из скачковской трубки, мы, не щуря глаз, долго смотрели на солнце, пока оно не скрылось за океаном.

Тотчас стало темно и тревожно. Ночь торопливо натягивала над нашими головами свой черный полог. В кустах, за нашими спинами, что-то затрещало и послышался непонятный звук.

— Лев… — прошептал Скачков, — чихнул от табака…

Корин засмеялся, но смех его был неуверенный: а кто его знает, может, там действительно лев. Или черная злобная пантера. А может, в тот момент, когда мы посмеиваемся над чихающим львом, из кустов совершенно неслышно и невидимо подползает гигантский питон. И будет совсем не до смеха, если он обовьется вокруг тебя и стиснет в ужасных объятиях. Все же Африка… В кустах опять что-то зашуршало, мы все испуганно обернулись туда, потом Петр подбросил в огонь Дров.

— Вахтенный, смотреть в оба, — распорядился Валентин, — чуть что — будить остальных. Уходим с рассветом. Поэтому сейчас всем спать.

В густой кроне пальмы попискивал Бенка: спать на пальме неудобно. Отвык. Да и страшновато, а слезать с дерева — примут ли? Ведь целый день он провел на дереве, дичился нас.

— Бенка, старина, иди сюда… — сонным голосом позвал Петр. Спустя несколько минут легкая тень скользнула по стволу и теплый комок прильнул к моему животу.

В двенадцать ночи, разбуженный Скачковым, я принял дежурство — Петр вручил мне наше бамбуковое копье и, зевая, лег возле Корина. Немножко повозившись, он быстро заснул.

Подбросив в костер несколько сухих палок, я, сжав в руке свое копье, отошел на десяток метров в сторону от нашего лагери и сел под пальмой. Океан чуть слышно шуршал волной, над заливом сверкал месяц. Было очень светло. Из воды в полусотне метров от берега торчали, словно черные, гнилые зубы, рифы… Из кустарников доносились пронзительные звуки. Это звенели, стрекотали цикады. Чуть слышно потрескивали уголья в костре. Он горел ровным огнем, лишь изредка вздрагивая от едва заметного дыхания океана. И тогда тени от пальм совершали на песке два-три па фантастического танца.

Ночь в Африке. Океан, пальмы… крик тропических цикад… И мы. Почесав древком копья щиколотку, я подумал, что, пожалуй, нужно подложить дров в костер. Ребята спали. Тоненько посвистывал носом Петр, что-то бормотал Станислав; корчился, подтягивал к груди стынущие коленки, Валентин. А я сидел у костра, размышлял: "Мы в Африке!.. В странной роли терпящих бедствие. Увидела бы меня сейчас Наташа: почти голый бородатый дядька с самодельным копьем. Ее муж. А ведь как смеялась когда-то, услышав от меня: "…в Африку хочу". Я и сам не был уверен тогда, что доберусь до этого континента. Но все ж добрался, хоть путь был долгим и окольным — через Камчатку.

Да. Камчатка… Но сначала был гудящий, гулкий вокзал. Наверно, он запомнился мне так потому, что еще там, на вокзале, когда мы уже сидели с Наташей в вагоне, когда у нас уже были билеты для проезда из конца в конец страны, я до конца не верил, что она едет со мной, И торопил минуты, ждал свистка, ждал, когда вагоны вздрогнут и перрон поползет мимо окоп назад. Мы уезжали. Вместе. Ехали во Владивосток, И еще дальше — в Петропавловск-Камчатский. Я был туда командирован. Так уж сложились обстоятельства.

Во Владивостоке — ты помнишь, Наташа?.. — я купил тебе большие красные цветы — лотосы, а когда мы на громадном белом лайнере шли Тихим океаном, завязывал твои косы на поручнях. Боялся, что упадешь в воду. Мы долго плыли по Японскому, Охотскому морям и Тихому океану. Мы видели китов и громадных морских зверей — сивучей. А потом на горизонте показались белые вершины вулканов. Один из них дымил — на фоне голубого неба завис фиолетовый столб. Это была Камчатка. Чудесный, удивительный край. Где живут сильные, мужественные люди, где есть горячие источники, медведи… где иногда земля сотрясается, а на берег налетают сокрушительные волны цунами… Дом, в котором мы получили комнату, стоял на крутом откосе. В одно окно была видна бухта. Другое глядело в земляной откос. Во время сильных ливней вода вместе с грязью пробивалась через щели окна и растекалась по иолу… Ты помнишь, Наташа, тот наш первый камчатский вечер? В комнате пусто. Мы сидели возле колченогого стула на чемоданах. Радио, черным ухом повисшее на стене, сипло играло спортивный марш. Шампанское пузырилось в стаканах, тени бродили по стенам…

А потом, уж такая у меня была работа: я очень много ездил. Бывал на Чукотке, Курилах, Колыме, в глубинных районах Камчатки. Бывало всякое. Однажды зимой в сорокаградусный мороз наша собачья упряжка провалилась под лед реки. Никогда не забуду: черные, разбегающиеся паутиной трещины на льду… черная вода полыньи… вожак, красивый, белый пес, с минуту цеплялся лапами за лед и выл, но потом и он исчез в кипящей воде. Но я не погиб — выдержал. Я добрел до жилья — долгих тридцать километров по заснеженной, морозной Пустыне. Потом в нашу жизнь вошло море. Оно плескалось внизу, казалось, у самого порога нашего дома. Корабли входили и уходили из бухты в, просторы океана. Снизу доносились то звонкие, задорные, то сиплые, простуженные вскрики теплоходов. Иногда они гудели все вместе отрывисто и тревожно. Это кто-то не вернулся с моря. Это кто-то никогда больше не сойдет с палубы судна на пирс. Когда мы весной вскапывали огород, около лопат кружились не грачи, а чайки. Океан. Вот он, совсем рядом. Он манил, звал. И однажды на парусной шхуне «Краб» я отправился в далекий Оссорский залив. Чуть накренившись, шхуна быстро мчалась мимо пустынных лесистых берегов. В парусах бился ветер, а около борта взрезали острыми спинными плавниками воду черно-белые косатки. "Мыс Африка…" — сказал капитан, ткнув чубуком прогоревшей трубки в обрывистый, покрытый блестящим натечным льдом, выступ. "Мыс Африка…" Ночью мне приснилась жаркая страна, знойное небо, смуглые люди… Африка! Вот бы где побывать!