Гулящие люди - Алексей Чапыгин

– Пей еще кружку, дед Дмитрий!

– Пошто не выпить? Я чай русской, не кукуй[157], аль кто – русской, значит, коли подносят, пей, еще почествуют – пей! А вот гляжу – твой постоялец пришел – лик в крови… ужели имали его лихие, альбо солдаты?

– Пей, чего на моего постояльца зреть! Места ему чужие, по темноте ежедень землю носом роет…

– Упал? Ну, за здоровье! Пью… хлебца опять с чесночком дай! Так… хи, я вот старой и хмельной бываю, да ночью дорогу ногой гребаю, не убреду в яму – не-е-т!

Таисий взял со стола одну свечу, подошел к Сеньке:

– Умойся, бери огонь.

Сенька отошел в сени к рукомойнику.

– Может, дед, тот звон не патриарший, а к празднику? В Москве что ни день – звонят какому-либо святому…

– Сумнителен ты? Так вот те сказка: день спустя, век такого не бывало, солдатёнко забрел – шапка железна, тягиляй с воротником стеганый, зрю датошный, как есть! «Пусти, гыт, дедушко, на колокольну…» – «Пошто?» – вопрошаю. «Да позреть, не шлет ли де патреярх стрельцов на Коломну». – «А зачем они, стрельцы?» – «Ты старой, пошто знать тебе?» – «Так, говорю, мне знать не надо и тебе на колокольну не надо!» А он смеетца… Пригляделся – узнал: московский человек, на Земском дворе в ярыгах служил… вон ты хто! «Ну, поди, коли знаемой…» Расстегнул, скинул тягиляй и в кафтанишке полез – значит, верно учуял, патреярх! До пономарьства, Иванушко, был я дворником на постоялом, и ярыги к нам забредали… В пономарях не быть бы, да на постоялый церковники хаживали пропиваться… Хозяин-от в тай корчму держал, а дьякон сколь раз в той корчме спускал с себя все до креста, и я ему платьишко ссужал укрыться… А как ярыги довели, что корчму прогнали, я к тому дьякону, он же меня сюды к попу… поп и благословил в пономари… Одначе, сынок, поднеси еще круг да в кулак кус хлеба, и побреду! Спать не лягу, чай, скоро звонить. – Пономарь выпил на дорогу, помолился на деисус и, покланявшись, ушел.

Сенька, придя умытый, поставил оплывшую от ветра свечу на стол. Приятели поели и, выпив водки, заправили по рогу, стали пить табак. Сенька от водки выпитой не развеселился – глядел угрюмо.

– Чего, Семен, мой брат, не весел?

– Да, вишь, Таисий, радоваться мало чему… жить думал с тобой тихо, и углядел: круг тебя рожи боярских сыщиков, оплошал – и закуют.

Таисий хлопнул его по плечу:

– Эх, ты! С таким богатырем мы скрозь каменные стены пройдем…

– Богатырь я малый есть!

– Тебе видится малый – я же ведаю, ты богатырь большой, а что солдат?

– Кончено, доводить не будет…

– Из пистоля?

– Нет, шестопером… махнул раз – голова расселась пополам, а кровь мне в лицо…

– Он ведь датошный, в железной шапке?

– Шапка, должно, холодила, снял с головы, держал у пазухи, только шли они вдвоем, один потом свернул, а тот, кой у креста в избе стоял, замешкался – мне то было сподручно, – убил… Убитой того учил: «Поди-де к воеводе, скажи „слово и дело государево“.

– Ну, а тот?

– Тот, что на крестец шел, отговорился: «Рано-де, когда стрельцы уймут солдат, тогда заводчиков укажем».

– Не добро нашим головам лежать под двором Мстиславских. Покуда стрельцы Коломну не окружили, мы утянем к Москве… Головушки наши гожи, не один бунт заварим… майоры Дейгеры в ином месте нам сподручниками станут…

– Ой уж эта Москва! Чаял век ее не видать и таже к ней… Любовь там кинутая, все знаемое, зримое и родных нет…

– А брат?

– Брат, чаю я, теперь в боярские дети верстан, и тот же дворянин, окажись ему – сдаст боярам!

– Пошто ране думать, там увидишь, скажешь… ну, теперь ты спи – дело сделал, иная забота за мной. Нынче в ночь надо бумагу написать. Печатью дьячей Большого дворца я запасся у дьяка Ивана Степанова… Бумагу справить, чтоб заставы пройти…

– Заставы дело мудреное, как пройдем, не ведаю.

– С нищими пройдем! Мой построй провонял худой одежой – нищие ту бывали… женки особо… все жаждут к Москве идти. Упрашивали, я обещал… водкой их поил, любят меня, замест пророка чтут и все говорят без обману… с иными я ложе имел…

– Пошто тебе, Таисий, ужели не мерзко?

– Крепче так! На дыбу изымают, не скажут слова… Слух надо, через них добывал… служат честно.

– Мудро сказываешь…

– Никакой мудрости, едина лишь смышленость, и ты ее пойми – женка молодая ли, старая к тому придет – однака будет… Да и то – поживу с худыми, хорошая для меня станет вдвое краше… Безобразное, Семен, бесстыднее, а я бесстыдство возлюбил гораздо. Обвешаем тебя веригами, морхотьем завесим, будем калячить да стихиры петь. Пистоль на случай и шестопер в морхотье замотаем… Тут за Коломенкой, прямо, как пройти по плотине мельницы в поле с версту, кладбище – на нем избушка в крестах прячется, той избы все боятся, а нам впору… из нее и поход наш к Москве… Побредем скрозь заставы в Китай-город к церкви Зачатия святой Анны. – Туда царица на богомолье ходит?

– Туда… и оттуда легче всего быть нищим у царицы наверху.

– Смышлен ты! Ой, смышлен, Таисий.

– Ежели бы Коломна не зорена была, то могло бы статься так – стрельцы пришли, с солдатами не дрались, а сговорились – они всегда корыстны и шатки, помирать в бою кая корысть? Да городишко разграблен, заводчиков у солдат нет, майор не пойдет с ними, немцы капитаны тож, и стрельцы солдат одолеют – иных закуют до суда, кой-кто утекет от караула, а домой оборотить не можно – солдат без отпуска! Пойдут утеклецы в гулящие люди, и нас прибудет… надо больше людей на бунт готовых, удалый же заводчик, атаман найдется, тогда придет пора боярам шеи на сторону свернуть! Ты спи, набирайся силы.

Сенька покорно принес свой бумажник на лавку, лег и уснул.

Таисий зажег к двум свечам еще три, он до рассвета писал грамоту, как изограф искусный подделал почерки дьяков и печать восковую внизу приладил.

Прохладно в избе… Было рано. Ветер свистел в резном дымнике, постукивал дымовым ставнем. В слободской церкви звонили жидко к утрене… кто-то царапался в окно, не закрытое ставнем. Сенька, проснувшись, хотел подняться, чтоб узнать, кто просится в избу, но, когда стряхнул сон, понял – сухой снег, наносимый ветром, сыпался по слюдяным пластинам с частыми переплетами узорчатых окончин. Еще и то понял, что Таисий не спал: на столе горели свечи.

В сумраке у двери на лавке Сенька увидал двух нищих баб, у одной малая зобелька на руке желтела дранками.

Сенька, прислушавшись, разобрал полушепот бабы, потом другой:

– Родной ты наш!

– Колдун Архилин-трава[158] наша!

– Ну? – спросил громко Таисий.

– Поспешать надо…

– Куда?

– Самому ведомо – в Москву!

– А то не убратца!

– Што так?

– Солдаты круг Коломны рвы роют…

– Засеки заламывают!

– Капитанов дву немчинов убили!

– Пошто?

– Должно, мешали им на стрельцов пушки налаживать…

– Да где стрельцы? Немцев убили – ладно сделали…

– Сказывают, послухали мы у коломничей, стрельцы в пяти поприщах…

– Сказывают, идет Полтевский полк и еще кой другой – голубы прапоры![159]

– Кафтаны добыли?

– Две однорядки трепаные, на нас будет свое…

– Денег дам, запаситесь питьем, едой – в избу приду бражничать…

– Запасемси-и…

– Будьте все!

– Мы ежедень вкупе – тебя лишь нет…

– Старцы поспешают, сказывают – идти в обход!

– Пойдем прямо по Коломенской… вирать худче.

– То зримо тебе…

– Вериги с крестами сыщите!

– Старцами то запасено!

Сенька, повернувшись к стене, слышал, как Таисий пошел к дверям, зазвенели деньги, он сказал: «Добудьте пития», потом заскрипели двери.

Сенька уснул. Проснулся засветло. Таисий сидел на лавке у его изголовья, а по избе, сухой и длинный, трепля свою бороду клином, мотался сам хозяин, дворянин Бегичев.

– И сказал мне, Иван, тот солдат: «Я-де временно боярином Милославским в солдаты верстан из ярыг земского двора. Меня-де слушаться, за ним до поры гляди, я власть! Когда солдатов усмирят, мы заводчиков укажем, великий государь нас похвалит за службу… меня боярин обещал из ярыг перевести в прикащики решеточные, и пущая власть буду! Тебе же тогда прямая дорога в головы кабацкие – великий-де государь за службу твою тебя повелит списать в беломестцы слободские».

«Как же, говорю, а куда ежеле уйдет?»

«Гляди за ним и знай куда сшел – он большой заводчик, солдаты его слушают, и с ними на стрельцов пойдет, больше маёра любят – завсе говорит им противу великого государя воровские речи».

«А как-де убьют его?»

«Ну то нам ведомо будет! Служба твоя не пропадет. Дознано мной, говорит, что он подьячей Большого дворца – штрафной беглой…»

Таисий засмеялся:

– Вот дивно, хозяин хороший, солдат тот не во хмелю был?

– Тверезый… пил-таки от меня, только мало… седни обещался прийти.

– Все понял – водки ему в ином месте сколь хошь из-под полы… магарыч с тебя думал вывернуть! Аль ты впервой солдат ведаешь? Чего ни делают – отпуски себе домой подделывают, начальные люди – чужеземцы, худо знают нашу грамоту, так суют к подписи… Майор сколь таких листков им подписывал – меня упрашивал глядеть, чтоб… придет, приведи ко мне, и мы его кривду правдой покроем…