Последние времена (сборник) - Алексей Варламов

— А ты молодец.

Сашка почувствовала, как краснеет от его взгляда. Прежде Виля на нее так не смотрел. Она не могла понять, чего больше было в этом взгляде — сочувствия, вопрошания или удивления, опустила глаза и отчаянно принялась тереть песком закопченный котелок, пока Виля не отобрал его и не ушел разводить костер, оставив ее в недоумении и тревоге.

Но краснеть в тот день ей пришлось сразу от всех мужских глаз, которые уставились на преображенную метиску. Не зря гнали слепни бедную Ио сквозь африканский уральский лес. Что-то случилось с Сашкой, переменилось в ее глазах и движениях с того дня, как она снова вернулась на этот свет, незнакомое, женственное, плавное проявилось в ней. Пялился на Сашку смешной Никита и более нервно, чем обычно, теребил детскую мягкую бородку, нарочито красиво валил лес и пилил бревна мускулистый Анастас, и предупреждал каждое ее желание Виля.

Это продолжалось весь долгий день, когда они делали плот, а потом погрузили на него вещи и поплыли мимо высоких берегов, галечных кос и отмелей, спокойно проходя перекаты и надолго останавливаясь на плесах, где вода почти замирала. Но Сашке казалось, что они несутся с нездешней скоростью, и в каждую минуту она ощущала себя в фокусе трех пар глаз: карих Вилиных, зеленых Анастаса и голубых, переходящих в серый, Никиты, и только не могла понять, какой из этих цветов ей приятнее. Вероятно — вся палитра.

Не зря опасался Виля тащить в поход бабу. Даже такую, как Вальдес: она внесла смуту и разорвала их мужской круг, и теперь они стерегли друг друга, соперничали, и Сашка кожей чувствовала, как клубок взаимных подозрений, слежек, наблюдений, вражды и ревности завязывается все острее и сходится на ней.

Вальдес не была избалована мужским вниманием и как женщину себя не воспринимала. Она с детства точно знала, что лошади интереснее и мужчин, и женщин. Ей было непривычно, странно, тройное внимание будоражило ее. Она робела, краснела и оттого делалась такой трогательной, что каждому хотелось ее уберечь и отдать свои куски сахара. Когда она уходила спать, у костра становилось тихо, парни подолгу не сидели и не разговаривали, как прежде. Им было стыдно соперничать, но ни один не желал уступать. Хмурые, избегая глядеть друг другу в глаза, шли спать, а самой Сашке не спалось. Ей было душно и непривычно в маленьком пространстве палатки, где она могла остаться хотя бы на время одна, отгородиться от их напора и перевести дух. Она боялась и торопила наступление каждого нового дня, со стыдом вспоминая, как ужасно выглядела, когда ее покусали слепни, и как можно было после этого ее полюбить. Но три пары глаз говорили о любви.

Больше других был уверен в успехе Анастас. Он знал, что обаятелен и остроумен, умел смешить и трогать, но на воде сильно уступал молчаливому работящему Виле. Анастас это чувствовал, злился, наскакивал на командира, а тот становился с каждым днем все угрюмее и с Анастасом не говорил, а цедил сквозь зубы. Конфигурация, когда в походе было двое козырных мужиков и послушный им салажонок, переменилась: однажды ночью у костра Виля жестко и публично поставил Анастаса на место, напомнив ему, что тот в армии не служил и не фига к старослужащим примазываться.

Анастас в ответ сказал о сержанте пренебрежительное, что обыкновенно сходило ему с рук и было в их стиле общения, но маленький Виля не стерпел и попер на насмешника с топором. Это было и нелепо, и страшно, мальчишеское и одновременно мужицкое было в их столкновении. Огонь дрожал на обозленных лицах, деревья обступили костер, шумела река, они стояли друг против друга, и ни один не хотел уступить. Никита завизжал, а Сашка бросилась между ними. В ту ночь ей стало страшно идти одной в палатку и страшно оставлять без присмотра их. Она представила, как эти люди поубивают друг друга. Что-то первобытное было во всем этом — плот, река, огонь, и с каждым днем ей казалось, что человеческое уступает в ее спутниках звериному, они не просто ухаживают за ней, но предъявляют свои права. Вальдес прислушивалась к тому, что делалось рядом, и думала, как поступить, если кто-то из парней все же влезет в ее палатку.

А река все текла и текла. Они давно должны были миновать несколько деревень, обозначенных на схеме, должны были увидеть приток, полуразрушенный мост и линию электропередачи, они рассчитывали, что купят или выменяют у местных жителей продукты, но ничего похожего на жилье не встречалось. Не было видно следов человеческого присутствия: дикая, темная стихия не катилась, а, казалось, стояла на месте или в нарушение всех законов природы текла по кругу, и они видели одни и те же красивые берега, скалы и гальку. Но потом вода стала стремительно уходить, обнажая камни, стволы деревьев и острова.

Упали чудовищная жара и безветрие. Воздух дрожал от разнообразных летучих насекомых, но теперь они привыкли к ним и почти не обращали внимания. Вода уходила с каждым часом, ее уже не хватало, чтобы проносить над поднимающимся дном тяжелый плот. Они шли за ним, положив вещи и оставив на плоту сначала одну Сашку, сидевшую на бревнах как языческий божок, а потом и ей пришлось ступать посередине реки по колено в воде в кедах, чтобы не поранить ноги об острые камни. Они не говорили об этом вслух, но понимали: то, что они принимали за реку, оказалось притоком, который наполнялся в паводок и пересыхал в середине лета, и оттого не было в этой реке рыбы и никто не селился на ее берегу.

Наконец наступил момент, когда плот сел на камнях. Пришлось бросить его и уходить вниз, вслед за усыхающей рекой. Они снова несли на себе рюкзаки, снова обливались потом, стирали в кровь ноги, прыгая по камням и проклиная тех, кто намеренно искажал карты, и не знали, куда идут и куда это русло их приведет.

Поначалу надеялись, что идти придется недолго, но русло петляло, а реки по-прежнему не было. Пробовали идти прямо через тайгу по компасу, но северный угрюмый лес их не пропускал, и оказывалось, что, укорачивая расстояние, они теряют больше времени, и четверо снова шли по реке.

Сашка никогда не слышала, чтобы реки уходили и возвращались, но в душе была рада неожиданному повороту. С тех пор как сплав превратился в пеший поход, ее спутники оставили препирательства и соперничество. За день перехода они выматывались так, что сил на страсти не оставалось. Отношения в маленьком кругу снова вернулись к той солидарности, которая объединяет борющихся за выживание людей, и мало-помалу они превратились в товарищей, в бесполых носильщиков рюкзаков, выполняющих трудную и нудную работу. Сашка чувствовала, что даже прежняя стыдливость ее оставляет. Раньше, когда ей нужно было отойти в лес, она уходила далеко, продираясь сквозь ветки, теперь могла попросить мужиков просто отвернуться.

Еда заканчивалась, они снова делили хлеб и крошки, съедали совсем по чуть-чуть крупы или макарон. По мере того как иссякала еда, силы тоже стали уменьшаться; все четверо выдыхались, больше спали, меньше проходили за день и чаще делали остановки, и теперь у Вилена не хватало сил ими управлять. На людей напала апатия, сначала на Анастаса, потом на Никиту, только Виля еще как-то держался и распределял еду, на которую теперь все глядели так же плотоядно, как совсем недавно на Вальдес. А потом наступил день, когда Анастас заявил, что бегание по высохшему руслу ему надоело и либо ему дадут нормально поесть, либо он останется здесь. Они присели на рюкзаки и стали ждать, когда приступ слабости у самого сильного из них пройдет. Но Анастас требовал, чтобы ему выдали его часть продуктов и оставили в покое.

Вслед за ним сгнил наутро Никита. Двое сговорились, лежали вдвоем в палатке и говорили, что им все равно, никуда они не пойдут, а будут ждать, когда река вернется. Вилен колебался, и Сашке показалось, что они делают это нарочно. Нарочно перестали ссориться, объединились и мстят ей, шантажируют, вымогают и склоняют к постыдному. Вечером сварили всю крупу, что у них оставалась, отъелись, после этого еще целый день шли, а потом окончательно встали. Сидели в палатке, вялые, трезвые; курили листья и мох, потому что кончились сигареты, лежали часами с открытыми глазами, молчали и вылезали из палатки только для того, чтобы пожевать зеленых ягод черники и, держась руками за живот, сидеть и стонать в лесу, а потом расчесывать до крови свои задницы. И Сашка вдруг поняла, что никакие они не водники, не сплавщики, а обыкновенные мальчишки, которым прежде везло, а тут впервые влетели — и скисли.

Она не могла их бросить, не могла тащить. Но лечь и умереть вместе с ними? Сашка подумала о том, что, если они не выйдут, мать наложит на себя руки. Все предыдущие дни она о матери не думала, но теперь вспомнила, как та ей сказала на прощание: «Если с тобой что-то случится, я не переживу. Я живу только для тебя. Когда ты приедешь?» — «Откуда я знаю? — разозлилась она. — Это поход. Там бывают всякие неожиданности. Бывает, зарядят дожди и из палатки невозможно вылезти».