Лица в воде - Дженет Фрейм

вздувались над кромкой туфель с потертостями, которые белели там, где сошел обувной крем. Я толкнула ее, и мне хотелось подбежать к ней и обнять ее, потому что она была моей матерью, а я причинила ей боль.

«Ах ты, маленькая дрянь. Ты же нарочно это сделала».

Я побледнела и начала плакать. Я знала, что она никогда меня не простит, что наш договор о взаимной вражде был подписан и скреплен печатью; как бы удивительно это ни было, ведь я любила ее и поэтому бросилась на нее, колотя в ее мягкий живот, требуя впустить меня с темной улицы, дать защиту от нависавшей надо мной грозовой тучи, проливавшей на меня мой частный дождь.

Впустите меня!

«Извините, – сказала я как будто бы нехотя, – Я нечаянно».

«Дрянь, хитрая дрянь!»

27

А вот еще Хилари. Она была без ума от Гарри, хотя не вполне забыла Питера, от которого родила ребенка, пока была замужем за Джефри.

Хилари была одной из немногих пациенток, которые разговаривали «осмысленно», и, как и Кэрол, тоже умевшая «осмысленно» поддержать беседу, болтала в основном о мужчинах; но если Кэрол все время говорила о том единственном, который на ней скоро «обженится», то Хилари вспоминала всех тех, кого любила. Хилари было немного за тридцать, у нее были прекрасные золотистые волосы, «мягкие, как у младенца», как она говорила, тонкие губы с крохотными проколами от покусывания, пухлые руки, как будто отлитые из мягкого воска, и гладкие бледные ноги, которые она театрально скрещивала под обтягивающей черной юбкой каждый раз, когда в палату входил доктор Стюард. Она была готова к любви каждого мужчины, даже доктора Стюарда. У нее был один ребенок от Джефри, ее мужа, и еще один от Питера, ее любовника, и она планировала родить ребенка от Гарри, пациента больницы, занимавшего большую часть ее мыслей, которые вырывались на поверхность в виде непрерывного монолога, обращенного ко мне, потому что в общем зале ее соседкой оказалась я; день за днем она сыпала признаниями, на которые я отвечала: «Да, я понимаю, хорошо тебя понимаю, понимаю, что ты чувствуешь», и такова была сила ее навязчивых разговоров, что я оказалась втянутой в чужую жизнь, полную любовных интрижек в чужих постелях, в загородных отелях, двойных виски, побоев, горя и грязи, в оправдание которой с завидным постоянством звучало: «Но я же любила его тогда», сказанное наполовину с удивлением, наполовину с убеждением.

В жизни Хилари значение имело только одно – поиски того самого, кем бы он ни был.

Джефри? Пьяница-шахтер, живущий на западе. Питер? Коммивояжер (в телефонной книге обозначенный как «торговый агент»), продающий костюмы, картины по дереву, закладки, белье, безделушки вроде стеклянных шаров со снегом и японских бумажных цветов, которые раскрываются, как правда, сами собой, если поместить их в наиболее подходящую для этого среду. Гарри? «Полная противоположность Питера. Он тихий, сумрачный и верный». Теперь единственным в ее жизни, убеждала меня Хилари, был Гарри. Она познакомилась с ним на одном из организованных больницей танцевальных вечеров, где часто завязывались романтические отношения, даже посреди энергичного топота солдат герцога Йоркского, посылаемых в галоп на вершину и к подножию холма.

Гарри собирался развестись со своей женой и жениться на Хилари.

«Он знает о моем прошлом и моем пьянстве. Он все понимает».

Казалось, на мгновение она позабыла, что Питер тоже знал о ее прошлом и ее пьянстве и тоже все понимал и обещал развестись с женой. Мне было ее жаль. Она занималась поисками «того самого» так неуклонно, так отчаянно, с такой целеустремленностью, которая сделала бы честь любому ученому в его научных изысканиях, однако спонтанность ее поступков и их неизбежно трагические последствия естественным образом превратили ее в мишень для людей вроде старшей медсестры Бридж и главной медсестры Гласс, которые видели свою миссию в том, чтобы коллекционировать персонажей, которые не «усвоили свой урок» и которым нужно его разъяснить или вдолбить, на худой конец, предложить «измениться».

Иногда, чтобы скоротать время, Хилари пела своим низким, хрипловатым голосом, отчего зал временно наполнялся очарованием ночного ресторана.

Ты только представь, он мне во сне улыбку дарил.

И сны мои все лучше с каждым разом.

Подумать только, были друг другу мы никем…[15]

И причины петь, что ее сны становятся лучше, у нее были; она начала проявлять сдержанное беспокойство, а это значило, что развязка была близка. Похоже, она проходила через эту стадию каждый раз, и было ощущение, что последовательность фаз и соответствовавших им ритуалов создавали для нее некий изысканный реликварий для хранения удовольствия или форму, в которую будет залито жидкое серебро ее переживаний. Это были декорации для ее любви.

Однажды утром Хилари куда-то пропала из прачечной, куда просилась на дежурство. Меж тем в мужской части больницы потеряли Гарри. Оба были найдены два дня спустя в густых зарослях буша, раскинувшегося на холмах позади больницы.

Это была короткая, холодная и голодная авантюра.

Хилари была помещена в одиночную палату и вынуждена была пройти пытку нотациями мудрой задним числом главной медсестры Гласс, которая проповедовала, что Хилари «сама виновата». Мы видели, как к Кирпичному Дому приближалась высокая сутулая фигура доктора Стюарда, который должен был посетить Хилари, запертую в боковой палате рядом с постоянно сидящими в одиночках Кэтлин и Эсме. Главная медсестра отперла дверь (а такое важное событие требовало присутствия главной медсестры), доктор Стюард вошел и сразу же сконфуженно, в извиняющейся манере начал подготавливать почву для беседы.

«Мне бы не хотелось, чтобы вы, миссис Томас, подумали…»

«Ой да хватит уже, – сказала Хилари. – Я прекрасно понимаю, что вам надо. Мы собирались, но ничего не было. Да и потом, у меня из головы никак не выходил Питер».

«Это который коммивояжер?» – живо спросил доктор Стюард, потому что история Хилари не была из тех, которые запоминались с трудом; и хотя доктор Стюард пытался проявлять интерес к своим пациентам – насколько позволяла ему главная медсестра Гласс и насколько у него было время, информация личного характера обычно от него ускользала, если только не была такой, которая, казалось, обладала особой силой прилипать ко всему подряд, подобно тем пластмассовым крючкам, которые крепятся к стене без гвоздей или шурупов.

Доктор Стюард, как и доктор Хауэлл до него, пришел в профессию молодым энтузиастом. Особенным успехом он пользовался у юных замужних женщин, так как сам был еще молод, был женат и был