Дьявол - Альфред Нойман

— Господи, помилуй нас грешных! До свидания, брат мой!

Неккер поцеловал ему руки и в тот же час выехал по направлению к Парижу. Король направился через Орлеан в Турень.

Вернувшись в Амбуаз, Жан де Бон в тот же вечер явился к Анне. Она было перепугалась, но веселое, брызжущее здоровьем и жизнерадостностью лицо Бона сразу ее успокоило. Он поторопился рассказать, что мейстер чувствует себя превосходно, что он совершил нечто великое, что заслуги его перед троном неизмеримы, что король любит его теперь еще больше прежнего, если это только возможно; что мейстер сейчас в Париже, где выполняет весьма важное и почетное королевское поручение, и скоро прибудет сюда, в Амбуаз; покуда же он посылает в подарок жене вот это. — И Жан с грацией придворного передал Анне коробочку из свиной кожи. Она улыбнулась ему и просто ответила:

— Спасибо вам, сеньор. Я очень рада.

Царедворец склонился перед ней и лукаво поднял брови.

— И еще кое-кто другой радуется, сударыня…

При этих словах пальцы ее задрожали от волнения; она нажала нечаянно на пружинку коробочки. Крышка приоткрылась, и на пол упал мелко сложенный кусочек пергамента. Анна увидела нитку драгоценного жемчуга, который, согласно флорентийской моде, нужно было носить в волосах. Жан де Бон поднял с пола записку и подал ей. Она поспешно поставила коробочку на стол, развернула пергамент и прочла несколько слов, набросанных почерком Оливера: «Он властелин, Анна; и он — это я».

Она выронила записку и повернулась к де Бону с белым, застывшим лицом. Жан де Бон тихо сказал:

— Король ожидает вас, сударыня.

— Да! — сказал Анна еще тише и совсем медленно добавила: — я… очень… рада…

Полчаса спустя она была уже в знакомом круглом покое на самом верху башни. Она сбросила с себя покрывало, под которым шла по тихим переходам и залам дворца мимо лакеев и патрулей. Жан де Бон еще раз хитро улыбнулся, поклонился и выскользнул в потайную дверь.

На Анне было то самое платье из золотистого бархата, которое она надевала в ночь после отъезда Оливера; в волосах ее был жемчуг — его подарок. Снова в покое пахло цибетовой пудрой и миррой. Снова серебристый матовый свет падал на зеркальный потолок и на светлую парчовую обивку стен, на ковры нежнейших оттенков. И опять манило к себе низкое, широкое, покрытое песцовыми шкурами ложе. Но Анна осталась стоять у стены, прислонивши к ней голову; взгляд ее растерянно и безостановочно блуждал по комнате. Она попыталась было усилием воли вернуть себе то мужество, ту дерзкую готовность отдаться, какие были уже у нее однажды здесь, в этой башне. Но ей не удалось это; ее дух потерял связь с духом Неккера, ее мысли улетали за пределы комнаты и цеплялись за Оливера, но не находили его. Только теперь она поняла весь смысл его поспешно набросанных в записке слов. И она заплакала от сознания своего одиночества и заброшенности. То были беззвучные слезы; медленно катились они из широко раскрытых глаз по восковому лицу.

Снова послышался внизу шорох потайной двери и звук быстро поднимающихся по лестнице шагов. Но сердце ее не забилось быстрее, она не отошла от стены; губы не сложились в улыбку, рука не поднялась отереть с лица жаркие капли.

Людовик вошел в комнату, почти задев Анну дверью. Он поспешно подошел к ней, взял ее голову в обе руки и глянул ей в глаза. И она тоже смотрела в его глаза, словно ища чего-то; взгляд ее был странно вопросителен. Зрачки увеличились и слегка затуманились.

— Оливер!.. — простонала она, словно спрашивая о чем-то.

Король притянул к себе ее голову и поцеловал в губы.

— Анна, — прошептал он, обняв ее, — я тоже Оливер.

Он осторожно положил ее на шкуры. Откинув голову назад, она еще мгновение видела себя в зеркале, видела свое распростертое тело и расплывчатые контуры лица. Затем тяжкая тень опустилась на ее веки.

Когда Неккер несколько дней спустя увидел, возвращаясь из Парижа, темные очертания замка под серым ноябрьским небом, он вспомнил тот летний вечер, когда взорам его и Анны в первый раз представилась эта картина; и он вспомнил, как Анна сказала: «Мне страшно». И вдруг его стало знобить. Вместе с Даниелем Бартом и прочими спутниками он завернул в деревенский трактир и много выпил. Он не торопился. Опершись локтями на неуклюжий стол, он закрыл лицо руками.

— А ведь вы седеете, мейстер, — сказал Даниель, глядя на него.

— Да, да, — кивнул Оливер, — мне кажется иной раз, что мне уж стукнуло все пятьдесят… — и он взглянул на слугу с горькой усмешкой, — мне кажется иной раз, что мне столько же лет, сколько королю.

Оба замолчали. Оливер все пил и пил.

— Скажи-ка мне, добрый мой Даниель, — спросил вдруг Неккер и подпер рукою подбородок. — Посмотри-ка на меня: разве я не стал похож на короля?

Барт растерялся и не знал толком, что ему отвечать; он решил, что мейстер пьян и желает, чтоб ему польстили. Он вспомнил и необычайное поведение своего господина в Париже, где Неккер против всякого обыкновения каждую ночь напивался до бесчувствия, — и при том в самой дурной компании. Неужто сопутствующая ему удача, благосклонность короля и полнота таинственной власти, которой он пользовался, ударила ему в голову? Даниель просто не понимал его.

— Может быть, мейстер, — ответил он, запинаясь, — пожалуй, глаза, лоб… и уж, конечно, разум…

— Ну, а теперь, куманек? — проговорил Оливер, великолепно подражая звучному грудному голосу Людовика, оттопырил губы, с помощью пальцев выгнул крючком костлявый свой нос, слегка свернув его на сторону, и поднял правую бровь, как это делал король.

— Ради бога, мейстер, — прошептал Барт, испуганно озираясь, — будьте осторожны, мы не одни!

— Наплевать! — расхохотался Оливер и продолжал пить.

Было уже совсем темно, когда мейстер со своими людьми въехал в Амбуаз. И снова Оливер остановился у какого-то городского трактира; слуг с лошадьми он не отправил во дворец, а оставил их ночевать тут же на постоялом дворе; сам же он в сопровождении изумленного Даниеля подошел к пустынной стойке.

— Мейстер, — пытался урезонить его Барт, — нам и во дворце дадут вина. А ведь вы госпожу Неккер уже много недель не видали!

Но Оливер сел и сделал вид, что не слышит. Он ударил ладонью по столу и потребовал лучшего вина и закуску. Он ел, пил и не говорил ни слова. Даниель беспокойно разглядывал его серое, угрюмое лицо.

— Разве вы, мейстер, не собираетесь сегодня во дворец? — спросил он.

— Сам еще не знаю, — коротко ответил Оливер и снова погрузился в апатию.

— Король, пожалуй, уже не ждет вас сегодня, — сказал усталый Барт.

Неккер посмотрел на него внимательно. По лицу его блуждала горькая усмешка.

— Конечно, конечно, — захихикал он вдруг, — король меня уже, конечно, не ждет сегодня. Я это знаю. Разве тебе не известно, — добавил он таинственным тоном, — разве тебе не известно, Даниель, что я — дьявол, и что дьявол сидит в короле. Я мог бы сказать иначе: мое «я», находящееся в короле, уж не ждет сегодня меня, нечистого. Понимаешь?

Глаза его горели как в лихорадке. Он перегнулся через стол и схватил Барта за руку.

— Понимаешь, Даниель?

Барт раздраженно и озабоченно сказал:

— Вы пьяны, мейстер.

Оливер еще больше перегнулся вперед и тряс Барта за плечи.

— Дурак ты, дурак, — прошипел он, — как ты меня мучаешь! Вот в том-то и все дело! Когда я здесь пьян, то мое «я», которое сидит в короле, тоже, пожалуй, пьяно. И, быть может…

Он привстал, обхватил Даниеля за плечи и прошептал ему на ухо:

— И быть может я сейчас лежу рядом с Анной, Даниель, быть может я сам себе мешать не желаю!

— Ради всех святых, мейстер! — крикнул Барт в отчаянии и попытался освободиться из железных объятий Неккера. — Вы помешались! Это господь вас карает! Мейстер, дайте мне помолиться за вас! Оставьте меня!

Но Оливер держал его так крепко, что гигант не мог вырваться.

— Нет, Даниель, — простонал он, — нет, не молись за меня! Господь меня покарает, но на другой лад. Пойми это! Помоги мне! Верь мне!

В его мольбе было столько душевной муки, что даже неотесанный и грубый слуга был потрясен и почувствовал к нему нежность.

— Да, милый мейстер, — сказал он ласково, — я вас понимаю.

Оливер без сил опустился на сиденье, руки тяжело легли на стол, голова упала на руки. Молча, с закрытыми глазами просидел он так долгое время. Даниель уже решил, что он спит, и хотел встать, чтобы приготовить постель, но Неккер снова потянулся за вином. Барт остался сидеть, ожидая, что будет дальше. Оливер раскрыл глаза, поднял кружку к губам и единым духом выпил все до дна.

— Нет, Даниель, — сказал он вдруг спокойно и решительно, — я все-таки решил помешать.

Он встал, бросил на стол золотой и вышел из трактира уверенными быстрыми шагами. Барт шел за ним по пятам, так как думал, что мейстер пьян, сможет упасть на улице и расшибиться. Но Оливер был, по-видимому, трезв; он шел по замерзшей земле короткими твердыми шагами, не сбиваясь с дороги, не глядя по сторонам, и без малейших колебаний свернул на потайную тропинку, окаймленную капканами, волчьими ямами и самострелами, по которой и днем идти было небезопасно. Он ни слова не говорил своему спутнику и лишь хрипло восклицал «Нечистый!», «Ле Мовэ!» всякий раз, как гремящий латами патруль преграждал ему дорогу. Недоброе это слово отворяло ему все двери и все ворота.