Прилив - Сэм Льювеллин

Похоже, он не интересовался людьми, которые отпускают глупые шутки, разыскивая его капитана.

— Где бы я мог его найти? — спросил я, выказывая свой ирландский акцент.

— Вам это не удастся.

— Боже мой! Неужели? — воскликнул я в беглой манере графства Уотерфорд. Моя рука вынырнула из кармана с десятифунтовой банкнотой.

— "Адмирал Бенбоу", — промолвил человек в дождевике и, не глядя на меня, выдернул десятку из моей руки.

Я вернулся к такси.

«Адмирал Бенбоу» оказался красно-кирпичной пивной, когда-то бывшей частью террасы. Последняя была разрушена, и потому ныне пивная стояла сама по себе. Окон ее не мыли, вероятно, уже год, в течение которого тяжелые грузовики швыряли из луж на стекла вязкую похлебку из угольной пыли. Под никотиново-желтым потолком бара горела электрическая лампочка. В углу пульсировала соковыжималка. Там находилось с полдюжины мужчин, одетых в темно-синие комбинезоны, за исключением одного — на нем была влажная белая рубашка. Перед ним на стойке бара стояли три пустые банки из-под пива и кучкой лежали деньги. Я подошел к стойке с его стороны и, выказывая на всю катушку говор графства Уотерфорд, заказал бутылку крепкого ирландского портера. Никто не обратил на меня никакого внимания.

— Скверный денек, — обратился я к человеку в белой рубашке.

Он не ответил. Его лицо темнело тропическим загаром, черные волосы были влажны. Он не брился дня три.

— По секрету, капитан Калликратидис, — сказал я.

Он обернулся ко мне и спросил:

— Кто вы?

Банки из-под пива на стойке не были сегодня первыми: капитан уставился на меня пустыми, стеклянными глазами.

— Отойдем, — предложил я.

— Не хочу.

— У меня есть к вам предложение.

— Какое же?

Бармен с носом, привыкшим соваться в чужие дела, повидавший немало драк, наблюдал за нами.

— "Поиссон де Аврил", — сказал я.

Что-то произошло с лицом Калликратидиса: морщины углубились, глаза сузились. Он не желал говорить о «Поиссон де Аврил». Я совершил тактическую ошибку, упомянув судно. Я глянул в зеркало за стойкой бара, присматривая пути к отступлению. Воздух был насыщен дымом, потом и ожесточенностью.

— Я из главного офиса, — соврал я.

Калликратидис смотрел на меня своими сузившимися глазами.

— Отойдем, — сказал я и указал на столик в углу.

Он послушался: с трудом встав на ноги, потащился через комнату. Я сел возле него под сине-желтой схемой изменения давления в шинах, приколотой кем-то к стене.

— Я могу обеспечить вам освобождение от ответственности.

Казалось, он проснулся.

— Вы о чем?

Калликратидис говорил с сильным греческим акцентом.

— В связи с затоплением судна «Поиссон де Аврил» будет проведено расследование. Два человека погибли в результате вашей преднамеренной акции. И вы, стало быть, повинны в убийстве.

Калликратидис положил на стол руки с толстыми искривленными пальцами и с такой силой вцепился в сосновую доску, что костяшки пальцев побелели. Он открыл рот, чтобы рявкнуть: «Заткнись!» Но сдержался.

— Я могу обеспечить вам освобождение от ответственности, — вновь сказал я.

— Неприкосновенность? — переспросил Калликратидис так, словно не понимал, что означает это слово. Его лицо блестело от пота.

— Хотите выпить? — спросил я. Ожесточенность сошла с лица Калликратидиса. — Еще пива? Или стаканчик виски?

— Пива, — сказал он. — Мне нельзя алкоголя: желудок барахлит.

Я взял ему пиво, а себе — портер, надеясь, что он не слишком пьян.

— Так как насчет этого?

— Насчет чего?

— Насчет вашего освобождения от ответственности. Подумайте об этом.

В его черных с желтинкой глазах мелькнула искра понимания.

— Кто вы?

— Работаю на страхователей.

Я вытащил из кармана листок бумаги, нацарапал на нем номер телефона Мэри Эллен и пододвинул его через стол Калликратидису. Он сгреб листок и сунул его в нагрудный карман рубашки.

— А вознаграждение? — потребовал Калликратидис.

— Какое еще вознаграждение?

— Неприкосновенность — это хорошо, — объяснил он. — Но если я проболтаюсь, то останусь без работы. Так что я нуждаюсь и в деньгах.

День тянулся уже так долго. Я был разгоряченным и потным, а портер по вкусу напоминал чернила. Я чувствовал, как мое терпение лопается по швам, подобно раздутому флагу.

— Это ваш единственный шанс отмазаться от убийства и от мошенничества.

— Так какое вознаграждение? — настаивал Калликратидис.

— Не знаю.

— Так узнайте!

— Десять тысяч фунтов.

— Мало, — покачал он головой.

Я приказал себе сохранять спокойствие. Слова — ветер.

— Это все, что я могу предложить.

Наступило молчание. Наконец Калликратидис пожал плечами и сказал:

— Может, и рассказывать-то нечего.

Я наклонился к нему. С меня уже было довольно.

— Слушай, ты, — сказал я. — Собираешься, стало быть, схлопотать обвинение в убийстве? Отвергаешь шанс избежать его и получить заодно крупную сумму наличными? Да ты в своем уме?!

Лицо Калликратидиса выглядело как запотевшая шпатлевка[32]. От него исходил неприятный запах.

— Десять тысяч фунтов и избавление от тюрьмы хороши, когда ты жив.

— Но ты жив.

— Если проболтаюсь, то протяну недолго.

Наполняя стакан, Калликратидис дребезжал банкой о стекло.

Я поднялся.

— Поторопись передумать, — изрек я. — Позвони по тому номеру до полуночи. Там сообщат, где я. В противном случае от закона тебе не уйти.

Я открыл дверь и шагнул под дождь. Воздух Южного Уэльса насыщен вредными газами, но после бара «Адмирал Бенбоу» он казался прямо-таки нектаром.

Я велел таксисту доставить меня в отель. Там мне предложили комнату, пропахшую дымом чужих сигарет. Позвонив Мэри Эллен, я сообщил ей свой адрес и попросил отсылать моих телефонных абонентов по новому номеру. Затем вышел из гостиницы, купил рыбу с чипсами, пару банок пива и уселся в номере, ожидая, когда господин Калликратидис взвесит все «за» и «против».

Я сидел там, стараясь думать о благоразумном будущем, когда я отправлюсь в Америку работать на Арта Шеккера и его «Флайинг Фиш Челлендж». Но представлять будущее было нелегко. Память неизменно соскальзывала в прошлое.

Она устремилась на юг Франции той поры, когда Фрэнки уже исполнилось двенадцать. Мэри Эллен сняла тогда в департаменте Дордонь жилой дом на ферме и попросила меня отдохнуть с ней и Фрэнки. Мы никуда не ездили вместе, по крайней мере, последние семь лет. Фрэнки плескалась в реке, свела дружбу с несколькими французскими ребятишками и притащила откуда-то трехногого щенка. Я и Мэри Эллен проводили время на террасе, потягивая вино и почти не разговаривая. На пятый вечер мы ужинали как обычно, а Фрэнки уже лежала в постели. Мы сидели и пропускали по стаканчику вина перед сном, наблюдая, как меж деревьями мерцают огни других домов.

Лицо Мэри Эллен едва светилось за густой завесой волос.

— До чего же глупые взаимоотношения, — сказала она.

— Ты имеешь в виду наши?

— Мы женаты уже двенадцать лет. А жили вместе всего-то два года.

Впервые за Бог знает сколько лет мы поехали куда-то втроем. Почему?

Вино придало мне излишней самоуверенности.

— Хочешь, изменим все?

Мэри Эллен коснулась моей руки своими отлично отманикюренными ногтями.

— Нет, — сказала она. — Из-за Фрэнки, так ведь?

— Из-за Фрэнки, — подтвердил я.

Да, так оно и было. Фрэнки жила меж нами, укрепляя нашу любовь. Если бы мы стали парой, совершающей яхтенные прогулки, то укреплять оставалось бы разве что неприязнь. Но каждый из нас жил своей жизнью, смиряясь с отсутствием другого. Воспитание Фрэнки, вероятно, не было традиционным, но, кажется, и не повредило ей.

Мэри Эллен так сжала мою руку, что я ощутил обручальное кольцо, которое купил ей в Арубе, с дешевым изумрудом, размером с таблетку, ныне окруженным бриллиантами.

— Должны ли мы что-нибудь менять? — сказала она.

Лицо Мэри Эллен, освещенное луной, было совсем рядом. Я поцеловал ее в губы. Она нежно ответила на поцелуй. Мгновение мы были так близки, как когда-то в Венесуэле.

— Идем.

Мэри Эллен встала, прихватив бутылку за горлышко. Я последовал за ней в ее комнату. Зашуршала, спадая на пол, одежда. В сетку, натянутую на окно, бились мотыльки.

На следующее утро, когда мы, обнявшись, нежились в постели в жарких лучах солнца, пробивавшихся сквозь шторы, зазвонил телефон. Вызывал офис Мэри Эллен. Полчаса спустя она уже была на пути в Лондон. Все осталось по-прежнему.

Я допил первую банку пива и, не отрывая глаз от обоев, приступил ко второй. Спрашивал себя, не спуститься ли мне в бар отеля в поисках новых сведений и действий. Внутренняя борьба была в самом разгаре, когда зазвонил телефон. Я схватил трубку. Сердце колотилось слишком сильно.

— Эй! — сказал голос в трубке. Он принадлежал капитану Калликратидису. — Я не прочь поговорить с вами.