Кузьма Минин на фоне Смутного времени - Валерий Перхавко

письме литовскому канцлеру Льву Сапеге, извещая его о событиях в Москве, советовал принять меры к обеспечению власти поляков в столице («да и в Приказы б потреба инших приказных людей посажать, которые бы его королевскому величеству прямили, а не Шуйского похлебцы») и просил ходатайствовать перед польским королем о пожаловании себе поместья: «в Зубцовском уезде селцо Раменье да селцо Шубино с деревнями»{552}.

С 7 ноября 1610 г. Андронов вместе с окольничим В. П. Головиным возглавил Казенный двор в Москве. А 25 февраля следующего года во главе Казенного двора указаны думный дворянин Андронов, дьяки М. Булгаков и М. Коробейников{553}. Как повествуется в Новом летописце, гетман С. Жолкевский, «егда бысть на Москве, государевою казною всею нача владети и литовским людем давати, а король приела в казначеи московского изменника, торгового мужика гостиной сотни, Федьку Андронникова», который «ноипаче московским людем пакость делаше»{554}.

Возвышение и непомерные амбиции Андронова вызвали недовольство среди московской знати, сотрудничавшей с польско-литовскими интервентами. Уже в октябре — ноябре 1610 г. боярин Михаил Салтыков в письме литовскому канцлеру Льву Сапеге жаловался на торговца Федора Андронова, вознесшегося к вершинам власти, упрекая его в низком происхождении, некомпетентности («что такому знать правительство») и злоупотреблениях: «…Многие люди различными тесноты и разореньем оскорблены, по приговору торгового человека Федора Ондронова… Отец его в Погорелом Городище торговал лаптеми, а он взят к Москве из Погорелова, по веленью Бориса Годунова, для ведовства и еретичества, а на Москве был торговой мужик… А казна, государь многая в недоборе стала, потому что за многих Федор Ондронов вступается, и спущает, для посулов, с правежу; а ины, не своего Приказу насилством под суд к себе емлет, и сам Государевых денег в казну не платит. А на нем Государевых денег за сибирскую рухлядь, по цене, что он взял из казны, две тысечи четыреста восмь рублев»{555}. Действительно, купец, вознесшийся на вершину социальной лестницы, распоряжался финансами, нередко не согласовывая свои действия даже с боярами и прикладывая лишь свою личную печать. Так, например, 25 февраля 1611 г., «по приказу думнаго дворянина и казначея» Ф. И. Андронова, были переданы на Казенный двор дьякам Меньшому Булгакову и Матвею Коробейникову серебряная столовая посуда и 23 рубля деньгами{556}.

О недовольстве москвичей накануне восстания в марте 1611 г. действиями наиболее активных сторонников польского короля (особенно М. Г. Салтыкова, Ф. И. Андронова и дьяка И. Т. Грамотна) пишет немецкий коммерсант Конрад Буссов{557}. «Сами видите, кто той есть, — восклицал, порицая Андронова, автор «Новой повести о преславном российском царстве». — Неси человек, и неведомо кто! Ни от царских родов, ни от болярских чинов, ни от иных избранных, ратных голов; сказывают, — от смердовских рабов»{558}. Князь С. И. Шаховской в «Летописной книге» выделяет в качестве главных изменников М. Г. Салтыкова и Ф. Андронова{559}. «Изменники и христианской веры разорители» М. Салтыков и Ф. Андронов дважды упоминаются в Утвержденной грамоте об избрании на царство Михаила Федоровича Романова{560}. В Хронографе 1617 г. Андронов предстает в облике «всея земли Русьския началного крамолника»{561}.

Конечно, представителям родовитой феодальной аристократии, входившим в Боярскую думу и строго придерживавшимся местнических порядков, не очень нравилось заседать вместе с «торговым мужиком», к тому же претендовавшим на самостоятельность во всех финансовых делах. Но приходилось с этим мириться, так как Андронов пользовался исключительным доверием и поддержкой польско-литовских интервентов, с которыми в 1610–1612 гг. активно сотрудничал, выдавая для уплаты весьма высокого жалованья иноземному воинству деньги и ценные вещи из казны{562}. Временщику приходилось считаться лишь с мнением польских военачальников. 10 сентября 1611 г. Андронов вместе с другими послами московского боярского правительства отправился на встречу с Сигизмундом III, но с полпути по указанию гетмана К. Ходкевича возвратился в Москву{563}.

Мать свою Марию Андронов перевез из Погорелого к себе в Москву, на кремлевский двор. Его сестры Аксинья и Евфимия проживали в 1610–1612 гг. в Чудовом монастыре Московского Кремля. О жене и детях Андронова нам ничего не известно{564}.

В конце лета — начале осени 1612 г. в связи с успешными действиями русских ополченцев для Андронова наступили тяжелые дни. Возможно, он молился об избавлении от неминуемой расплаты. Как свидетельствует епископ Арсений Элассонский, 23 сентября 1612 г. «староста Струсь с воинами и некоторыми русскими начальниками: Феодором Андроновым, Иваном Безобразовым и Иваном Чичериным, после совещания, изгнали из Москвы всех немощных, старцев, жен, мальчиков и девочек, отняли у русских всякий провиант, вещи — серебро, золото, жемчуг, одежды золототканые и шелковые»{565}.

При освобождении Москвы казаки из полков Трубецкого «Сергей Карамышев с товарищи») и Пожарского («Богдан Попов с товарищи») разграбили двор Федора Андронова. По свидетельству дьяка Марка Поздеева, бывшего в тот момент вместе с Кузьмой Мининым, «казаки им ничего имать не давали»{566}. Но Минин отличался милосердием, которое проявлялось и в отношении к близким изменников. Спустя несколько лет купчиха Евфимия Болотникова, сестра Ф. Андронова, вспоминала, как «после Московского разоренья при Кузьме Минине пришла в Чюдов монастырь в полату, где всякие поклажея лежали», и про «платьишко, что ей дал Кузма Минин в те поры, как она вышла с Москвы»{567}.

После капитуляции польско-литовского гарнизона Кремля Андронов сразу же был арестован. Первоначально его содержали на собственном дворе в Кремле под надзором Кузьмы Минина, а затем перевели на двор не отличавшегося знатностью князя Федора Ивановича Волконского, имевшего прозвище Мерин и еще с апреля 1612 г. примкнувшего к Нижегородскому ополчению{568}. На дворе Волконского Андронов находился «скован» и под стражей в подклете княжеских хором. Андронов просил Волконского передать боярам его просьбу отпустить «постритца на Соловки» и получал укоризненный ответ от князя: «…А как де он, Федка, Москву разорял, и в те поры он постричься не хотел»{569}.

Польский ксендз Якуб Задзик уже в конце ноября 1612 г. имел информацию о том, что русские Андронова «очень плохо приняли, он находится в тюрьме»{570}. В грамоте, отправленной руководителями объединившегося земского войска на Бело-озеро 6 ноября 1612 г. и информирующей об освобождении Москвы, упоминаются «польские и литовские люди и королевские верники, Федька Ондронов с товарищи»{571}.

Пребывая в заключении, Андронов пытался завязать переписку с дьяком М. И. Поздеевым и другими своими знакомыми, к которым обращался за денежной помощью. Ему удалось уговорить Ивана, слугу князя Волконского, помочь освободиться от колоды и цепей, и в ночь с субботы на воскресенье, с 13 на 14 марта 1613 г., они бежали. За поимку беглеца от имени царя Михаила Федоровича было