Краса гарема - Елена Арсеньева

И эти нехитрые мысли Жаклин были понятны Мюрату. Он не стал пояснять, что приоткрытое окно кабинета – дверь мышеловки, в которую должна прошмыгнуть глупая мышь: Охотников.

Ему стало смешно, что человек, носящий такую фамилию, скоро сам станет дичью. Впрочем, Охотников уже ею стал! Он влезет в мышеловку, потому что каждый его помысел, каждый его шаг заранее известен прозорливому Мюрату.

Радуясь, что все складывается так удачно, Мюрат вышел из кабинета и двинулся по коридору, приобнимая Жаклин и твердо веря, что звезды на его стороне, потому что он всемогущ и всеведущ.

А между тем он был излишне самонадеян, думая, что замечает все и ничто не может ускользнуть от его внимания. Так, например, он не увидел, как по коридору скользнула некая женщина. Она посмотрела на удаляющихся Мюрата и Жаклин – и с ненавистью плюнула им вслед.

Это была Лушенька. Зябко поводя голыми плечами – она по-прежнему носила тот же унизительный рабский наряд, в каком предстала несколько дней назад перед Марьей Романовной, – девушка потянула незапертую дверь кабинета (Мюрат был убежден, что никто не осмелится войти в его святая святых!) и осторожно ступила внутрь.

Пока Мюрат говорил с Жаклин в кабинете, Лушенька подглядывала в замочную скважину. Не разобрав ни одного слова (и говорили тихо, и не понимала она по-французски), она все же увидела, как Мюрат сунул в секретер какую-то окровавленную тряпицу. Эту тряпицу незадолго до того Жаклин вынесла из комнаты, где держали в заточении Марью Романовну.

При мысли о бывшей хозяйке слезы навернулись на глаза Лушеньки. Ах, все вышло не так, не так, как мечталось! Айше обещала, что Лушеньку возьмет на свое ложе господин, а между тем он на нее даже и не взглянул ни разу, она для него одна рабыня из многих. Как хотелось отомстить Айше! Как хотелось искупить вину перед Марьей Романовной! Ведь Лушенька предала ее от злости на то, что хозяйка не подпустила к ней Нил Нилыча Порошина! Конечно, Марья Романовна думала, что сделает как лучше, а меж тем Лушенька мечтала стать любовницей управляющего и получить в свои руки если не власть и богатство, то хотя бы какой-то надежный достаток. Она ушла бы из горничных, жила бы в свое удовольствие, ночью тешила бы вялую плоть Порошина, а днем уж как-нибудь находила бы себе тайное удовольствие на стороне (небось любовнице управляющего ни один молодец из деревенских не отказал бы!), и никто, в том числе Марья Романовна, не смел бы обращаться с ней, как с обычной деревенской девкой.

Да, так мечталось. А что вышло?!

Лушенька сердито утерла слезы и повернула ключик, торчащий в замке секретера.

Вытащила лоскут.

Батюшки, страсти какие! Неужто кровью сие писано? Лушеньку немножечко учили грамоте, но тут при ее скудных знаниях разобрать ни слова было невозможно. Повертев лоскут так и эдак, она призадумалась: что с ним делать? Выбросить? Положить на место? А может, Марье Романовне вернуть? Уж наверняка она не хотела бы, чтобы этот лоскут попал к хозяину!

Да, надо забрать и вернуть.

Лушенька прикрыла секретер, а лоскут хотела было сунуть за пазуху, да вот беда – какая пазуха при такой одежде. Тогда она спрятала послание, натуго свернув его, за пояс, надеясь, что успеет донести до хозяйки, как вдруг с ужасом увидела, что дверь в кабинет начала приоткрываться.

Господи! Она попалась!

Лушенька в жутком страхе метнулась к окну, которое, на ее счастье, оказалось приотворено, и еле-еле успела просунуть наружу лоскут и разжать пальцы.

И замерла за тяжелой портьерой, молясь, чтобы ее не заметили.

Кто-то вошел в кабинет. Лушенька ничего не видела, но по тяжелому запаху кедрового масла узнала Керима. Этот бабоватый скопец выливал на себя драгоценное масло флаконами, Лушенька сама видела, оттого и разило от него невыносимо. Казалось бы, должен сладостно благоухать, а хотелось нос зажать.

Керим постоял-постоял на пороге – и вышел, прикрыв за собой дверь.

Лушенька мысленно сотворила крестное знамение и на цыпочках понеслась к выходу. О незапертом окне она даже не вспомнила.

Сначала девушка долго прислушивалась, прильнув ухом к двери, потом уловила-таки удаляющиеся шаги Керима и облегченно вздохнула: кажется, ей удастся выбраться незамеченной. Жаль, конечно, что пропал странный лоскут, но уж выглядывать из окна и смотреть, куда он упал, Лушенька не стала. Господь один раз ее уберег, а второй может и не уберечь!

Скорей надо бежать отсюда, ни на что иное времени не тратя, вот что нужно делать!

И Лушенька выскользнула из кабинета. Керим, голова которого в круглом красном тюрбане важно покачивалась в такт тяжелым шагам, неспешно шел по коридору. Лушенька бросилась в противоположную сторону, благодаря небеса за то, что спаслась.

Она не подумала о том, что Керим может обернуться!

А он обернулся…

Обернулся – и увидел русскую рабыню, которая со всех ног улепетывала по коридору.

Откуда она взялась, озадачился Керим? Коридор только что был пуст. Неужели… неужели не почудился ему подозрительный шорох в кабинете хозяина? Неужто эта русская сорока была там?

Но зачем?!

В окнах дворца рано зажглись яркие огни, но они не манили Охотникова. Парадную часть дома он успел осмотреть снаружи еще днем, когда выгружал дрова около ворот. Десятник наверняка остался недоволен таким работником: отнес всего одну вязанку, а за второй не явился. Небось десятник подумал, что ленивый работник, назвавшийся Митрошкой, либо натрудил спину, либо опасается ее натрудить, вот и решил даже на плату плюнуть. Конечно, он не заметил, что Митрошка пропал не после того, как вышел из ворот, а войдя в них. Ну и само собой разумеется, он не мог и заподозрить, что это никакой не Митрошка, а его хозяин.

Свой срочный отъезд из Москвы Охотников обставил как можно более шумно. Он очень надеялся, что Сермяжный не сбежал, а следит за домом. Конечно, разочарование в том, что не удалось обвести Охотникова вокруг пальца и заманить его в западню, устроенную Мюратом, было велико, поэтому фальшивый ремонтер должен, оценив обстановку, тут же решить, что делать дальше. Охотников рассчитывал, что Сермяжный поверит в правдоподобность его отъезда, более напоминающего трусливое бегство, и, вернувшись к своему хозяину, доложит тому обескураживающую новость.

Непонятно было, как поступит теперь Мюрат. Он может отменить прием, и тогда замысел, который так стремительно родился в голове Охотникова, пропадет попусту. Придется выдумывать что-то более сложное, дабы проникнуть в этот дом. Не столь и просто выдумать, между прочим, если не считать прямой осады с полком храбрых кавалергардов!

Главный же риск состоял в том, что Мюрат в случае отмены приема выместит свою досаду на несчастной Марье Романовне Любавиновой, которая небось голову сломала в догадках, за что на нее обрушилась такая напасть…