Ребята с нашего двора - Эдуард Шим

— Но притворялся-то он зачем? Он же притворялся, что это — новинка! Результат многолетней работы!..

— Господи, да, может, и не притворялся! Может, забыл, как и вы забываете! Сперва-то выдумал, а потом взял да и забыл совсем, а теперь опять выдумал!

Кирилл Осипович вздернул голову, как конь:

— Я могу забыть про библиотечную книгу! Но все, что касается работы, я забыть не могу! Даже если захочу! Существует понятие: профессиональная память. Левушка все пятнадцать лет помнил об этой машине! Во сне и то помнил! Но зачем-то притворялся и обманывал всех! Зачем, я спрашиваю?

— Вот придет к ужину и объяснит. Чего расстраиваться-то?

— Опомнитесь, Марковна, тут караул надо кричать! Если это правда… это же страшно.

Кирилл Осипович стоял и машинально отмахивался рукой, отгоняя надоедливые световые пятна. Потом он все-таки догадался об их природе — рывком выключил телевизор.

— Чего… страшного-то? — спросила Марковна.

В коридоре опять взвилась телефонная трель — истошная, непрерывная. И опять никто не двинулся с места.

— Есть только одно объяснение, — сказал Кирилл Осипович. — Других нету.

— Почему это?..

— Если бы он не скрывал, не притворялся, нашлись бы другие, я знаю… Мало ли что мешает работе… Я-то уж знаю. Но он притворялся! Даже передо мной! Перед отцом! И этому есть только одно объяснение… — Кирилл Осипович обернулся к Жеке. — Иди сюда, мальчик.

Жека поднялся с дивана. Ему неловко было при этом разговоре, он сидел затаясь. Он тоже не понимал всего случившегося до конца, но чувствовал, что надвигается скандал. А ему скандалы уже надоели. Лучше бы Кирилл Осипович не впутывал его. Никакой пользы от расспросов не будет.

Но Кирилл Осипович вдруг спросил совершенно о другом:

— Ты спортом занимаешься?

— Так, немного.

— Предположим, ты прыгаешь в высоту. Можешь прыгнуть на два метра, а рекорд — полтора.

— Рекорд выше, — неохотно сказал Жека.

— Наплевать! Ты можешь прыгнуть на два, а рекорд — полтора. Что ты сделаешь, мальчик?

— Ну, и прыгну.

— На сколько?

— На два.

— Зачем? — резко спросил Кирилл Осипович.

— Побью рекорд.

— Но если ты прыгнешь чуть выше полутора, тоже побьешь!

— Я же могу — на два.

— Но этого никто не знает! — сказал Кирилл Осипович. — И ты можешь это скрыть! Поднимай планку по сантиметру — и побьешь дюжину рекордов. Очень выгодно!

— Не надо мне этого, — сказал Жека, глядя в пол.

— Потому что — обман? Так ведь? Все правильно, мальчик. Вот вам ответ, Марковна. Он понятен даже школьнику.

— Не верю я этому, — с внезапной упрямой злостью сказала Марковна.

— Других объяснений нету.

— С какой стати Левушке обманывать?

— А вот здесь — самое-то страшное. Он придумал отличную машину. Но ведь потом надо придумывать следующую! Прыгать не на два метра, а выше! Это трудно! И он повернул назад и все эти годы поднимал планочку по сантиметру: так легче и выгодней.

— Я не верю, — сказала Марковна.

— Иначе нет смысла обманывать! Нет смысла!.. Вы подумайте — я поздравлял его с этой машиной, и он смотрел мне в глаза… Сейчас он приедет с испытаний и тоже будет смотреть в глаза, будто ничего не произошло… Разве это не страшно?

— Но ведь не украл же он! Своим распоряжался!

— Он украл, и немало: пятнадцать лет жизни!

— Ну, выдумали!.. Жизни!..

— Он работает не один. У него конструкторское бюро, помощники, исполнители. Пятнадцать лет они были вместе. Он глядел им в глаза, притворялся, и они не знали, кто он такой…

— Ну, а вдруг неправда это? Вдруг он объяснит?!

— Я спрошу, почему он не пришел ко мне пятнадцать лет назад и не принес эти расчеты! Я бы помог, если что-то мешало! Я поднял бы всех на ноги. Я не позволил бы терять время! Но он не пришел, и оправданий этому нет… Никаких оправданий нет, понимаете?!

Телефонная трель прогремела в коридоре и оборвалась. Стало тихо. Часы тикали на своей деревянной башенке.

Кирилл Осипович неожиданно повел носом:

— Чем это пахнет?

— Пирог, — сказала Марковна, сморкаясь в передник. — Чего уж теперь… Пускай.

— Немедленно потушите! Праздник не отменяется: пусть приходят все гости, все до единого!

— Это как?.. Вы… не скажете ничего?

— Я спрошу его при всех. При его жене, при друзьях, при начальстве.

— Сердца у вас нету. Эко понадобилось — при всех!

— А он обманывал всех. Тушите свой пирог и принесите еще бечевку — упаковать это.

Марковна закричала так отчаянно, будто защищала себя:

— А вот он позвонится в дверь, и я скажу, чтоб не заходил! Не могу я видеть!.. При всех!! Преступник он, чтобы так допрашивать?!

— Дайте бечевку.

— И сама я уйду!!

— Дайте бечевку и потушите пирог. А то гости не усидят без противогазов.

Марковна выбежала и через минуту, просунув в дверную щель одну только руку, швырнула к ногам Кирилла Осиповича веревку.

Он присел на корточки и стал аккуратно увязывать книги. Он выстраивал их, подравнивал — точно так же, как подравнивал страницы учебника.

Вряд ли он сознавал, что делает.

— Мы можем в другой раз прийти, — сказал Жека. — Ну, за этой книжкой-то.

— А?..

— За библиотечной-то книгой.

— Я прошу извинения, что так получилось, — сказал Кирилл Осипович. — Сейчас упакуем, и все… А книгу не ищи больше, не надо.

Распахнулась дверь, ударившись о косяк. Срывая с себя передник, появилась Марковна и вновь закричала тем же отчаянным, прерывающимся голосом:

— Его хвалили все!.. Он ласковый, он душевный!.. От вас-то доброго слова не дождешься! Может, вы и правильно все делаете, да правда-то ваша — как хлеб черствый! В горле застревает!.. А он и спроказничает, бывало, да ему простишь, потому что душевный!.. Сами бы тогда воспитывали! Я как за своим ходила всю жизнь, как за родным!.. Да и своему-то бы так не радовалась!

— Не надо, Марковна, — сказал Кирилл Осипович, не оборачиваясь.

— А при всех его срамить — надобно?! Ну, провинился, ну, ошибку сделал, но чего издеваться-то над ним? Велика вина!.. Другие-то дети все с родителей тянут, на горбе отцовском сидят, а он — и квартиру сам, и обстановку сам! Ушел, чтобы вас не стеснять!

— Я б ему все это отдал, — сказал Кирилл Осипович.

— А он не хотел просить! Сам добился!

— Сколько у нас людей ждут квартиру? — сказал Кирилл Осипович. — Долго ждут. И еще будут ждать. Мы могли бы строить быстрей и лучше. Но вот сделает подлость один, рядом обманет кто-то другой, потом украдет третий… Посмотрите в окошко.

— Все я там видела!

— Это вон памятники Левушкиной доброте.

— Чего же никто другой не выдумал? — крикнула Марковна. — Раньше его?!

— Не знаю, — сказал Кирилл Осипович. — Теперь не знаю. Теперь я думаю, что Левушка мог и мешать другим. Выгодно было мешать.

— Господи! Про сына так говорите!

— Я это узнаю. Я должен точно узнать. Потому и буду спрашивать при всех.

В глубине коридора заиграли, запели какие-то серебряные колокольчики. Жека поначалу не сообразил, что это — дверной звонок. Когда они с Генкой стояли перед дверью и нажимали на кнопку, то снаружи его не было слышно.

Марковна спросила почти безголосо:

— Левушка?..

— Откройте, — сказал Кирилл Осипович.

— Может… и с гостями сразу? Не один?

— Откройте.

— Кирилл Осипыч, не надо им говорить, не надо!!. Потом спросите, чего уж, не надо при всех!.. Вот останется один — и спросите!..

— Чтоб никто ничего не узнал?

— Да ведь он молодой, ему работать с ними! Зачем наотмашь? Разве он и так не поймет, если ошибку сделал? Ну, провинился, был грех, а кто у нас без греха?! Вы сами-то — без греха?..

— Идите откройте, — сказал Кирилл Осипович.

Шаркая стоптанными туфлями, будто сразу отяжелев, Марковна двинулась в коридор. Передник она уронила на пороге.

А колокольчики заиграли во второй раз. Уж нетерпеливей.

Кирилл Осипович, сидя на корточках и затягивая на книгах бечевку, посмотрел на Жеку.

— Не могу… — сказал он бессильно.

— Завязать вам?.. Давайте!..

— Видеть его не могу. Не знаю, как буду разговаривать. Если это правда, я ведь не переживу. Честное слово.

Он отпихнул недовязанные книги, встал. Открыл ящик письменного стола. Взял какой-то пузырек с лекарством и, сжав его в маленьком, мальчишеском своем кулаке, быстро вышел из кабинета.

В коридоре хлопнула входная дверь. Голоса приближались. Марковна заглянула на миг, увидела, что хозяина нет, и скрылась. А в кабинет вошел Генка.

— Чего это у вас тут?.. — спросил он, перешагивая через валяющийся передник. — Историческое событие в разгаре? Звоню, а старуха глаза вытаращила. Будто я привидение.