Записки балерины Санкт-Петербургского Большого театра. 1867–1884 - Екатерина Оттовна Вазем

танцев». Главный материал для последней дала собранная им богатейшая библиотека по балету и коллекция относящихся к хореграфии рисунков, литографий и гравюр. В среде балетоманов Худеков пользовался известным авторитетом как бесспорно самый просвещенный из них знаток балетного дела.

В тесной дружбе с Петипа и Худековым состоял Александр Павлович Ушаков,[298] бывший гвардейский офицер, а в мое время занимавший какую-то должность в Экспедиции заготовления государственных бумаг. Как и Худеков, Ушаков был очень ревностным балетоманом и неплохим знатоком хореграфии. Он был балетным критиком газеты «Голос» и других периодических изданий, и его отзывы изобличали в нем недюжинные познания в области танца. Впрочем, как говорили, в деле писания критических статей ему оказывала помощь близкая ему танцовщица Ефремова. Александр Павлович был очень приятным и воспитанным человеком и в балетном кругу пользовался большими симпатиями. Он умер в середине 70-х гг. сравнительно молодым от апоплектического удара на квартире своей невесты, танцовщицы Глаголевой.[299]

Вслед за Ушаковым надо назвать Аркадия Николаевича Похвиснева, едва ли не самого верного приверженца Терпсихоры с незапамятных времен. Похвиснев буквально жил балетом, принимая близко к сердцу всякие театральные пертурбации, смерть артистов, их болезнь, выход в отставку, дебюты и т. п. Он страшно волновался из-за всякого балетного пустяка и был завсегдатаем разных балетных банкетов, на которых неизменно произносил длиннейшие высокопарные речи со ссылками на разных хореграфических знаменитостей для большей убедительности своих слов. В молодости Похвиснев был блестящим преображенцем, разорившимся на карточной игре. Я знала его только в преклонных годах штатским генералом, на обязанности которого лежало составление для царя сводок наиболее интересных статей из иностранных газет. Он отлично знал иностранные языки и со своей задачей справлялся вполне. Аркадий Николаевич также считал себя балетным критиком, пописывая в газетах довольно пустенькие рецензии, в которых, как и в своих застольных речах, изощрялся в комплиментах танцовщицам.

Полную противоположность добродушному, всегда любезному Похвисневу представлял собою горный инженер Константин Аполлонович Скальковский,[300] претендовавший на звание верховного знатока балета и обливавший презрением всех окружающих. Скальковский был одним из основных сотрудников газеты «Новое время», где он, на ряду с разными статьями по политическим, экономическим и т. п. серьезным вопросам, печатал фельетоны, а также отчеты о балете и французском театре. Такое положение его, видимо, давало ему повод третировать всех и вся. К артистам он в большинстве случаев относился покровительственно — пренебрежительно. Часто бывая за границей, особенно в Париже, он проникся духом французских журналистов, считающих себя вершителями судеб всех артистов, а особенно артисток.

Со Скальковским постоянно водил компанию Николай Михайлович Безобразов,[301] тип делающего карьеру молодого столичного чиновника-бонвивана, смотревший на балетный театр как на место, где он мог встречаться с нужными ему людьми. Безобразов также писал где-то рецензии о балете и втирался в дом к танцовщицам, которых осыпал любезностями. Особенно часто можно было видеть его у балерины Никитиной, богатство которой позволяло принимать гостей очень роскошно и широко. Впоследствии, достигнув «степеней известных» и чрезвычайно располнев, Безобразов занял в среде балетоманов одно из первых мест и держал себя с генеральской важностью, изрекая танцовщицам в своих статьях и на словах безапелляционные приговоры, но в мое время, как юный балетоман, он держал себя сравнительно скромно.

Упомянув о доме Никитиной, считаю уместным поговорить здесь о ее покровителе — многомиллионном богаче Федоре Ивановиче Базилевском, также относившем себя к сонму балетоманов и неизменно красовавшемся в одной из лож первого яруса. Состояние Базилевского было так велико, что он, по собственным его словам, не знал ему счета. Ему принадлежали и капиталы, и дома, и имения, и золотые прииски, и рыбные промыслы на Волге.

Базилевский был очень своенравным и капризным человеком. В этом было отчасти виновато окружавшее его общество. В его доме постоянно толкались представители высшего петербургского «света», старавшиеся перехватить у него деньжонок. Перед ним заискивали и придворные кавалеры, и увешанные орденами генералы, и министры. Федор Иванович ссужал их очень охотно. Ему было лестно одолжать сильных мира сего. Но горе было им, если они теряли свое высокое положение, — тогда им на помощь Базилевского рассчитывать было нечего. Такой случай произошел, например, с министром юстиции Д. Н. Набоковым.[302]

Набоков постоянно нуждался в деньгах и часто занимал их у Базилевского, обыкновенно без отдачи. Когда же он потерял свой министерский портфель и снова как-то завел с тем речь о ссуде, Базилевский ему в ней отказал.

— Какая мне радость давать ему деньги, — цинично говорил он, — если он больше не министр!

В доме Базилевского дневал и ночевал отставной генерал-майор А. А. Насветевич, украшенный золотым оружием за храбрость, будто бы проявленную им в русско-турецкой войне. В Петербурге он носил кличку «генерала от фотографии», так как, будучи очень недурным фотографом, имел монопольное право съемки разных военных и придворных церемоний, снимки которых он продавал в газеты и журналы. Этот Насветевич, большой охотник поесть, а особенно выпить на чужой счет, играл при Базилевском роль адъютанта. Тот его третировал невероятно. Случалось, что за обедом хозяин выгонял генерала из-за стола, если нужно было очистить место вновь прибывшему гостю. Когда Базилевский приезжал в театр, ему всегда сопутствовал Насветевич, который после спектакля не гнушался лично вызывать карету своего патрона. Последнему, конечно, было очень приятно иметь выездного лакея s генеральской форме.

В 90-х гг. Базилевский заболел душевной болезнью и умер, оставив наследником своих богатств своего брата Виктора Ивановича. Последний не сумел с ними обращаться, пустился в какие-то дутые аферы, и очень скоро от колоссального состояний не осталось и ломаного гроша.

Совершенно другую фигуру представлял собой; тоже солидный по своему общественному и материальному положению балетоман Михаил Дмитриевич Обрезков, тип русского барина. Он очень любил хореграфическое искусство и его представительниц, однако я никогда не слыхала, чтобы он особенно кого-нибудь из них отличал своим вниманием, хотя и был человеком одиноким. Его семья проживала постоянно за границей, и он ездил повидаться с ней не менее шести раз в год. Перед каждой такой поездкой Обрезков обходил всех своих знакомых танцовщиц, спрашивая, не будет ли ему заказов на привоз из-за границы, особенно из Парижа, тех или других вещей. Обыкновенно я просила его привезти трико, танцовальные башмаки и духи, всегда несравненно лучшие в фабричной упаковке, кольд-крем, туалетное мыло и т. п. Обрезков аккуратно заносил список желательных предметов в записную книжку, исчезал на какой-нибудь месяц, а потом снова появлялся, на этот раз с огромным чемоданом. Он с торжественным видом доставал из кармана свою записную книжку и, читая список заказанных ему вещей,