Вся трилогия "Железный ветер" одним томом - Игорь Николаев

Майор предпочел бы поменять обстановку местами и держать оборону в холмах. Батальон был неплохо подготовлен для пехотного боя, но имел очень мало тяжелого вооружения. Четыре штатные восьмидесятимиллиметровые безоткатки — оружие вполне действенное против обычных броневиков класса «Барса» или английского «Чарли». Но бронемашины Врага наподобие «Katzchen» они могли взять уже с большим трудом, а что будет, если противник подгонит какого-нибудь «Пфадфингера», Зимников решил обдумать как-нибудь потом.

Обещанные французы когда еще подтянутся, и что у них с собой будет… Хотя обещали даже морские стопятидесятимиллиметровые пушки, переставленные на эрзац-мехтягу.

Зимников еще раз оценил оборонительную диспозицию. С учетом времени и усталости людей надеяться на лучшее не приходилось. Полноценную «сеть» с нормальными Z-образными траншеями и ходами сообщения отрыть не удалось, на это требовалось не менее суток и работа всего батальона уставного состава. Но и в чистом поле драться не придется, с наскоку батальон было уже не взять — стрелковые ячейки, замаскированные позиции для тяжелых пулеметов и минометов, запасные позиции. Уже кое-что.

Майор глянул на правый фланг, где окапывалась рота Таланова. Капитан беспокоил Петра Захаровича, беспокоил сильно. Когда Виктор Савельевич вернулся в батальон, Зимников поразился жуткой метаморфозе, постигшей всегда жизнерадостного офицера. Потерявший в одночасье всех близких Таланов словно вымерз изнутри. С окружающими он общался отрывисто, лающим языком команд, переходя все границы придирчивой язвительности. В старые времена он наверняка бил бы солдат за малейшую провинность, и только военное время уберегало роту от открытого возмущения и выступления против командира. Таланов почти не спал, очень мало ел, худой, мертвенно-бледный, с остановившимся взглядом, он пугал и подчиненных, и коллег-офицеров. В иной ситуации майор отправил бы капитана в тыл, на психическую проверку, а то и списал из действующей армии на лечение. Но здесь и сейчас, в неустанном беге батальона вдоль фронта, заменить Таланова было некем. Оставалось только надеяться, что Виктор не тронется умом окончательно и не угробит роту в угоду своей ненависти и жажде мести.

Про себя, никому не признаваясь, Зимников уже почти надеялся, что Таланов сложит голову в первых боях, избавив командира от постоянных терзаний «сорвется — не сорвется».

Таланов прикинул, хорошо ли выбрана позиция первого пулеметного расчета. Для фланкирующего огня по мосту и подступам с противоположной стороны она подходила идеально, но противник мог подумать так же… Виктор решил пойти на компромисс и подготовить две запасных, с тем, чтобы при малейшей угрозе пулемет можно было оперативно перетащить. Сложнее всего пришлось с пушкой, для нее, матерясь, сбивая в кровь ладони, подготовили почти полноценную инженерную позицию из трех больших окопов, объединенных узкими переходами и перекрытых импровизированной «крышей» из древесных стволов и веток потолще. В иное время такое укрытие подошло бы и нормальной гаубице, а не короткой безоткатной «фитюльке» весом в неполный центнер вместе с лафетом. Но кроме «фитюлек» противопоставить вражеской «броне» было нечего, и легкие пушчонки берегли как стратегический резерв командования.

— Воздух, — крикнули с поста ВНОС.[25]

— В укрытие! — рявкнул Таланов, эхом повторяя такой же приказ Зимникова — майор сориентировался раньше. После трехсекундной спринтерской пробежки капитан запрыгнул в окоп, приспособленный под импровизированный наблюдательный пункт и штаб — рация, переносной телефон и стереотруба. Здесь его уже ждали два связиста и порученец, вчетвером они накинули на каркас из свежесрезанных веток маскировочную сеть. Доносившийся со всех сторон топот и шорохи продолжались еще несколько мгновений и как-то разом стихли. В наступившей тишине похрипывание включенной рации казалось неожиданно громким, забивающим все посторонние звуки. Таланов нетерпеливо щелкнул пальцами, ткнул в сторону агрегата, связист, повинуясь молчаливому указанию, выкрутил верньер громкости на минимум.

В наступившей тишине капитан, а вслед за ним и все остальные, услышали характерный шуршащий звук, идущий сверху и со стороны. Вибрирующее монотонное завывание, от которого начинало ломить в зубах, совсем не похожее на знакомый рокот привычных винтовых моторов.

«Реактивная авиация», так это именовалось в сводках и ознакомительной брошюре. Планер, или, как его уже повсеместно называли, «самолет», летательный аппарат тяжелее воздуха, обладающий двигателем, отчасти сходным с ракетным. Самое коварное и страшное изобретение Врага, страшнее его бронетехники и тяжелой сухопутной артиллерии вместе взятых.

Судя по звуку, самолет ходил широкими кругами правее и с противоположной стороны моста, вражеская машина оставалась невидимой, прячась в низких тучах, вот-вот готовых расплакаться обычным в этих краях мелким моросящим дождем. Таланов выглянул из-за края окопа, оценивая, насколько хорошо замаскировалась его рота, да и весь батальон. На первый взгляд, казалось, неплохо. Стрелковые ячейки и недлинные траншеи были отрыты так, чтобы теряться среди лесной поросли, брустверы невысоки и замаскированы листвой и дерном, масксети также не залежались без дела, скрывая технику. Но шут его знает, как это выглядело сверху, и капитан опасался, что цвет маскировки может их выдать — из-за одной из многочисленных ошибок снабженцев мотопехоте выдали сети и пологи, предназначенные для лета, соответственно окрашенные. Мотоциклетчики изваляли лохматые, обшитые кусками ткани сетки в грязи, щедро набросав сверху листьев и мелкого мусора, но кое-где зелень предательски просвечивала сквозь насыщенную желто-красную гамму редкого леса.

Чтобы отвлечься, Таланов гадал, кто пожаловал к ним в гости. Солдатская молва делила вражескую «авиацию» на три группы, ориентируясь главным образом по производимому шуму. «Бумерами» прозвали тяжелые бомбардировщики за характерный звук взрывающихся бомб, короткий и гулкий, словно выстрел в пустую бочку. «Хрюки» — фронтовые бомбардировщики, за очень специфический шум, издаваемый двумя двигателями у оснований крыльев. И наконец «визгуны» — одномоторные истребители и истребители-бомбардировщики, завывавшие высоко и пронзительно, подобно гарпиям в аду.

Таланов старался угадать, к чему ближе то, что он слышал — к «хрюку» или «визгуну», но никак не мог определиться окончательно.

Вой приблизился как-то сразу, рывком, самолет буквально выпал из серой пелены облаков, затянувшей небо от края до края. Хищный остроносый силуэт черным скособоченным крестом промелькнул сбоку и сделал глубокий вираж, снизившись метров до трехсот или даже ниже. Судя по крыльям и стреловидным очертаниям — скорее «визгун».

Таланов краем глаза увидел, как опасливо вжали головы в плечи его подчиненные. Самолет пролетал почти прямо над позициями батальона, по вытянутому эллипсу вдоль берега. Воздушный аппарат казался очень уязвимым и хрупким, у капитана прямо руки зачесались самолично разрядить в темно-серое металлическое брюхо пару очередей из станкового пулемета. Но он уже знал, что впечатление это обманчиво, даже по рядовому, привычному гироплану или гибридному аэростатическому планеру попасть «с рук» было нелегко — слишком сложно рассчитывать упреждение. А по машине, летящей со скоростью, далеко превосходившей привычные триста-пятьсот километров в час, палить без специальных приборов и таблиц стрельбы и вовсе бессмысленно, если только не в упор. Только выдавать себя и искать неприятностей на…

Додумать мысль Таланов не успел — самолет внезапно ушел вверх, резко, «свечой». Несколько секунд, и звук мотора словно растворился в небе.

— Разведчик?.. — сипло, каким-то ватным голосом спросил связист.

— Как пить дать, — ответил за Таланова порученец и опасливо посмотрел на офицера. Ранее абсолютно терпимый и умеренно демократичный капитан теперь мог и на гауптвахту отправить за нарушение субординации.

Но Таланову было не до того, он считал. Три часа дня, с минутами, заход солнца в этих широтах с половины седьмого до семи. Значит, впереди еще более трех часов светлого времени. Слишком мало для того, чтобы полностью менять позиции. Слишком много, чтобы надеяться на то, что противник решит отложить все до завтра.

Стрекотнул телефон. Таланов снял трубку и без всякого энтузиазма спросил:

— Перекапываемся?

— Не получится, — прогудел в трубке голос Зимникова. — Даже со всем старанием — не успеем. Заканчивайте, что начали.

Что мог увидеть вражеский пилот, было известно только ему самому, а гвардейцам оставалось лишь надеяться, что их маскировка себя оправдала. Если самолет являлся полноценным разведчиком с фотокамерами, то даже с поправкой на дивную оперативность Врага Зимников надеялся хотя бы на час форы — пока тот вернется, пока проявят пленки, отдадут приказы. Хотя… Зимников подумал, что разведчики с фотоаппаратурой используются, скажем, для подготовки штурма долговременной обороны, а для боя передовых отрядов — много чести.