И с тех пор не расставались. Истории страшные, трогательные и страшно трогательные (сборник) - Любомирская Лея Давидовна

Другое

Часы моего брата

Часы моего брата Тео показывали безвременье.

Герой откидывается в кресле, выпрямляет спину и произносит со значением:

часы моего брата Тео показывали безвременье.

Хорошо, да? Хорошо, сам знаю, что хорошо, это у нас будет такой рассказ.

Часы моего брата Тео показывали безвременье.

Или нет, погоди-погоди, он морщится, трет лоб, снимает очки, трет переносицу, часы моего брата Тео… часы моего брата Тео… монолог, вот что это будет, и даже пьеса, встает из кресла, откатывает его к стене, сдвигает подальше стол, волоком тянет из угла кадку с засыхающим с одного бока фикусом, ты у нас встанешь здесь, а ты… ты… вертит головой, металлическая подставка для книг в виде таксы и деревянный слон неизвестного назначения, подаренный кем-то сто лет назад, этих на диван и обложить подушками, сейчас, сейчас… под настольную лампу подложил двенадцать томов толкового словаря, не свалится? Не должна бы. Из кухни принес стул, ставит посередине комнаты, спинкой к дивану. Свет! Погасил люстру, все три рожка, включил лампу, сел на стул верхом в круге света, уронил голову на скрещенные поверх спинки руки. Почти шепотом, будто ни к кому не обращаясь.

Часы моего брата Тео показывали безвременье.

Поднимает голову, смотрит на фикус, на подставку в виде таксы, на слона не взглянул, отвернулся, задумался.

Часы моего брата Тео показывали безвременье. У них не было ни стрелок, ни цифр, только странные значки, похожие то на улыбку, то на скорбную усмешку, то на кругло открытый от изумления рот. Тео получил часы в подарок от деда, дед был знаменитым на весь город часовых дел мастером, Инасио Ортега, часы, починка и скупка, маленький, в лоснящемся сюртучке, на лысой голове ермолка, в глазу лупа, в лупе огромный, выпуклый, весь в красных прожилках, полубезумный глаз.

Встает со стула, закладывает руки за спину, выходит из круга света и исчезает, подставка в виде таксы беспокойно ерзает в подушках, слон неизвестного назначения склонился к ней, вроде успокаивает.

Полминуты спустя голос из темноты:

Когда детям исполнялось семь лет, дед дарил им часы, отцу он подарил старинную луковицу с ключиком, тетке Маргариде часики на шею, на крышечке миниатюра, портрет белокурого юноши, тетка все детство думала, что это ее жених, замуж так и не вышла, все ждала. Дяде Раулю, спортсмену, достался секундомер, в десять лет дядя начал заниматься карате и секундомер разбил ребром ладони. Я накануне седьмого дня рождения разволновался и не спал всю ночь, тряс Тео, Тео, Тео, как ты думаешь, какие часы подарит мне дедушка, Тео лягался, натягивал одеяло на голову, отстань, я скажу про тебя маме, ему было все равно, какие он получит часы, он не знал букв и цифр, не понимал времени, не отличал полуночи от полудня, завтра и вчера были для него одним и тем же днем.

Опять входит в круг света, разворачивает стул, садится лицом к дивану, опускает голову, рассматривает собственные руки.

Я проспал. Всю ночь промучился, вставал, пил воду, подходил к окну, а незадолго до рассвета уснул и проспал. Тео пожаловался маме, что я не давал ему спать, и она не стала меня будить. Когда я проснулся, они уже ушли к дедушке, а вернулись с часами для Тео и квадратной коробочкой для меня. Дедушка подарил мне будильник. Будильник!!! Сказал – пригодится.

Замолкает, закрыв лицо руками. Молчит долго, не шевелится и, кажется, даже не дышит. В тишине слышно, как тихонько копошится на диване подставка в виде таксы и нетерпеливо вздыхает слон неизвестного назначения.

Герой опять начинает говорить. Рук от лица так и не убрал, и речь звучит невнятно.

Тео на своих часах гадал. Задавал им вопросы. Купят ли нам мороженое? Накажут ли его за разбитую вазу? Узнаю ли я, что это он срезал светоотражающий кругляшок с моего ранца? Часы ему отвечали. Улыбающееся лицо – все будет хорошо. Скорбная усмешка – берегись. Приоткрытый рот – спроси чуть позже.

Вскакивает, расхаживает по комнате, жестикулирует. Неловко задел рукой стул, ушибся, сморщился.

Накануне семнадцатого дня рождения я сделал и подложил свою первую бомбу. Прав был дедушка, пригодился будильник. И опять я ночь не спал, ворочался, представлял себе, что станется с дедовым магазином и мастерской, когда зазвонит будильник. Все витрины лопнут, повылетают окна, и пол будет сплошь покрыт колесиками, стрелками, циферками, гирьками и кукушками, и под ногами будет хрустеть битое стекло. Пришел Тео, сдернул с меня одеяло, сказал, пожалуйста, не делай этого. Чего, спросил я. Не делай, повторил Тео, я говорил с часами, часы говорят, что случится несчастье. Я сел, схватил Тео за запястье с часами. Тео пискнул, дернулся, но вырваться не сумел. Тео, сказал я ласково, ты кретин, и часы у тебя кретинские, это и не часы вовсе, это просто лунный календарь. Вот так, нарисовал я пальцем, растущая луна, вот так – убывающая, а круглая – значит, полнолуние. Вот и все, никаких тайн, никакого безвременья. Только такой кретин, как ты… Тео высвободил запястье. Я знаю, сказал он. Мог бы и не стараться.

Снова усаживается на стул, роняет руки, как будто устал их держать.

Я снова проспал. Я хотел забрать бомбу, я совсем решил ее забрать и взорвать где-нибудь за городом, но уснул и проспал. Вместо меня пошел Тео, он ничего не смыслил в бомбах. Свои часы он оставил дома, прямо у моей постели. Я их теперь ношу. Они показывают безвременье.

Герой выдерживает паузу, потом встает, раскланивается.

Ну что, спрашивает ни у кого конкретно, хорошо же? Ведь хорошо? И тут же страдальчески морщится и машет руками, не надо, не надо, сам знаю, что плохо, пьеса, чушь какая, это ведь явный рассказ.

Он включает верхний свет, все три рожка, гасит лампу, волоком оттаскивает кадку с фикусом в ее угол, возвращает по местам металлическую подставку для книг в виде таксы и деревянного слона неизвестного назначения. Уносит стул на кухню. Усаживается за рабочий стол, надевает очки, берет не глядя со стола карандаш, задумчиво его покусывает.

Часы моего брата, бормочет себе под нос. Часы моего брата Тео показывали безвременье.

Дон Бартоломеу Фрейтас

Когда я вспоминаю бесчисленные тяготы и лишения, выпавшие на мою долю, нараспев произнес дон Бартоломеу Фрейтас и разгладил лежащий перед ним тонкий лист дорогой рисовой бумаги. Когда я вспоминаю бесчисленные тяготы и лишения, выпавшие на мою долю… похлопал ладонью по столу в поисках кисточки для письма. У ниппонцев он перенял обычай писать кисточкой, вначале забавы ради, потом привык, повсюду возил с собой тушь, тушечницу и кисти.

Когда я вспоминаю… наконец пришел ответ от короля Филиппа, за великие заслуги перед короной дону Бартоломеу дарованы две меры пшеницы в год до конца жизни. Две меры пшеницы….тяготы и лишения, выпавшие на мою долю… он воевал с маврами и турками, побывал в плену, греб на галерах, в сиаме местный царек чуть не затоптал его слоном, правда, потом щедро одарил и приблизил и даже хотел женить на своей матери и любовнице, дон Бартоломеу еле ноги унес, отец франсишку, пламенный франциск ксаверий, прозванный восточным апостолом, взял его с собой в ниппонию, он первым высадился на танегасиме, он принес ниппонцам ружья, истинного короля и истинную веру, и они прославляли и его, и португальскую корону, и Господа нашего Иисуса Христа. За это от короля жуана ему был обещан феод. Феод! Но король жуан умер, следом сгинул, не оставив потомства, принц себастьян, а на смену им пришел филипп-испанец, и для португалии настали черные дни.

Правильно говорят старики, из испании не жди ни попутного ветра, ни путной жены. Ни доброго государя, пробормотал дон Бартоломеу. Он взял кисточку, окунул ее в тушечницу.