Боярыня (СИ) - Брэйн Даниэль

Фока Фокич сделал мне царский подарок — прислал зеркало, огромное, в полный рост. Бабы мои зашлись в ритуальных жестах, видя в подношении нечто ужасное, я же рассматривала себя, удивляясь. Эпохи меняют стандарты — в мои времена худенькая скуластая девочка с толстенной темной косой вокруг головы считалась красавицей, здесь… неказиста. Зато знатна, умна и вообще неплохая партия. Про партию мне намекнула Параскева, и я ей ответила — «не хватало забот». Этим я ограничилась, ни к чему Параскеве знать, что прерванный акт не гарантия, ни к чему порождать новый слух, что боярыня Головина не мечтает сидеть в светлице, прясть и ублажать мужа.

Дьяк не объявлялся. Искал, бедняга, то, что уже не существовало. Я потребовала научить меня править открытым возком — искусство оказалось несложным — и отправлялась гулять с детьми по городу и далее вдоль реки. Иногда я брала с собой Гашку, иногда выезжала одна, и когда лед на реке окончательно вскрылся, я остановила в безлюдном месте возок, вытащила шкатулку из переносной колыбельки и кинула в омут. Вот и все. Прогулки я продолжала и через пару недель начала замечать, что светские дамы переняли привычку. За ними, как правило, ехали верхом холопы — иллюзия независимости.

Похоже, я становлюсь местным инфлюэнсером, но какая же вынужденная эта мера!..

Я не интересовалась, как дела у Анны, и если кто заговаривал со мной о моих падчерицах, переводила разговор на более важные темы. Правду ли сказала Анна, я не знала и не пыталась выяснить все до конца. Все равно одна кивала бы на другую в бесплодных попытках выкрутиться. Пелагея предпочла монастырь. Вероятно, она не захотела пересекаться с сестрой, понимая, откуда задул вдруг ветер.

Первые почки проклюнулись на деревьях, птицы захлебывались истерикой, я, не изменяя себе, ехала в возке на ассамблею. По случаю Пробуждения город усыпали первоцветами и ельником, возле крылечек выставили статуи Милостивой и дары. К дарам подбирались нищие, и холопы гнали их метлами. Ребятишки тоже совали руки к дарам, но дети безгрешны в глазах Пятерых, им прощается многое, и холопы, возвращаясь из погони, покорно выставляли новые подношения.

Светские дамочки устроили свару перед дворцовыми воротами, зацепившись возками, и хотя это резануло, напомнив мне день, когда для меня кончилась прежняя жизнь, смотреть было весело. Аристократочки не отличались от баб, разве что не знали крепких выражений, и от этого их поэтические взвизгивания выглядели еще занимательнее. Стражники растаскивали экипажи, холопы посмеивались, гости переговаривались между собой.

Мое появление произвело фурор… Нет. Меня почти никто не заметил. Я закрутилась с делами роддома, яслей и школы, и придворные дамы обошлись своими силами — фасоны моих платьев давно скопировали швеи. Впрочем, тягаться с мануфактурой, которая должна заработать через несколько месяцев, невозможно.

Ассамблея — не бал, а плохо организованный корпоратив, общение по интересам, социализация затворников и затворниц. Была скудная еда, штрафникам наливали, мужчины разбрелись по компаниям, дамы в уголках перемывали друг другу кости. Я крутила головой, но ни Фоки Фокича, ни других купцов не видела. Краем уха я услышала, что они собрались в дальней комнате, и уверенно направилась туда.

Из незнакомых лиц я вдруг выхватила одно и вздрогнула, надеясь, что незаметно. Светлейший тоже узнал меня, склонил голову, улыбнулся, и когда я уже хотела пройти дальше, направился ко мне.

Черта с два, это мероприятие было плохой идеей.

Этот человек не показывался несколько месяцев, что он сейчас припас? У него достаточно власти сокрушить меня, и никто не поможет. Ни купцы, ни аристократы, которые замерли, с интересом наблюдая за тем, как светлейший чинно шагает по залу.

— Боярыня Головина, вдова мужняя. Легка на помине, только о тебе говорили.

С этими франтами ты мог говорить исключительно о моих родильных домах.

— Это славно, светлейший князь, — в тон ему ответила я. — Коли хочет кто жен отправить в мои заведения, так я рада. Лучшие повитухи у меня, палаты отдельные, яства отборные, цены великие.

— Вот смотрю я, боярыня, — продолжал светлейший уже тише, но все с той же паршивой улыбкой, — и дивлюсь — как бы ты при боярине дела такие творила? Твоя доля была в светлице сидеть. Уродилась робка да покорна, а глядишь — смела да деловита.

Это основной пункт в моем обвинении. Со стороны все именно так — вырвалась птичка из-под опеки.

— Робка да покорна, княже, я никогда не была, — мимо бежал расторопный лакей, и я в подтверждение своих слов ловко схватила с подноса бокал. Пятеро, пусть это будет аналог игристого и не сшибет меня с ног. — Взял меня в жены боярин Фадей Никитич за родовитость и ум сметливый, да не увидел он, что мы с ним вместе задумывали… Поймал злодея, светлейший?

Следственные органы давних времен отдавали себе отчет, что не всегда могут доказать чью-то виновность, и слежка за таким человеком велась постоянно — институт подозрения. Если здесь это так же — пускай, все равно слухи, что я прикончила мужа, даже со смертью моей не умрут.

— Не поймал, — он покосился на мой бокал. — Праздник закончится, и поймаю. Никуда от меня он не уйдет.

А вот в этом ты прав… Я пожала плечами, словно говоря — не верю в твою оперативность, и прошествовала с бокалом дальше. Похоже, что это было в диковинку — зал застыл, но какая мне разница?

Я и в самом деле никуда не смогу сбежать.

Могли меня сюда заманить специально? Нет смысла, всегда можно явиться со стражей в мой дом. По закону все, чем я владею, не мое, а моего сына. Он в опасности? Насколько я знала от Пимена, Фоки Фокича и графа Удельного, нет. Наследников мужского пола у Кондрата нет, а значит, все имущество Головиных отходит казне, императрице. Могла ли она санкционировать мой арест, чтобы наложить руку на капиталы? Да, но я не самый лакомый в этом плане кусочек. Если сравнивать с моей прошлой жизнью — это как олигарху покушаться на чью-то «трешку» и несколько магазинов по городу. Сойдет для книги или кино, но в жизни короли и президенты мыслят глобальнее.

Тогда почему светлейший решил меня напугать? Потому что мог, подумала я, потому что я ему подвернулась. Это не значит, что опасности нет, я, возможно, отрицаю что-то вполне очевидное.

Раздавались взрывы смеха, но они не относились ко мне. Обо мне, может, слышали, но не знали в лицо. Я привлекала внимание как одинокая дама, бредущая по залам с бокалом в руке, что выходило за рамки всех приличий, и поэтому я залпом выпила вино — слабенькое, странно, я знала, что на ассамблеях перебравших бережно складывали, сортируя мужчин и женщин. Я поставила бокал на первый попавшийся столик, повернулась и в соседнем зальчике заприметила знакомых купцов.

Я подошла к двери. Люди смеялись, больше мужчин, но и женщин немало, для небольшого помещения народу здесь чересчур. Я осторожно пошлепала по руке разодетого по последней моде тощего мужчину и обомлела, когда он ко мне повернулся: это был секретарь, которого я видела рядом с императрицей. Худющий пузан. Он тоже узнал меня и почему-то обрадовался.

— Государыня, — громко возвестил он, — боярыня Головина, злочинница и мужеубийца, пожаловала.

Я сделала шаг назад. Бежать поздно и бесполезно. Я пришла к волку в пасть… Волк — Справедливый. Не можешь же ты, всесильное божество, так насмехаться над собственным прозванием?..

Помоги мне. Ты можешь. Может, я виновата, но и ты знаешь — это была не я. У меня сын — сыновья, у меня дело. Благое, пусть и за деньги. Обещаю, что я не буду брать платы с бедных баб. Как тебе такая сделка?

Кто вообще торгуется с божествами?

Передо мной расступались люди. Я увидела знакомых — купцов, графа Удельного и его жену, Анастасию, которая вот-вот должна была стать моей клиенткой… Лицо у нее единственной было испуганным, прочие лучились злорадством — кроме купцов, те искренне обеспокоились. Не за меня, за вложения капиталов. Черт. Кто убеждал, что бывают друзья? Только выгода.