Шпион, которого я убила - Нина Васина

– Поверь, я на свете пожила, многое повидала. Сколько, ты думаешь, мне лет?

– Милена, вы себя хорошо чувствуете?

– Прекрасно! Мне семьдесят лет! Почти.

– Ну что вы, Милена, а выглядите на шестьдесят девять…

– Здоровое чувство юмора – признак ума. Твой гость только что обыскал кухню, теперь потрошит в ванной коробки со стиральным порошком и роется в моем замоченном белье!

– Бред…

– Моего мужа, царство ему небесное, он был старше меня, расстреляли энкаведисты, уж я-то обысков в своей молодости накушалась, поверь. Он – мент!

– Марат – осветитель в нашем театре. Милена, вы никогда не рассказывали…

– Не отвлекайся! Может быть, он и осветитель, а все равно мент!

– Милена!..

– Докажу, не сомневайся. Что это тут у тебя? – Палец с длинным наманикюренным ногтем указывает на подоконник.

– Затрапезус уныниус, – автоматически отвечает Надежда, потом шумно выдыхает воздух и бросает ворох белья на пол. – Черт возьми, это цветок, восковой плющ, это зеркало, это…

– Ставлю пятьдесят на то, что твой красавец уронит горшок с цветком на пол!

– Зачем?

– Чтобы посмотреть, нет ли чего в земле! Я же тебе говорю, – Милена прислушалась и перешла на шепот, – он обыскивает все то, что, по его мнению, здесь плохо обыскала команда гэбистов в среду! Может, он его и не уронит, – Милена подходит к окну и рассматривает горшок с плющом, ковыряет землю под полусгнившим окурком, – но обязательно покопается! Он только что спрашивал, не отдавала ли ты мне на хранение цветок!

– Я ничего не понимаю, но все равно спасибо.

– Надежда!

– Ну что? – жалобно спрашивает вздрогнувшая Наденька.

– Не отдавайся ему сразу!

– Не буду…

17. Учительница

– Марат Устинов, двадцать семь лет, москвич. После приборостроительного техникума – армия, остался в войсках спецназначения, отвоевал полтора года в Чечне, комиссован по ранению. Офицер запаса.

– Что, и звание имеет высокое? – интересуется Ева, разглядывая на экране фотографии осветителя Марата анфас и в профиль.

– Проблемный был молодой человек, поэтому дальше старлея не дослужился. – Осокин сидит рядом с Евой, на экран не смотрит, смотрит в свои записи. Ева берет у него из рук бумажку.

– Что ты все с бумажками, с записочками? Не доверяешь технике?

– Я по вашей просьбе нашел человека, который служил с Устиновым, был его начальником, – комбат Юрга. Он сначала отмалчивался, а когда догадался, что я не хвалебную статью в газету планирую про Устинова, а компромат на него ищу, так разговорился – не удержать. Попробуйте найти такое в компьютере.

– «Спокойно пристрелил раненую лошадь», – читает Ева с листа, – «изнасилованная девочка», «десять дней голода». И что это значит?

– Хладнокровно пристрелил в ухо раненую лошадь – любимицу батальона, а потом еще и приготовил кашу с кониной. Когда ребята из отряда развлекались в перерыве между стрельбой с малолеткой, пустил над ними несколько очередей так, что «состриг» у некоторых волосы с головы. После чего «за халатное обращение с оружием» был посажен на гауптвахту. В знак протеста объявил голодовку. На войне такие меры не проходят. Хочешь голодать – голодай, никто корреспондентов не позовет, силой трубки не вставит. Юрга решил подождать, пока Устинов не свалится от слабости, и уже тогда в бессознательном состоянии отправить его с оказией в госпиталь. Но через десять дней комбат не выдержал, сам пошел в карцер и получил от Устинова удар в челюсть. Дело дошло до командующего. По всем показаниям свидетелей, Устинов – вроде даже герой, пострадавший за справедливость. Если бы не сломанная челюсть Юрги, его бы, наверное, наградили. Как раз тогда один наш генерал придушил во время забавы девушку-чеченку, в войска полетели предписания о более внимательном отношении к мирному населению.

– Сколько он работает в театре?

– Восемь месяцев. По документам, до этого год отработал в частной кинокомпании.

– Я вижу, что этот осветитель нравится тебе в качестве подозреваемого больше всего. Осокин, говори, ты подозреваешь военных в исчезновении и убийстве агентов Службы?

– Давайте по конечному результату – что пропало? Подложные пленки, заготовленные оборонщиками. Надо сказать, что Устинов больше всего подходит на роль тайного агента военной разведки.

– Уже понял, что могут иметь военные против Службы в этом деле?

– А вы? – волнуется Осокин.

– Данных слишком мало. Кто еще из обслуживающего персонала театра работает чуть больше полугода? – задумалась Ева.

– Есть такие. Семь человек. Пять девушек, истопник и осветитель.

– Давай, что там по истопнику.

– Шестьдесят два года, мастер с завода. Отработал в театре десять лет, уволился, потом опять вернулся. Перед возвращением работал два года в муниципальной кочегарке и полгода сторожем в магазине.

– Что делает истопник в театре?

– Мне тоже стало интересно, – строго заявил Осокин. – Половина театра – новое здание с новой сценой – обогревается центральным отоплением, а половина – через газовую котельную. В подвале есть котельная, которую раньше топили углем, а теперь перестроили под газ. Истопник должен следить за показателями давления в котле.

– Нет, – устало откинулась на спинку кресла Ева. – Это невозможно… Сто сорок человек обслуживающего персонала, триста пятьдесят – актерский состав театра, а прибавь еще сюда зрителей!.. А уволившиеся, которых проводят без билета бывшие коллеги?!

– Простому зрителю трудно попасть в подсобные помещения и ориентироваться там, – возразил Осокин.

– Не скажи. Я же попала. Что это у тебя?

– Я составил список. В нем мужчины из обслуживающего персонала от восемнадцати до шестидесяти пяти лет. Пятьдесят шесть человек. Вот эти. Обведенные кружком, так сказать, наименьшая группа риска.

– Почему?

– Работают по двадцать лет и больше, ни в чем порочащем не замечены, никогда не имели проблем с законом.

– Смешно, Осокин. При чем здесь стаж и законопослушность? Человека могли купить, убедить идейно, я не знаю, пригрозить, в конце концов, жизни близких!

– Тоже верно, – скучнеет Осокин.

– Давай пойдем с другого конца, – предлагает Ева. – Из чего застрелили блондина?

– Австрийский, двадцать пятый калибр.

– Личность установлена?

Осокин качает головой.

– Сейчас отрабатываем последнюю зацепку. У убитого шрам на руке у большого пальца. Рентген показал, что это послеоперационный шрам. Удаление нароста на кости. Прорабатываем по медицинским архивам.

– Что с одеждой лейтенанта Кабурова?

– По данным экспертизы, в человека, носившего эту одежду, стреляли. Выстрел был произведен в область шеи. Вот так, – Осокин указал пальцем чуть пониже уха. – На воротнике остались следы пороха и несколько брызг крови. Фактурщики рассчитали предполагаемую схему нападения, получается так. – Осокин вызвал на экране паролем папку номер десять.

– Человек стоял сзади Кабурова, воткнув ему в шею дуло?

– И правая рука жертвы заведена назад. Вот схема. При вывернутой назад руке положение воротника рубашки чуть меняется. Кроме того, жертва еще напрягла шею и отвела голову в сторону. Нападающий стоял сзади, угрожая воткнутым в шею дулом пистолета. Классическая поза при захвате заложника.

Два человечка на экране сцепились и замерли. Близким накатом выбранного отдельного кадра увеличилась та часть картинки, на которой условная рука условного нападающего держала прижатый к шее жертвы пистолет. Потом раздался хлопок – нападающий стреляет, жертва падает.

– Итак, Кабуров скорее всего мертв, – кивнула Ева. – Его убили, а потом раздели. До носков и трусов. Если искали зажигалку, то нашли. Что обнаружено в одежде?

– Удостоверение. Носовой платок. Авторучка. Мобильная рация. Две конфеты – леденцы «Театральные».

– «Театральные», – шепотом повторила Ева. – А оружие?

– Было оставлено лейтенантом в служебном фургоне.

– Служебное оружие? Почему?

– По совету сослуживцев, в частности, старшего лейтенанта Кушеля, который отметил нервозность в поведении Кабурова. Он докладывал, что Кабуров на грани нервного срыва.

– Давай посмотрим, что наработали фактурщики по вариантам выстрела. – Ева нажала клавиши.

Вариантов было четыре. В зависимости от роста нападавшего пистолет мог быть направлен в шею жертвы под разными углами. В варианте три, если нападавший был ниже жертвы на семь-восемь сантиметров, пуля могла застрять в основании черепа. Вариант четыре предполагал еще более низкого нападавшего, тогда пуля пробивала черепную коробку жертвы, и при выстреле с такого расстояния возникал сильный взрывной эффект – то есть череп разлетался. Пуля навылет исключалась на основании того количества крови, которое удалось определить на воротнике жертвы. Был еще один вариант. Когда нападающий выстрелил не в жертву, а совсем рядом, почти по касательной, и тогда наличие небольшого количества крови могла вызвать царапина.