Нежеланное путешествие в Сибирь - Андрей Амальрик

В первый день, когда я вышел на эту работу и начал среди просохшего болотца вслед за бабами сгребать траву с кучки, через минуту я уже ничего не видел перед собой: в глаза, в рот, в нос налезли тучи комаров, так что я одной рукой пытался орудовать граблями, а другой отбивался от комаров, очки мне пришлось снять, чтобы не смахнуть их с носа. Колхоз никому из работающих в тайге никаких средств против комаров не выдает, и купить их тоже негде. Постепенно к комарам я как-то притерпелся, но все равно не поспевал за бабами-косарями, они меня даже пожалели и сами косами сгребли за собой несколько кучек. Я еще один день работал с граблями, а потом с вилами: грузил траву на машину; работа хоть и тяжелее, но требующая меньшего проворства. Меня удивило, что работа, с которой за один день могла справиться машина, в течение двух или трех недель выполняется вручную. Ведь если бы колхоз имел маленькую механическую косилку, сразу высвободилось бы огромное количество человеко-дней. Тут снова можно натолкнуться на ту же подразумеваемую мысль: зачем покупать косилку, когда рабочая сила стоит гроши?! Отсутствие маленькой механической косилки, отсутствие бура, вообще отсутствие малой механизации — это такой бич для сельского хозяйства, что дело не поправит никакое количество комбайнов и тяжелых тракторов ДТ. Я еще буду говорить об этом, а также о нежелании колхозников, правильнее говоря колхозного начальства, хотя бы элементарно упростить и облегчить свою работу такими механическими приспособлениями, которые можно сделать не то что в колхозных мастерских, но даже в бригадной кузнице.

Машины свозили траву в бурту; впоследствии я несколько дней проработал буртовщиком, видел, как это делается. Бульдозером вырывается яма длиной метров тридцать, шириной пять-шесть и глубиной в середине два-два с половиной метра, с пологими спусками — это и есть бурта. В кузов машины заранее под траву кладется бревно с тросом; когда машина подъезжает к бурте, трактор зацепляет трос и сволакивает траву в бурту. По мере того как бурта заполняется травой, трактор приминает ее, или, как говорят, топчет. При мне первый год начали топтать трактором, раньше топтали на лошадях. Моей обязанностью было подцеплять трос к трактору, следить, чтобы трава в бурту скидывалась равномерно, и вести счет машинам. Получал я полтора-два трудодня в день, в зависимости от числа машин. Машин приходило в день около двадцати, из них 4–5 накошенные вручную, остальные косилкой на клеверных лугах. Когда бурта заполнялась почти до верху, ее утаптывали особенно тщательно и так оставляли до зимы.

С середины июля начался сенокос, косили косилками на тракторах и на конях. Ворошили и подгребали сено подростки на конных граблях. Полеводческой бригаде, которая, как я говорил, состояла из женщин, подростков и нас с Левой, предстояло класть копны, а потом ставить стога. На больших лугах в тайге сено было подграблено в длинные валки, вилами надо было сносить его в небольшие копны. Мы с Левой вдвоем начинали вертеть вилами такой валок, пока у нас не получался довольно большой крученый ком, на который мы еще сверху накладывали сено; дело у нас, впрочем, спорилось хуже, чем у баб. К середине дня спина уже нестерпимо ныла, а вечером, после десятичасовой непривычной работы, я чувствовал себя так, словно меня всего изломали. По мере того как на лугах сено складывалось в копны, началась установка больших стогов, в которых сено хранится до зимы. К работе этой привлекались все взрослые мужчины, главным образом трактористы. Валили березу, подцепляли ее тросом к трактору, и тот волочил ее по полю, останавливаясь возле копен, а мы быстро переваливали сено из копен на березу, один стоял на ней и более или менее равномерно распределял сено. Когда забрасывать сено становилось из-за высоты стога уже трудно, трактор подтаскивал березу к месту, откуда ее удобно было бы дотащить до деревни волоком зимой, обычно несколько стогов устанавливали рядом. Теперь предстояла самая трудная часть работы: вершить стог. Несколько копен волоком на лошадях подтаскивались к стогу, и мужчины, орудуя длинными навильниками, забрасывали сено наверх, а какая-нибудь женщина наверху конусообразно постепенно сужала стог. Наконец стог был готов, и учетчик промерял его, перекидывая через свежий стог веревку, чтобы начислить трудодни. Всем выходило полтора-два трудодня в день, тем, кто вершил, немного больше. Опять вся работа, которую мог бы быстро сделать стогометатель, выполнялась вручную, вдобавок колхозники давали себе лишнюю работу, суша сено в копнах, тогда как сразу можно было пускать трактор с березой между валками. Со мной из-за моей неловкости случилось маленькое несчастье: нога попала под березу, но, слава Богу, трактор вовремя остановили. Два дня я пролежал дома, пока не смог опять ходить, и немного отдохнул от колхозной работы. Я так устал, что эти два дня почти целиком проспал.

Затем я чистил и ремонтировал сушилку, т. е. большой амбар и навес, где должно было сушиться и храниться зерно. Там был установлен огромный сушильный барабан, он обогревался березовыми дровами. Сушилка вся уже еле держалась, мы ее, можно сказать, только залатали на один год. На следующий год, действительно, начали строить новую сушилку, не достроив ничего другого. Большую часть зерна колхоз сразу отвозит на государственный элеватор, но семенное зерно, а также предназначенное для раздачи колхозникам, сушит у себя. На сушилке, когда сушили зерно, я работал очень мало, там были в основном бабы и присланные из Томска студенты. На сушильном барабане работали двое: кузнец Иван Горбачев и Дмитрий Филимонов, по прозвищу Филимон, мужик с гонором, но бестолковый и ленивый. Нужной температуры он в сушилке не поддерживал, и все недосушенное им зерно впоследствии сгнило. Несколько раз я ездил грузчиком с машиной на элеватор, за двадцать пять километров. Рожь у нас была крайне низкокачественная, пополам с травой, но все же ее приняли, а многие машины вернули назад, значит была еще хуже.

Глава пятнадцатая

КОЛХОЗНИКИ

Постепенно я познакомился с колхозной жизнью. Колхоз был разделен на четыре бригады, по числу входящих в него деревень: Новокривошеина, Ивановки, Гурьевки и Междуречина. Гурьевская комплексная бригада во главе с Шаповаловым состояла из трех частей: полеводческой бригады, подчиненной непосредственно Шаповалову, тракторной бригады со своим бригадиром и молочно-товарной фермы. Полеводческую бригаду и ее работу летом я уже описал, состояла она из тех, кто не был занят в тракторной бригаде и на ферме; заработок у нее самый низкий, особенно зимой, когда не получается по трудодню на день, зато больше свободного времени, за исключением посевной, сенокоса и уборочной. Механизаторы: трактористы, комбайнеры, шоферы, кузнецы — колхозная аристократия. Они авансируются на трудодень уже не тридцатью, а шестьюдесятью копейками и получают при окончательном расчете не один килограмм зерна, а два. Благодаря этому с начала посевной до конца уборочной их заработки для колхоза довольно высокие, у некоторых превышают сто рублей в месяц, однако зимой они падают в четыре-пять раз. Поэтому тенденция идти в трактористы сейчас в деревне несколько ослабела. Из пятнадцати работоспособных мужчин в деревне восемь трактористов и комбайнеров (на три гусеничных трактора и два колесных, комбайны по бригадам не распределены), к механизаторам еще относятся кузнец и дояр-моторист на ферме, всего десять человек. Из пятерых остальных мужчин двое работали пастухами, один учетчиком, один бригадиром, и только один девятнадцатилетний парень — в бригаде. На ферме летом, кроме пастухов и моториста, работали только женщины, но зимой и мужчины — рабочими и возчиками. Заработки там выше, чем в бригаде, особенно зимой, в несколько раз превышая зимние заработки механизаторов. Заведующей фермой была бойкая сорокалетняя баба, Степанида Алексеевна Боровинская; если сказать о ней в двух словах — хитрая лиса. Впрочем, все ее звали просто Стешка.

В Гурьевке вообще ни к кому не обращались: Степанида Алексеевна, или Мария Степановна, или Дмитрий Иванович, а говорили просто: Стешка, Манька, Митька. Или же давали прозвища: пятидесятилетнего Дмитрия Филимонова никто иначе не называл, как Филимон, а дети — дядька Филимон; пожилого тракториста Ивана Шиканова все звали просто Шикан. В деревне было несколько Марий, их называли кого Манька, кого Машка, кого Маруська, или же давали прозвища: Манька Пасториха, Манька Горбачиха и т. д. Иногда жену называли по имени мужа, например, жену старика Петра Антипенко звали Петиха, хотя имя ее было Анна, жену старика Сергея Разуванова — Разуваниха. Только к бригадиру большинство обращалось по имени-отчеству, а те, кто помоложе, говорили: дядька Шаповалов. Я буду тоже называть здесь всех колхозников Манька и Санька, не потому, что отношусь к ним без уважения, а потому что таков стиль отношений в деревне, который я хочу правдиво описать. Меня все называли Андрей, а также, как я узнал потом, дали еще прозвище Очкастый, которое в глаза, впрочем, никто ни разу не употребил.