Сингапурский квартет - Скворцов Валериан

— Сейчас тебя стащат с борта, — сказал по-французски подошедший Клео, перед которым молодцы в черных куртках распихали толпу. — Швырнут в канал, и тебя унесет вместе со свиным дерьмом, которое не годится даже на удобрения…

— Ох!

— Извини, сержант, — сказал Клео, — что значит этот звук на твоем языке?

— Плохие вести.

— Надо запомнить. Звук интересный.

На отброшенный с грохотом задний борт машины легли тиковые доски. Запрыгнувшие по-кошачьи в кузов кули — не оборванцы, а крепкие ребята в черных пижамах с завязками вместо пуговиц, с синими шнурками через лоб поверх длинных косм — сноровисто взялись за фанерные ящики. По доскам поволокли товар из кузова.

— Зачем разули грузовик? — спросил Бруно. Сухую гортань саднило от крика. Губы горели. Он едва удержался, чтобы не вдавить каблук в ладонь, которую Клео положил на борт кузова.

— Я обещал резину бедным людям. Товарец стратегический, ха-ха… На них они проживут пару недель при их… ха-ха… экономии.

— Стоимость покрышек прибавь к платежу за товар!

— А получишь ли платеж?

— Ой-ей-ей-ей, — протянул Бруно против собственной воли угрожающим тоном. От крайнего волнения виски пронизывала острая боль. Страх прошел. Он уже прикидывал, к кому из сайгонских корсиканцев обратиться, чтобы из шкуры этого монгольского бандита заказать чучело. За подобную выходку с белым заказ исполнят охотно и бесплатно. Только бы выпутаться живым!

— Опять любопытный звук, — сказал Клео.

— Издается, когда рассчитываешь только на кулаки.

— Богатый язык, а? Положение отражает точно.

— Жалею, что не прикончил тебя у протоки.

— Сожаления, сожаления… Никудышная долговая расписка, предъявленная несостоявшемуся будущему.

— Дерьмо!

— Протухшее яйцо заморской черепахи!

— Чтоб все твое потомство стало червивым!

Клео повел шеей, стиснутой галстуком-бабочкой. Фланелевый пиджак резал под мышками, да казался ещё и коротковатым, поскольку чувствовалось, как кольт, заткнутый на спине за ремень брюк, выпирает из-под полы козлиным хвостом.

— Хорошо, — сказал он. — Последнее слово за тобой. Но в этом случае извинись перед дамой. Это — моя жена, и червивое потомство придется от меня воспроизводить ей.

Сун Юй протянула крохотный пакетик, перевязанный лыком. Бруно рванул узелок зубами… Они платили золотом!

Потеря казенного грузовика возле паровой рисорушки на набережной канала У Кэй повлекла не только разжалование в рядовые.

Канцелярия 13-й полубригады внесла Бруно Лябасти в список кандидатов на увольнение из Иностранного легиона. Следовало благодарить бога и взводного, лейтенанта Только-Что-Из-Борделя, за заступничество — дело едва не отправили в военно-полевой суд. Французское гражданство спасало от бродяжничества, но не от материальных затруднений. Франция «с честью принимала новых сыновей», однако не более того. Позаботиться о трудоустройстве предстояло самостоятельно.

Бруно выгодно продал полученный от Клео слиток. Пенициллиновая сделка обеспечивала два-три года безбедного существования. Но положенный в банк миллион франков давал ничтожный процент. Узнав, что сержант лишился нашивок, отринут от материальных ценностей и ждет отставку, Клео Сурапато утратил к нему интерес.

Бруно задумался. Завести мастерскую по ремонту радиоаппаратуры или американских холодильников, открыть кафе, скажем, «Свидание легионеров», получить, наконец, на льготных условиях плантацию гевеи — эти пути отталкивали занудным бесцветным будущим. Да и из Сайгона — вообще из Вьетнама — рано или поздно придется выметаться. Следовало взяться за нечто, что сулило бы скорый и обеспеченный отъезд в Европу.

Рене де Шамон-Гитри подсказала выход.

Она переписала найденный на отцовском столе документ, озаглавленный «Программа ввоза из США оборудования по коммерческой инициативе на 1953 год». Администрация Французского Индокитая разрешала частным лицам и компаниям закупку американских станков, транспортных средств или промышленных материалов на сумму до одиннадцати миллионов американских долларов. По курсу Индокитайского банка эта сумма составляла двести двадцать миллионов пиастров, а по курсу черного валютного рынка — пятьсот пятьдесят миллионов, то есть более полумиллиарда!

Банк, конечно, не выдавал во Вьетнаме американскую валюту в обмен на франки. Платеж следовало производить во франках, а уже затем банк выплачивал доллары продавцу оборудования и материалов в Париже или США. В Сайгоне это тоже допускалось, но при соблюдении двух условий — платеж осуществлялся только под золотое обеспечение и только французским гражданином.

— Ты располагаешь французским паспортом, — сказала Рене. — А твой желтенький дружок Клео — золотом. Сложите один плюс один и получите пять…

Она набрала номер телефона Клео и протянула трубку Бруно.

Китаец понял с полуслова. Последовало приглашение отобедать в кабинете ресторана «Золотой дракон». На какие высоты, оказывается, забрался бандит!

Инкрустированную перламутром столешницу подавальщики сплошь уставили, как говорили в Шолоне, «лучшими десятью». Две разновидности редких водорослей — «морской дракон» и «речная лошадь», травы великой питательной и врачующей силы, в которых вываривалась баранина или свинина. Затем собачьи хвосты, половые органы тюленя и тигра, восстанавливающие генетические силы в необыкновенной пропорции. Ящерицы, доставленные из китайской провинции Гуанси. Копытца жеребенка пони из китайской же провинции Юньнань. Распаренные фрукты и внутренности угрей из Кантона. Первосортные ласточкины гнезда с островных утесов в Андаманском море.

Высокая разливальщица с позолоченной чашкой на цепочке, свисавшей с самого выдающегося бюста в городе, катала этажерку с винами, настойками на тигровых костях и сосудом, в котором густо лоснилась кровь только что ободранной на глазах у клиентов молодой кобры.

Бруно и Рене оказались единственной европейской парой. Вьетнамцы и китайцы, приведенные Клео, выстроились цепочкой, по-деловому вручили визитные карточки и получили в обмен захваченные Рене картонки отца с золочеными генеральскими звездами. Никто не обратил внимания ни на эти звездочки, ни на приписку под именем де Шамон-Гитри — «генерал». Неотесанные друзья Клео попрятали карточки в потертые, несменяемые из страха потерять удачу бумажники. Рене попыталась завести светскую беседу о блюдах, от ароматов которых её мутило, но никто не отозвался на восторги по поводу внешнего вида не опробованных ещё кушаний. Клео, покивав, быстренько подложил Рене куски, достойные, по его мнению, генеральской дочери, заправил травами, намешал соусов в блюдце и жестом пригласил наслаждаться. При этом бесцеремонно лазил в тарелку Рене своими палочками.

Бруно несколько раз перехватывал беззастенчивый, оценивающий взгляд Сун Юй. Жена Клео заявилась в золотистом шелковом платье с воротником стойкой. Это был не вьетнамский «ао-зай», а доподлинное китайское платье с высокими разрезами, в которых сверкали нейлоновые чулки.

Именно Сун Юй вывела Бруно из Сайгона, после того как пенициллин был доставлен в европейскую часть города. Она же дирижировала свидетелями, показавшими французским жандармам, что воинский грузовик ограбили коммунистические бандиты. Клео, вне сомнения, перепродал бесценное лекарство именно им.

В Азии собираются вокруг стола для еды, а не разговоров. Чем изысканнее и богаче угощение, тем нелепее болтовня или, хуже, деловая беседа. Рене не притрагивалась к палочкам для еды, больше пила и входила в свое обычное на светских сходках состояние. Вьетнамцев и китайцев, Бруно знал, такое не коробит. Выпивка, как и еда, оплачены заранее, поэтому от них ничего не должно остаться. Да и невежливо по отношению к хозяину стола оставлять недоеденное и недопитое. Отчего по этой причине и не перебрать?

Проглотив компот из лотосовых семян, Бруно спросил Сун Юй по-французски:

— Вы знаете, что такое бескультурье, мадам?

Она щебетала на кантонском с морщинистой старухой, обладательницей лысины на коротко стриженой, по-птичьи крохотной голове. В ушах облезлой макаки поблескивали бриллиантовые серьги, которые в сумме, если их сложить, возможно, оказались бы крупнее её лысины.