Курортная зона - Надежда Первухина

— Не знаю, кто на чем помешан, — холодно сказала Лариса. — Но у меня с директором вашего осиного гнезда был толковый разговор. Из которого я поняла, что идеология праведности и даже философия всеединства для нее не преграда. Так что слушай дальше и вникай мозгом или тем, что у тебя мозг заменяет. Тебя освободят , но при условии, что ты при свидетелях со мной обручишься — должен же ты как порядочный морфер жениться на обесчещенной тобой женщине.

— Ха! Ты за идиота меня держишь, деточка?!

— Не “ха ”, а твои благородные соплеменники будут вполне удовлетворены этим красивым жестом и отстанут от тебя, считая, что и твое и мое доброе имя полностью очищено от известкового налета и все блестит…

— Чтоб я женился?! Je sois maudit!

— Будь, будь ты проклят, если тебе это нравится, только отойди от меня во-он туда, не терплю вони мужского пота. И не волнуйся так, князь, я тоже не горю желанием стать твоей супругой. Это все фик-ци-я. Ради твоей свободы и, заметь, твоего доброго имени. А взамен ты всего-навсего отдаешь мне капсулу и навсегда забываешь о существовании некой Ларисы Косметолога. Точнее, молчишь о ее существовании. Договорились?

— Нет.

— Печально. А ведь счастье было так возможно. Злой ты морфер, Ежинский. Злой и немытый. И кальсоны твои гадко воняют спермой, онанируешь ты, видно, то и дело, как переросток, которому трахнуться не с кем… А еще князь! С беличьими хвостами в гербовом поле… Ладно, сиятельный мастурбатор, я ухожу. И ты можешь хоть сейчас приниматься за информирование Интерпола и прочих славных стражей порядка. Можешь совать им под нос эту гребаную капсулу. И я уверена, благодаря твоей гражданской совести убийца Косметолог будет схвачен и обезврежен. Только вот Суда Чести Общества Большой Охоты над тобой все равно не отменят. Он будет.

Лариса повернулась на каблуках и взялась за ручку двери…

— С-стой…

Лариса обернулась. Ее насильник разительно переменился. Нет, он не сменил облика, внешне выглядел человеком, но лицо у него словно разъело кислотой. И наполненные ужасом глаза выплыли из глазниц, как два мыльных пузыря, и бессмысленно колыхались в воздухе — в такт судорожно сотрясавшемуся телу морфера. Лариса постаралась держать себя в руках и говорить спокойным тоном. В конце концов, она прошла школу фламенги Фриды, а это что-нибудь да значит. Точнее, все значит.

— Почему ты вдруг так затрясся, морфер? — спросила Лариса. — Неужели Суд Чести — это так страшно !

Ежинский втиснул глаза обратно в глазницы, но трястись не перестал:

— Т-ты не морфер, т-тебе не понять. Это распад. Распад навсегда. Совсем.

— Смерть?

— Смерть — это легко. Это для вас, людишек. А нам — распад . Вечно. Тебе никогда не понять, что значит — вечно .

— Хм… — Лариса избегала смотреть на Ежинского. но этот урод почему-то притягивал взгляд. Цветок зла, как у Бодлера, подумала Лариса, тут же переключившись па деловой тон: — Так, может, договоримся тогда играть по моим правилам?

Ежинский обессилено сел на пол. Точнее, не сел, а растекся по полу, словно в нем не осталось ни костей, ни суставов.

— Хорошо, — глухо сказал он. — Но у меня есть еще одно условие.

— Вот как?

— Просьба, — торопливо поправился Ежинский. — Я хочу, чтоб ты пошла со мной в церковь.

— О! Венчаться?

— Дура. И не надейся… В разрушенную церковь Казанской Божией Матери. Сегодня ночью.

— Зачем? Чтоб ты меня там изнасиловал, убил и прикопал в развалинах? — И Лариса сама засмеялась абсурдности такой мысли. Для того чтобы убить ее, потребуется столько усилий… Потому что, если она всерьез примется бороться за свою жизнь, никто перед ней не устоит. Даже этот чертов морфер.

“Вспомни про фламенгу”.

“Помню. Но фламенги здесь нет. И это хорошо ”.

— Дура, — беззлобно повторил Ежинский. Он уже не трясся и выглядел получше. Даже, казалось, вонял меньше. — Дело у меня там. Важное. Поможешь — капсула твоя и плюс к ней мое полное молчание.

— Ладно, — чересчур легко согласилась Лариса. Не показались ей эти морферовы словеса серьезными. — Сегодня ночью, говоришь? А как же ты через свою охрану пройдешь, mon aimable ami?

— Это моя забота, — надменно сказал “любезный друг” Ежинский. — В одиннадцать вечера встречаемся у фонтана.

— У какого? — опять засмеялась Лариса. — Здесь их двенадцать.

— Нет, — парировал морфер. — Здесь их тринадцать. Только тринадцатый замаскирован под памятную стелу в честь героев Отечественной войны тысяча восемьсот двенадцатого года.

— А, знаю. Стелу знаю. Но вот о том, что она фонтан маскирует, слышу впервые.

— Еще бы! Если б вы, людишки, все знали, от вас бы на земле продыху никакого не было…

— Но-но!

— Замнем. Только ты еще не знаешь, что под сим фонтаном имеется старинный и тайный подземный ход. Прямо до развалин церкви…

— Я так понимаю, что тебе совершенно не хочется, чтоб другие твои соплеменники узнали об этом ночном вояже. Поэтому ты и решил волочить в “тайный подземный ход” именно меня.

— Естественно. И я надеюсь на твое благоразумное молчание, убийца.

— А я — на твое, насильник.

— Вот и договорились, — усмехнулся морфер, и тут Лариса с омерзением увидела, как изо рта у него вывалилась какая-то шевелящаяся дрянь наподобие опарышей.

— Ладно-ладно. Договор дороже денег, — стараясь не обращать внимания на опарышей и потихоньку вновь разворачиваясь к двери, выдавила Лариса.

— Не-э-эт, — безобразно растянул рот морфер, и тут уж посыпалась из его пасти такая дрянь, что и описывать тошно. — Договор. Дороже. Жизни. Приходи, Ла-а-ариса. Я буду жд-а-а-а-ать…

…Когда Лариса с лицом бледным, как стиральный порошок “Тайд Белые облака”, вылетела из восемнадцатого номера, охранники смотрели на нее с любопытством и удивлением. Такое любопытство и удивление бывает на лицах людей, наблюдающих за другими людьми — например, идущими по канату без страховки. Или без парашюта прыгающими из самолета, летящего на высоте трех тысяч метров…

“Кажется, я приобретаю здесь известность, — подумала при этом Лариса. — И вряд ли это пойдет мне на пользу. Еще никому не шло на пользу то, что на него пялились как на конченого идиота. Интересно, с чего бы это?”

…Поздний вечер, в который Лариса и Ежинский собрались “на дело”, выдался таким холодным и ветреным, словно хотел заявить тоном этакого шерифа из Касл-Рока, застукавшего банду тинейджеров за отгрузкой партии марихуаны из рейсового трейлера “Пенсильвания — Мексика”: “Гребаное дело вы затеяли, ребята. Вы опустили большой гребаный шлагбаум поперек той гребаной дороги, которая привела бы вас в ваше гребаное светлое будущее. А теперь бросайте ваши гребаные семизарядники, кладите руки на гребаный капот и слушайте, как я буду зачитывать вам ваши гребаные права!” Вот так примерно. Северный ветер ожесточенно старался выцарапать из Ларисиного тела последние остатки тепла, дождь, тут же превратившийся в ледяную, осколочной остроты, крупку, сек лицо и, казалось, способен был даже пробить плотную кожу тяжелой походной куртки, которую профессиональная отравительница не поленилась надеть (и теперь ничуть не жалела об этом). С джинсами и сапогами дело обстояло хуже, потому что первые промокли уже за те минуты, что Лариса потратила на дорогу от своего жилья до “тринадцатого фонтана”, а вторые… Вторые вообще были на каблуках. Высоких каблуках-шпильках. И если Ларисе действительно предстоит вояж в подземный ход, а потом — в развалины церкви, то пусть кто-нибудь там, наверху, сделает так, чтоб она не переломала себе ноги. Ведь, говорят, наверху дураков любят и берегут. А сейчас среди этого ветра и бьющего по щекам льда Лариса чувствовала себя стопроцентной и беспримесной дурой. Ведь наверняка этот морфер ее просто кинул. Или подставил. Для собственного морферовского удовольствия.

По разъезжающейся под ногами грязи Лариса кое-как дошагала до стелы и обеими руками вцепилась в ее фигурную бронзовую ограду. Хорошо, что сейчас никто ее не видит — уже измученную, вымокшую и злую.

…А ведь могли бы и увидеть.

Если б по всей территории парка, как обычно, горели фонари.

Но именно сегодня фонари не горели.

Лариса слышала краем уха, что назавтра будут по полной программе эксплуатировать электрика, что какие-то проблемы то ли с проводкой, то ли с распределительным щитом, потому что электричество вырубилось и в крыле гостевых номеров… Где, кстати, был и номер восемнадцать…

Значит, не шутил морфер насчет того, что сумеет удрать и пойти с нею на эту авантюру. Иначе кому, кроме Ежинского, удалось бы так поработать со светом? Это только ему прямая выгода.

— Bonsoir, — услышала Лариса шепот прямо у своего правого плеча. И непроизвольно вздрогнула: этот тип опять подкрался невидимым и бесшумным!