Русская миссия Антонио Поссевино - Михаил Юрьевич Федоров

закроется дверь, и для верности молчал ещё некоторое время. И лишь потом обратился к Поссевино:

— Антонио, ты передал папе, что этот варвар прекрасно говорит по-итальянски?

— Конечно, герцог, — улыбнулся Поссевино, — и сегодня мы узнаем, к кому в Риме он ходил всё время, пока пользовался твоим гостеприимством. Это могут быть люди, причастные к делам Святого престола.

— Но он не производит впечатления умного человека.

— Однако у него хватило ума ввести всех нас в заблуждение относительно знания им итальянского языка. Почти всех. Его раскусил брат Гийом — ты его не знаешь — наш лучший знаток Московии. А сведения, полученные от тебя, лишь подтвердили его правоту.

Поссевино вздохнул, и черты его лица изменились, прогоняя обычную елейно-приторную улыбочку. Теперь это было лицо умного, властного и жестокого человека.

— Сегодня мы узнаем, к каким людям тайно ходит русский, — медленно произнёс он. — И к ним придёт беда.

Эти слова были произнесены таким тоном, что герцог, хоть и имел, как сын папы, пусть и незаконный, наивысшую степень защиты от преследования кем бы то ни было, ощутил, как по спине пробежал холодок. Воистину — иезуиты имеют в католическом мире огромную власть, частенько поправляя даже папу. И считаться с ними необходимо.

— Ты намерен пустить по его следу ищеек? — спросил герцог.

— Конечно, — ответил иезуит, — они уже здесь, во дворце. И русский находится под их постоянным наблюдением. Незаметно ему не уйти.

— Я полагаю, что он посещает римские бордели.

— Убеждён, что это не так. Несмотря на молодость и небольшой опыт в посольских делах, он показал себя хорошим слугой своего монарха. И знание итальянского языка он скрывал не просто так. У него всё подчинено одной цели — собрать как можно больше сведений о наших намерениях.

Заметив, что герцог хочет ещё о чём-то спросить, Поссевино вновь сладко улыбнулся ему:

— Довольно, герцог. Сейчас наша общая задача состоит в том, чтобы русский не догадался, что мы разгадали его игру. Пусть веселится, и не отказывай ему в просьбах.

Поссевино на мгновение задумался:

— Только, пожалуй, посещать Апостольский дворец ему больше нет необходимости. Если русский попросит сопроводить его туда — сошлись на недомогание, а один он не пойдёт.

Герцог послушно кивнул. Поссевино пожевал губами, о чём-то размышляя:

— Пожалуй, я удалюсь. Надо готовиться к отъезду. Как только русский покинет дворец, будь любезен, извести меня об этом.

— Хорошо, Антонио.

Поссевино поднялся со стула, и, как духовное лицо, протянул герцогу руку для поцелуя. Три оставшихся дня на подготовку к посольству — слишком малое время, чтобы тратить его ещё и на пребывание в герцогском замке. Герцог почтительно проводил его к выходу из дворца. Уже на улице, держа своего коня за узду, Поссевино проникновенно посмотрел в глаза герцогу:

— Джакомо[104], кроме дипломатических дел, у меня есть ещё одно поручение от папы, — сказал Поссевино. — Надеюсь, ты догадываешься, какое?

Герцог потупился: ну конечно, он догадывается, ещё бы не догадываться! Содомитские наклонности сына, вызывая пересуды в Риме, сильно не нравились высокопоставленному родителю. По его настоянию Джакомо женился на прекрасной Констанции, принадлежащей к влиятельнейшему миланскому роду Сфорца. Но, вопреки всему, ожидание папы, что женитьба отвратит сына от недостойного поведения, не оправдалось.

Поссевино дружеским жестом взял герцога за плечо:

— Сын мой, пора взять себя в руки. Все мы чудим в юности, но потом взрослеем и берёмся за ум. Тебе скоро тридцать три — возраст Христа. А папе семьдесят девять, и он не вечен. Если ты не бросишь своего пагубного увлечения, после его смерти не много найдётся людей, которые будут твоими союзниками. Ты рискуешь потерять всё. Оглянись: вокруг — дикий лес с хищными зверьми, а не милая Аркадия[105], где всё спокойно и все желают всем добра. И твоё благоденствие закончится, едва над Сикстинской капеллой взовьётся белый дым[106].

Герцог плотно сжал губы. Он признавал правоту Поссевино, но годы беззаботного существования не выработали у него тех качеств, которые необходимы для преуспевания в этом мире. Вот Антонио — он поднялся почти на самый верх могущественнейшего ордена исключительно благодаря своему уму, жестокости и постоянному напряжению сил. Причём протекции у него практически не было, но зато с избытком было упорства и умения верно определять, к чему сейчас стремятся сильные мира сего. И следовать в этом русле. Да, пора браться за ум, иначе… Что — иначе, Джакомо Бонкомпаньи и думать не хотел.

— Я… согласен с тобой, — с трудом произнёс он, — и передай отцу, что я выполню его приказ[107].

— Вот и хорошо, — улыбнулся Поссевино, на этот раз без елейности, а с простой искренней улыбкой, — думаю, этим ты сильно его порадуешь.

Иезуит вскочил в седло — он был неплохим наездником — и пустил лошадь шагом, перейдя за воротами дворца на рысь. Герцог посмотрел ему вслед и вернулся в кабинет в твёрдой уверенности с завтрашнего дня начать новую жизнь. А сегодня… Он дёрнул за шнурок звонка. В кабинет вошёл слуга.

— Позови моего секретаря, — приказал герцог…

Истома выбрался из дворца ближе к вечеру. На его удивление, герцог не возражал, когда русский попросил взять из его запасов две бутылки нового вина. Истома постоял немного в подвале, подумал и взял ещё три. Нагружённый вином, которое он сложил в приобретённую уже в Риме вместительную кожаную сумку, Шевригин отправился на конюшню. Здешний конюх, хорошо изучивший привычки необычного гостя, уже приготовил всё к отъезду.

Выйдя за пределы дворца, Истома некоторое время ехал шагом. Он ощущал какое-то беспокойство, что-то казалось необычным. Он огляделся: вроде всё, как всегда, ан нет, сердечко то и дело ёкает, намекая на какую-то если и не опасность, то на неправильность, без которой вполне можно обойтись. Отчего-то вспомнилась Барсучиха, рассказы матери, как она его отстояла у судьбинушки. Да и потом, прозорливость детская, другим чадам не присущая, — откуда? Значит, действительно, есть в нём что-то такое. Не просто так соринка в левый глаз попала да холодок от затылка к копчику пробежал. Выходит, поостеречься надо. Ему-то, конечно, ничего сделать не посмеют, а вот другим…

Истома оглянулся ещё раз и дал коню шпоры: "А ну, соглядатаи, если вы есть, догоните! Нет, не догоните, а если сами на конях — так хоть узнаю, кто вы такие". Шевригин намеренно уходил на окраину Рима — подальше от жилья Орацио и Джованни. Шёл быстрой рысью, на прямых и пустых улицах порой переходя в намёт. Иногда оглядывался — а ну, кто там, покажись!

Но никого не было. Преследователи,