Троецарствие - Иван Алексин

— Васька Сицкий из лука знатно стрелял, — похоже, я свои мысли, сам того не заметив, озвучил вслух. Вот мне Барятинский и ответил. — Он ещё отроком был, когда его отец тем умением сына хвалился. Мол, без промаха Васятка бьёт.

— Только в этот раз он промахнулся, — кровожадно оскалился я. — Старика повесить, но без глумления. Всё же подневольный человек, хоть и вор. А Семёна ты, Федя, ты с почестями похорони. Пусть, владыка, о его душе самолично помолится и в храмах Божьих молебны свершат. Недосуг мне сейчас, но позже вернусь и хороший заклад на помин души во все храмы Ярославля положу.

— Всё исполню, государь. В том даже не сомневайся.

— Ну, а с Бориской Долматовым и Васькой Сицким, если будет на то воля Божья, я уже сам со временем посчитаюсь, — заключил я. — Как и с тем, кто их сюда воровать прислал.

* * *

— Что пригорюнился, Юрий Никитич? — Иван Троекуров приобнял князя и на правах хозяина дружески ему попенял: — Али угощение моё не по нраву пришлось? Так ты скажи. Я кухонных челядинцев за небрежение накажу.

— Да Господь с тобой, Иван Фёдорович! — встрепенулся Трубецкой. — Каждый скажет, что хлебосольней тебя на Москве хозяина ещё поискать. А пригорюнился от того, что думы тяжкие одолевают.

— Ты на себя напраслину не возводи, — поддержал Юрия второй гость, князь Иван Котырёв-Ростовский, с видимым удовольствием приложившись к чаше. — И вино заморское кровь горячит, и от снеди разной стол ломится. Этак и на царском пиру уже давно не кормят!

— А с каких средств государю гостей потчевать? — ехидно оскалился Троекуров. — Шуйский столько на то, чтобы сторонников за собой удержать, потратил, что впору с сумой у церкви стоять. А только толку с того не вышло. После разгрома, что ему Ружинский под Болховым учинил, на троне удержатся сложно.

Юрий насторожился. После разгрома князя Дмитрия Шуйского под Болховым, в Думе брожение началось. Бояре, метались, словно встревоженные наседки по курятнику, лихорадочно оглядываясь в сторону Костромы или Орла; споры, тайные союзы, заговоры. В сторону Василия уже почти и не смотрит никто.

Вот и с ним, похоже, этот разговор не спроста завели. Вон и вся челядь, что вертелась возле стола, уловив кивок хозяина, куда-то подевалась, оставив царских стольников наедине. Без послухов дальше беседа пойдёт.

— Ты бы поосторожнее говорил, Иван Фёдорович, — всё же решил проявить бдительность Трубецкой. — Донесёт кто до царя, беда будет.

— Да кому доносить? — демонстративно оглянулся по сторонам Котырёв, нависнув над князем с другой стороны. — Одни мы тут. Да и если даже узнает царь, то казнить нас не посмеет. Слишком непрочно на троне сидит. А Дума на то согласия не даст. У бояр сейчас о другом думы; как дальше быть?

— Вот и я о том же думаю, — со значением заявил Трубецкой, намекая на своё согласие «поговорить».

— И что надумал? — хитро прищурился хозяин.

— А что тут думать? — ответил за князя Котырёв. — И дальше руку Шуйского держать, в немилость к будущему царю попасть. Понятно же, что ему на Москве не удержаться. Тут либо на сторону Дмитрия переходить, либо к Фёдору на поклон идти. Выбор не велик!

— То-то и оно, что выбора нет, — покачал головой Юрий. — К Годунову идти, честь родовую под ноги худородным кинуть. Совсем видно, Фёдор ополоумел, раз местничество решил отменить. На чести боярской царство и держится! А тут велят тебе под руку чуть ли не бывшего псаря идти, а ты и возразить не смей! Фёдор, вон, уже простого казака в бояре вывел! Негоже так!

— Тогда к царю Дмитрию уходи, — подначил князя Котырёв. Он честь боярскую блюдёт.

— Да какой он царь⁈ — уже всерьёз разозлился князь. — Годуновы хоть и худородного, но боярского роду будут. А тут жидовская отрыжка царскую шапку на себя напялить норовит! Дмитрия Гришка Валуев пристрелил да и тот самозванцем был. Нам ли не знать? И что же, мне, князю Трубецкому, перед каким то шишом голову склонить? Опять же донец Заруцкий не лучше черкаса Подопригоры будет. А боярску шапку на него вор одел. Вот и выходит, Иван Фёдорович, — подытожил свою речь Трубецкой, — что и податься нам некуда. Разве что Фёдору Ивановичу царский венец предложить.

— Слух дошёл, предлагали уже, — скривил губы в улыбке Котырёв. — Да только Мстиславский не дурной, добровольно голову под топор класть. Понятно же, что ни он и никто другой власть на Москве не удержит. Москва сейчас как орех, что между молотом и наковальней лежит. Хлопнут молотом, кожура во все стороны и посыпется.

Три стольника помолчали, осмысливая сказанное, выпили хмельного мёда, похрустели чем Бог на боярский стол послал.

— Так-то оно так, — неожиданно улыбнулся Троекуров. — А только долго голову клонить перед самозванцем не придётся. Как только в Шуйского с царства скинет да в москву войдёт, тут ему и конец.

— О чём ты, Иван Фёдорович?

— О том, что самозванцы долго не живут, — в голосе хозяина лязгнула сталь. — Вон Гришку с малолетства к тому готовили; Годунова с трона сковырнуть. А потом самого вслед за Борисом отравить собирались. Да тут гонения на Романовых начались, вот всё наперекосяк и вышло. И Гришка на престол без нашей помощи сел, и плодами нашей затеи Шуйские воспользовались. Да что я тебе рассказываю, — горестно махнул рукой Троекуров. — Ты у батюшки своего, Никиты Романовича поспрашивай. Он в том деле не последний человек был.

— Батюшка плох совсем стал, — покачал головой Юрий. — С ложа не встаёт и не узнаёт никого.

— Всё в руках Божьих, — даже не попытавшись изобразить на лице скорбь, перекрестился Троекуров. — Так вот, — продолжил он. — В тот раз не вышло. Только теперь уже другой самозванец к Москве с войском идёт. Соображаешь?

— Так за ним выходит, тоже Романовы стоят? — прищурил глаза Трубецкой.

— Филарет за ним стоит, — веско уточнил Котырёв. — Брат его, Иван, после пережитой ссылки шибко осторожным стал. Наших дел сторонится. Но мы и без него, Бог даст, управимся. Новый самозванец на прежнего «Дмитрия» ликом совсем не похож. Как только скинет