Моральный патруль. ОбличениеЪ - Георгий Эсаул

На первый взгляд она – не идеальна, потому что слишком проста – глазу не за что зацепиться, как в горах со скалолазом.

(Я увлекался альпинизмом и сорвался со скалы, словно мне отрубили голову.

Летел вдоль стены, а сверху слышал истерический хохот инструктора, будто он меня сатане продал на органы.

Я досадовал, что не отрастил себе бороду и усы – зацепился бы за камешки бородой или усами: журил и укорял матушку, потому что родила меня не иудеем, иудей зацепился бы за сук пейсами, как балерина шарфиком цепляется за стрелу подъёмного крана.

Ресницы, мои длинные ресницы и голубые веки – я вспомнил о них и содрогнулся от сладостного очарования второй жизни.

Ресницей чудом я уцепился за куст саксаула, поддержал веком – да, кожа лопнула, но мельчайший импульс отбросил меня на смотровую площадку, к рыжебородым гномам.

Я выжил, и с тех пор каждый вторник в Костеле ставлю свечку реснице.)

Девушка идеальная, как ровная скала, и ресницы мои не зацепились бы за её идеальность.

Князь обмерял красавицу линейкой, заглядывал ей в рот, раздирал пальцами губы, ставил на весы, просеивал волосы на предмет вшей, с лупой осматривал кожу – ничего неидеального не нашёл, как не искал в кровати жены любовника.

Девушка улыбалась просто – и к улыбке не придерешься: вроде улыбается, а, если под углом в сорок градусов посмотрим снизу, то нет улыбки.

Мы с князем отошли на совещание, долго размахивали руками, спорили, плевались, поглядывали на идеальную девушку – невозможно, чтобы идеал существовал; природа творит неидеальное, нет в Мире идеального.

Если девушка идеальная, то и мы – идеальные сыскари идеального – слишком много для праздника жизни.

«Голос!» — мы с князем вскричали хором, ударили ладонью о ладонь – так прачка приглашает хозяина кальсон.

Если у девушки окажется дурной голос, то красавица выпадает из ряда идеальных, потому что у идеальной девушки и голос идеален, как рельсы в Космосе.

Но опасения, что и голос – идеален, нас подкосили, мы упали друг на друга, вызвали по телефону перевозку шкафов – зачем, к чему нам шкаф – не объяснили даже себе, словно нас превратили в безропотных кротов.

И по одной мысли, одним слогом действия, мы подползли к нашим брошенным пистолетам, подняли и одновременно выстрелили в девушку, чтобы она уже никогда не опорочила свою идеальность голосом.

Восхитились вообразимо!

И сейчас, девушка, если вы уверены, что я — Настоящий Человек, идеальный, как дух Эль-койота, то проследите за моими действиями.

Если найдете их идеальными, и после моих манипуляций останетесь во мнении, что я — Настоящий Человек, то ненависть моя созреет, окрепнет бетоном в бетономешалке, и я стану вашим опекуном!

Я бросил поиски настоящей идеальной девушки, и занялся более интересными разработками – ищу идеального мертвеца, идеальный труп, что полагаю проще, чем – идеальная девушка, потому что трупы не разговаривают!»

Черный человек отвернулся от меня, засунул руки в карман, извлёк горсть конфет с пылинками махорки, с негодованием отбросил конфеты в могильную яму, пошёл к старому замшелому могильному камню с выцарапанной неприличной хайку.

Хайку я не приведу вас сейчас, потому что она не о весне, а все хайку не о весне – подделка, как нож из бумаги.

От ворот в нашу сторону двинулась тень – еще маньяк, но отметил, что место занято, витиевато выругался на сложном Марсианском наречии и белым медведем растаял в кладбищенской темноте.

Человек или зомби охватил могильный камень, тянул, пыхтел; я отчетливо услышала тугой треск и подозрительный мелкий звук; со свечей подошла – свеча вспыхнула, опалила мне брови – я усмехнулась, сказала себе, что спалила пыльцу девственности.

Штаны на ягодицах маньяка лопнули, показали видавшее виды непотребное, отвратительное в своей бесстыжей правде, словно на худенькую девушку накинули медвежью шубу.

Тотчас наваждение пропало синим туманом; вожделение схлынуло от бедер и ударило в мозг чувством глубочайшего стыда и раскаяния, словно я спутала иголку и нитку.

Не идеальный, кладбищенский маньяк, что променял поиски идеальных девушек на поиски идеального трупа; он – порок, грех, ожившая бесовская гордость.

Убила бы маньяка, да испугалась, что он ответит мне могильным камнем по голове, а затем будет искать во мне черты идеального мертвеца без пола и без запаха.

Нет, он не идеален, а вы, командир морального патруля – идеальный! – Жена художника отпрянула в величайшем волнении, промокнула щечки батистовым платочком с изображением древней Лонны Мизы.

— Деньги! Штраф давай! – Конан варвар возвращал к действительности, снимал роковую пелену с умов заслушавшихся патрульных.

— Дам, всё тебе отдам, красавчик культурист, кловун силач! – жена художника с криком раненной собаки переметнулась от графа Якова фон Мишеля к Конану варвару, схватила его за руку, и с силой, равной силе трёх собирателей риса, потянула его на второй этаж по лестнице (Конан варвар пожал плечами, но последовал за Милавицей – к деньгам). – Стой, смотри на мою парализованную бревном бабушку, – Милавица втащила Конана в спальню, подвела к гробу, в гробу лежала толстая старушка; злобно оглядывала варвара, словно он – демон смерти. – Она не двигается, но мне кажется – врет, по ночам у нас пропадают продукты из холодильника; возможно, что — мыши, но и бабушку не исключаю, потому что она затупила мою душу, как топор ломается о камень. – Милавица приподняла половицу, извлекла толстый кошель – радость профсоюзного лидера. – Серебро, не больное, светлое, как мои песни.

Я понимаю, что ты никогда не женишься на мне, красавчик, обожаю тебя, хочу тебя, хоть на день, хоть на сто лет, дуб ты – мореный.

Ты спишь только с богатенькими дамами, за деньги, собираешь золото, потому что кудри твои Космические нуждаются в ежедневном уходе, а на питательные белковые смеси денег не хватает.

Мы, красивые женщины, белОк получаем другим способом, натуральным, а культуристы - искусственным; культуристы-кловуны – обожаю кловунов силачей – нет ничего более, прекрасного, чем кловун на арене цирка, кловун в пальто или в царской мантии из горностая, а затем срывает с себе одежды и остается в броне мускулов, как ты.

Деньги – штраф, я – штраф, оштрафую тебя; красавчики силачи обожают, когда тонкие девушки наказывают их плётками из змеиных шкур – так провинившегося школьника учитель пытает током высокого напряжения.

К твоей мошонке подведу провода от высоковольтки…

Ах, стыдно! Ирония судьбы! – Милавица прикрыла личиком подолом, заголилась до пупка, будто ветер перемен отметил её на конкурсе Вселенской красоты. — Что я говорю, когда не достойна даже одного твоего поцелуя, а в нём — песня гор и морей.