Блокада Ленинграда. Народная книга памяти - Коллектив авторов

Чтобы спасти людей, во второй половине ноября было принято решение проложить дорогу по льду Ладожского озера, ленинградцев стали эвакуировать из города на грузовиках. В январе 1942 года наша семья тоже уехала. Мы ехали на грузовике, почти ничего не было видно, слышен был только треск льда. Мы были все закутаны в одежду и одеяла. На той стороне озера стоял наш полк. Нас привели в деревянный дом, там стоял стол, на столе – алюминиевые миски, и в этих мисках был налит суп из конины, горячий, с кусками жилистого мяса. Ой, как мы на этот суп набросились! Как будто ничего вкуснее никогда не ели!

Потом опять сели в грузовики, и нас повезли к железной дороге. Ехали в товарном поезде, в вагоне, как заходишь, был такой маленький проход и нары с обеих сторон – сколько людей в вагон влезло, столько и ехало. Мы поехали к маминой сестре в Свердловск. Поезд то едет, то останавливается, нет ничего вокруг, а он стоит. Вдруг дернулся, поехал. И вот на одной из остановок мать одной из семей решила сходить за кипятком на станцию, а поезд взял да и поехал. И она осталась там! У нее было три дочери, и моя мама забрала этих девочек к нам. Мы должны были добраться до Военно-медицинской академии, но не доехали, потому что одна из этих девочек заболела дизентерией.

Нас высадили на станции Зуевка, дали лошадь и сани, чтобы мы смогли доехать до деревни. И вот мы едем, а наша маленькая Вика взяла да и выпала по дороге. Мы едем, едем, мама говорит: «Где Вика?» – а ее нет. Мы остановились и побежали ее искать. А Вика лежит и даже не откликается, от голода сил совсем не было. Подняли ее и поехали дальше. Ну вот, приехали в деревню и жили там недели три или четыре, там каждую семью подселяли в какую-нибудь избу к хозяевам.

Мама тех трех девочек, что ушла за кипятком, потом нас нашла. Она все-таки доехала до этой академии, и там ей сказали, что нас там нет. Она поехала обратно тем же маршрутом, спрашивая про нас у комендантов каждой станции. Наконец она добралась до станции Зуевка, и там комендант сказал, что мы уехали в деревню Терехи. Как-то утром моя мама говорит: «А я, ребятки, сегодня сон видела, как будто бы Марья Арсентьевна к нам идет». И действительно через день или два она дошла.

Когда мы поехали в Свердловск, комендант этой станции сказал: «Скоро поезд подъедет, ждите, сами найдите себе места и устраивайтесь». Мама сказала мне стоять с Викой, а она пойдет искать место, а затем вернется за нами. Я стою на платформе, жду, а поезд тронулся. Платформа уже пустая, мамы все нет. Мимо меня шел последний вагон, в котором обычно сидит кондуктор, в этот вагон я и села. Вышла я на следующей станции и там нашла маму. А вы представляете, если бы я осталась в Зуевке?

Мы ехали в Свердловск с ленинградцами. На них было страшно смотреть, они все молчали, смотрели в одну точку, будто не видя. Как остановимся на какой-нибудь станции, они бежали на платформу, обменивали свои вещи на еду. Потом они возвращались и начинали молча кушать. Покушают и опять молча сидят. На их лицах не выражалось никаких чувств, никаких эмоций – ничего, но после того, что они пережили, они не могли выглядеть иначе. Мы-то целый месяц прожили в деревне и как-то уже отошли от этого состояния.

В Свердловск мы приехали почти летом. Я пошла в 10-й класс, после окончания школы училась в институте и работала в школе учителем истории. Потом, когда я окончила институт, из специальностей учителя русского языка, литературы и истории я выбрала историю.

Давыдова Лидия Николаевна

Я могла стать для кого-то «лакомой конфеткой»

Давно это было. Ленинград задыхался в кольце блокады. Голод и холод свирепствовали в нем, ежедневно унося в могилу сотни человеческих жизней.

Первая военная зима подошла к концу. На дворе март 1942 года. Снег потемнел и осел, но таял с трудом, было еще холодно, особенно ночью. Днем же, в затишье, солнышко грело по-весеннему. Но на улице не было слышно ни человеческих голосов, ни птичьего щебетания. Город встречал весну тишиной.

В те дни я, мама и мамина родная сестра Лена с маленьким сыном жили в темной сырой квартире на первом этаже. Окна ее выходили во двор, напоминающий глубокий колодец, в который никогда не заглядывает солнце. Мама работала на заводе им. Кирова, а тетя – в больнице. Где-то в середине зимы, когда из-за сильных морозов и снежных заносов остановился весь городской транспорт, маме пришлось уволиться с работы – сил уже не было ходить далеко пешком.

Мама осталась дома на хозяйстве, а тетя Лена продолжала работать. Я хорошо помню ее молодой – это была маленькая, худенькая женщина, очень подвижная, веселая, напоминающая задиристого воробья, со звонким голосом. С ее появлением в доме начинался шумный праздник. Мне казалось, что вместе с ней в квартиру врывался еще кто-то невидимый и сразу начинал двигать стол, стулья, греметь тарелками и вилками. После ухода тети Лены в квартире вновь воцарялась тишина. Теперь голод уничтожил ее тело, но ему не удалось сломить ее дух. В самые тяжелые минуты она поддерживала нас своим оптимизмом.

– Дети, – говорила она простуженным, хриплым, но твердым голосом, – верьте мне, мои дорогие, все будет хорошо! Родина никогда не оставит нас в беде, помните об этом всегда!

Ее слова согревали души, надежда воскресала в наших сердцах – и смерть отступала.

Характер мамы отличался от характера тети Лены. Высокая, спокойная, до войны полная, очень красивая женщина. Друзья и знакомые называли ее императрицей. Голубые с поволокой глаза смотрели ласково и чуть-чуть печально. На губах изящного рта всегда была таинственная улыбка. Необыкновенной доброты человек, она, сама еле-еле держась на ногах, в те голодные годы отдавала мне последнюю крошечку хлеба. Милая, родная моя, я никогда не забуду тебя!

В тот памятный мартовский день мама, поставив на санки ведро, ушла на Неву за водой, наказав нам с братом никуда из квартиры не выходить. Но желание увидеть солнышко, почувствовать его ласковое тепло было так томительно, что мы не могли больше противиться ему.

Буквально полуживые, выползли из квартиры, в которой провели долгую, суровую зиму. От свежего воздуха еще сильнее закружилась голова. Поддерживая друг друга, направились под арку, ведущую на улицу: в то время дня одна стена ее была освещена солнцем. Ноги дрожали от слабости и не хотели идти, а солнечное пятно манило нас, обещая вознаграждения за наши усилия.

Часто останавливаясь в изнеможении, кое-как добрались до освещенной солнцем стены и, прижавшись к ней, подставили свои изможденные голодом лица его теплым лучам. В те минуты казалось, что большего блаженства, чем греться на солнце, на земле не существует. Я вспомнила, как летом в деревне спала на сеновале, и солнечные лучи, проникнув сквозь щель в крыше, по утрам будили меня, а я прятала от них лицо под одеяло.

– И зачем это надо было делать? – подумала вслух. Брат с удивлением посмотрел на меня, не понимая вопроса, но я не стала ему пояснять. Тепло погрузило нас в забытье…

Вдруг тень закрыла солнце, и сразу стало холодно. Недовольная этим, я открыла глаза и увидела женщину, стоящую напротив нас. Лица ее рассмотреть не удавалось из-за разноцветных пятен от солнечного света, которые плавали в моих глазах, и я вновь закрыла их в надежде, что женщина сейчас уйдет и не будет нам мешать греться.

Но незнакомка не собиралась уходить. Она заговорила с нами, и ее голос поразил меня. Он зазвучал прелестной музыкой, тихо и нежно унося в далекое, казалось в сказочное, прошлое, где были мама, папа, любимая кошка Мурка с мягкой, как шелк, шерсткой и еще что-то очень приятное, но, что именно, я никак не могла вспомнить. Очарованная голосом, не сразу поняла, о чем женщина говорила. Наконец смысл ее слов дошел до моего сознания.

– Ах, какие милые деточки, только не желают со мной разговаривать, – щебетала она. – Ну как же вас зовут? Скажите тете!

По-видимому, этот вопрос она задавала уже не один раз.

Вера, – ответила я, смущенная своим молчанием.

А тебя, мой маленький принц, как зовут? – обратилась она к брату, взяв его за руку и ласково заглядывая в лицо.

Вова, – буркнул тот себе под нос.

Сколько тебе лет, мой замечательный малыш? – как бы радуясь встрече, продолжала она расспрашивать. Но Вовка молчал.

Мне скоро будет десять, а брату только осенью исполнится четыре года, – ответила я за двоих, втайне радуясь своему «великому» возрасту.

Какое счастье, что я вас встретила, – не переставала лепетать чародейка с такой искренней любовью, что я невольно прониклась к ней симпатией. – Сейчас пойдем ко мне в гости, я вас угощу конфетами, печеньем с маком, грецкими орехами.

От этих слов у меня перед глазами поплыли коробки с разноцветным мармеладом, вазочки с печеньем, которые мама до войны ставила на стол, когда садились пить чай. Голова моя совсем пошла кругом, на зубах что-то захрустело, потом растаяло на языке, и вот густая, теплая масса потекла внутрь меня. Я была готова идти куда угодно, лишь бы все повторилось наяву. Облизав сухие губы, едва дыша, чуть слышно спросила: